Эти кулуарные установки не успели претвориться в художественную практику, поскольку открыто были провозглашены лишь 5 мая 1941 года в речи И. Сталина на приеме выпускников военных академий. Близкий к военным кругам литератор Вс. Вишневский, присутствовавший на приеме, записал в дневнике: «Речь огромного значения. Мы начинаем идеологическое и практическое наступление… Впереди — наш поход на запад. Впереди возможности, о которых мы мечтали давно».
Литература сделала все для того, чтобы этими возможностями смогли воспользоваться граждане СССР. Но на их долю выпала война совсем другого характера.
Дмитрий Хмельницкий
Речь Гитлера 3 октября 1941 года
Третьего октября 1941 г. Гитлер произнес в Берлине речь, посвященную началу третьей ежегодной кампании зимней помощи фронту. Тогда же она была опубликована в Берлине отдельной брошюрой. Эта речь интересна во многих отношениях. Во-первых, как великолепный образец пропагандистской риторики Гитлера, демонстрирующий и его ораторский талант, и его политическое мышление, и его демагогические приемы. Во-вторых, эта речь — интереснейший исторический документ, особенно важный в свете ведущихся сейчас бурных (хотя и сильно запоздавших) дискуссий о причинах начала советско-германской войны. Гитлер в своей речи рассказывает о вещах, которые были секретными в 1940–1941 гг. и оставались таковыми в СССР все последующие годы существования последнего. Имеются в виду поездка Молотова в Берлин осенью 1940 г., связанные с ней переговоры и другие обстоятельства, предшествующие нападению Германии на СССР 22 июня 1941 года.
Речь представляет собой характерную и для нацистской, и для советской пропаганды смесь вымысла с правдой. Тоталитарные вожди, как правило, врали о своих собственных действиях и намерениях, но о противниках, тем более тоже тоталитарных, иногда писали и говорили довольно точно.
Сегодня мы знаем достаточно много о той эпохе, чтобы с относительной уверенностью судить о том, что в речи Гитлера вранье, а что вполне может соответствовать действительности.
Очевидная неправда — декларации Гитлера о его стремлении к миру и о том, что «демократические ничтожества» (а именно — Черчилль) вынудили его вступить в мировую войну. Но вот его рассказ о приезде Молотова в Берлин и о предъявленных им экспансионистских требованиях выглядит вполне правдоподобным и подтверждается данными новейших исследований. Во всяком случае, иной, более убедительной версии, объясняющей намерения советского правительства на тот момент, не существует. Точно так же в целом подтверждаются и данные о потерях Красной Армии в первые три месяца войны. Они могли выглядеть фантастическими раньше, до публикации исследований В. Суворова, М. Мельтюхова и др. в отношении реального состояния Красной Армии накануне немецкого вторжения. И есть основания доверять сделанному в этой речи заявлению Гитлера, что, ясно видя растущую угрозу со стороны Советского Союза, до 22 июня 1941 г. он не подозревал, насколько далеко зашли военные приготовления СССР к нападению на Германию и Европу.
В соответствии с этим заявленный Гитлером мотив нападения на СССР — предотвращение неминуемого удара с советской стороны — можно считать в большой степени убедительным. Во всяком случае, доказательств в пользу реальности этого мотива сегодня существует больше, чем в пользу обратного.
Это подтверждается, например, записью из дневника Геббельса от 16 июня 1941 г. Дневниковую запись никоим образом нельзя считать пропагандистским материалом: «Фюрер подробно объясняет мне положение: наступление на Россию начнется, когда закончится наше развертывание. Это произойдет в течение недели… Русские скопились прямо на границе, это для нас лучшее из того, что могло произойти. Если они, рассредоточившись, отступят в глубь страны, то будут представлять большую опасность. У них есть 180–200 дивизий, возможно даже меньше, в любом случае приблизительно столько, сколько у нас. В кадровом и техническом отношении их даже сравнивать с нами нельзя… Фюрер оценивает длительность акции в 4 месяца, я оцениваю в меньший срок. Большевизм рассыплется, как карточный домик… Мы должны действовать. Москва хочет держаться вне войны, пока Европа не устанет и не истечет кровью. Тогда Сталин захочет действовать, большевизировать Европу и вступить во власть. Эти его расчеты будут перечеркнуты…
Россия нападет на нас, если мы ослабеем, и тогда мы получим войну на два фронта, которую мы предотвращаем этой превентивной акцией. Только тогда у нас будет свободный тыл…
Мы должны также напасть на Россию, чтобы высвободить людей. Непобежденная Россия связывает 150 дивизий, которые нам срочно нужны для военной экономики. Ее нужно усилить, чтобы реализовать программы производства оружия, подводных лодок и самолетов, тогда США не смогут нам ничего сделать. У нас есть материалы, сырье и машины для трехсменной работы, но не хватает людей. Если Россия будет разбита, мы сможем высвободить целые призывные возраста и строить, вооружаться, готовиться. Только тогда можно будет начать воздушную войну с Англией на другом уровне. Вторжение все равно малореально. Итак, речь о том, чтобы гарантировать победу иным образом…»
Не следует путать спор о том, действительно ли Гитлер напал на СССР потому, что опасался советского нападения, с сугубо терминологическим спором о «превентивности» немецкого нападения. Если считать (как это обычно происходит) «превентивным» нападением такое, которое лишь ненамного опережает нападение противника, то в реальности немецкое нападение было «превентивным», поскольку советское нападение, как мы теперь знаем, действительно было намечено на самое ближайшее время. Но Гитлер этого явно не знал. Немецкая разведка не смогла выявить реальный размах советских военных приготовлений, например, разглядеть армии второго советского стратегического эшелона. Немецкое руководство не ждало скорого нападения Красной Армии, но стратегическая угроза была несомненна. Поэтому в долговременном смысле немецкое нападение можно считать «превентивным».
Гитлер попал — с его точки зрения — в патовую ситуацию. Он не мог победоносно закончить войну с Англией, потому что не хватало сил для вторжения на остров, и не мог убрать войска с восточной границы, потому что тогда стало бы неминуемым советское вторжение. И не мог ждать — со временем ситуация только усугублялась. Так что его нападение на СССР даже нельзя считать авантюризмом, скорее отчаянной и рискованной попыткой переломить катастрофическую ситуацию. Авантюризмом было заключение пакта со Сталиным и расчет на то, что тот будет соблюдать договоренности и удовлетворится оговоренным пактом разделом сфер влияния.
Цель этой публикации — ввести в научный оборот никогда ранее не публиковавшийся по-русски и чрезвычайно интересный исторический документ.
РЕЧЬ АДОЛЬФА ГИТЛЕРА НА ОТКРЫТИИ 3-Й
КАМПАНИИ ЗИМНЕЙ ПОМОЩИ ФРОНТУ
В БЕРЛИНСКОМ ДВОРЦЕ ШПОРТПАЛАСТ
3 ОКТЯБРЯ 1941 ГОДА
Благодарность вождя фронту и родине
Мои немецкие соотечественники и соотечественницы!
Если я сегодня после долгих месяцев снова обращаюсь к вам, то не для того, чтобы отчитаться перед теми государственными деятелями, которые недавно удивлялись моему молчанию. Потомки когда-нибудь смогут взвесить и определить, что в течение этих трех с половиной месяцев было важнее: РЕЧИ господина Черчилля или мои ДЕЙСТВИЯ.
Сегодня я пришел сюда, чтобы, как всегда, сказать несколько слов, посвященных зимней кампании по оказанию помощи фронту. Однако сегодня появление здесь далось мне нелегко, потому что в эти часы на нашем Восточном фронте начинается новая операция, представляющая собой громадное событие.
Уже 48 часов она разворачивается в гигантских масштабах! С ее помощью мы разгромим противника на востоке.
Я обращаюсь к вам от имени миллионов тех, кто в этот момент сражается, чтобы попросить вас, нашу немецкую Родину, в дополнение ко всем лишениям и в этом году взять на себя помощь фронту.
С 22 июня идет неистовая борьба, которая имеет поистине решающее значение для всего мира. Размеры и последствия этого события станут ясны только потомкам. Они осознают его как поворотный пункт, с которого началось новое время.
Однако я не желал и этой борьбы.
С января 1933 г., когда провидение ниспослало мне руководство империей, только одна цель была у меня перед глазами, цель, которая в основном была намечена в программе нашей Национал-социалистической партии. Я никогда не предавал эту цель и никогда не отступал от моей программы. Я старался тогда содействовать внутреннему возрождению народа, который, по своей вине проиграв войну, оказался в глубочайшей за всю свою историю пропасти, — это сама по себе гигантская задача! Я взял ее на себя в тот момент, когда все другие либо не справились с ней, либо перестали верить в возможность осуществления этой программы.
