То, что мы за эти годы создали мирным трудом, уникально. Поэтому для меня и моих сотрудников часто оскорбительно иметь дело с теми демократическими ничтожествами, которые не в состоянии предъявить ни одного настоящего большого достижения, воплощенного ими в жизнь.
Эта война не нужна ни мне, ни моим сотрудникам для того, чтобы с ее помощью увековечить наши имена. Их увековечат наши мирные достижения, и увековечат достаточно.
И кроме того: мы не пришли к концу нашего созидательного труда, наоборот, в некоторых областях мы были в самом начале.
Так в труднейших условиях удалось осуществить внутреннее оздоровление народа. Как ни говори, в Германии нужно прокормить 140 человек на один кв. километр. Остальному миру в этом отношении легче. Но несмотря ни на что, мы решили свои проблемы, в то время как остальной демократический мир потерпел неудачу как раз при их решении.
Мы ставили перед собой следующие цели:
во-первых, внутренняя консолидация немецкой нации,
во-вторых, достижение нашего равноправия с окружающим миром и
в-третьих, объединение немецкого народа и, соответственно, восстановление естественного состояния, которое в течение столетий было искусственно нарушено.
Так, мои соотечественники, с самого начала звучала наша внешняя программа, которая изначально определила необходимые действия. Это, однако, ни в коем случае не означает, что мы когда бы то ни было стремились к войне. Непременным было только одно: мы ни при каких обстоятельствах не откажемся от восстановления немецкой свободы и, таким образом, от предпосылки национального немецкого подъема.
Исходя из этих соображений, я сделал миру множество предложений. Мне не нужно их здесь повторять — это обеспечивает ежедневная публицистическая деятельность моих сотрудников.
Сколько бы мирных предложений я ни сделал этому миру — предложений о разоружении, о мирном введении разумного экономического порядка и т. д., — они все были отклонены, и отклонены в основном теми, кто, скорее всего, не верил, что сможет с помощью мирного труда справиться с собственными задачами, или, точнее сказать, удержать руль собственного режима.
Несмотря на это, нам постепенно удалось за годы мирного труда не только провести в жизнь большие внутригосударственные реформы, но и добиться объединения немецкой нации, создать Великую немецкую империю, вернуть миллионы немецких соотечественников на их собственную родину, усилив ими, как фактором политической мощи, немецкий народ.
В это же время мне удалось приобрести ряд союзников, в первую очередь Италию, с главой которой меня связывает тесная личная дружба.
И наши отношения с Японией становятся все лучше. Кроме того, целый ряд народов и стран Европы еще с прежних времен относятся к нам по-дружески и с постоянной симпатией, прежде всего Венгрия и некоторые северные государства. К этим народам присоединились и другие, однако, к сожалению, не тот народ, за который я больше всего в моей жизни боролся, а именно — британский. Конечно, английский народ в своей массе не может нести за это ответственность. Нет, но это те немногие, кто в своей упорной ненависти и сумасбродстве саботирует любую попытку такого понимания, поддерживаемые тем интернациональным врагом мира, которого мы все знаем, — интернациональным еврейством.
Так, к сожалению, не удалось установить между Великобританией, и прежде всего между английским народом, и Германией такую связь, на которую я всегда надеялся. Поэтому наступил день, точно как в 1914 г., когда нужно было принять твердое решение. Я не побоялся и этого. Потому что я был уверен в одном: если нам не удалось добиться дружбы с Англией, то пусть ее враждебность настигнет Германию в тот момент, когда я сам еще стою у руководства империей. Если благодаря моим действиям и моим желаниям пойти навстречу не удалось достичь дружбы с Англией, то тогда это невозможно и в будущем; тогда не остается ничего, кроме борьбы, и я только благодарен судьбе за то, что этой борьбой могу руководить я сам.
Я твердо убежден в том, что с этими людьми действительно не может быть никакого понимания. Это сумасшедшие глупцы, люди, которые уже в течение 10 лет не знают других слов, кроме как: «Мы снова хотим войны с Германией!»
Все эти годы, пока я прилагал усилия в любых обстоятельствах наладить взаимопонимание, господин Черчилль восклицал только одно: «Я хочу войну!»
Теперь он ее имеет!
И все его подстрекатели, которые не могли выдумать ничего другого, кроме того, что это будет «прелестная война», которые тогда, 1 сентября 1939 года, поздравляли друг друга с пришедшей прелестной войной, — между делом они, наверное, уже научились несколько иначе думать об этой прелестной войне!
И если им еще не пришло в голову, что для Англии эта война не будет развлечением, то достаточно скоро они это заметят, это так же очевидно, как то, что я стою здесь!
Эти подстрекатели войны — не только в Старом, но и в Новом Свете — сумели прежде всего выдвинуть вперед Польшу. Хитро убедили ее в том, что, во-первых, Германия — совсем не то, чем она притворяется, а во-вторых, в гарантиях того, что она получит необходимую помощь в любом случае. Это было то время, когда Англия еще не стояла с протянутой рукой, прося помощи у остального мира, а сама щедро обещала помощь каждому. С тех пор все значительно изменилось.
Теперь мы больше не слышим о том, чтобы Англия втягивала в войну какое-то государство с обещанием ему помогать, теперь Англия сама умоляет весь мир помочь ей в ее войне.
Именно Польше я сделал тогда предложения, о которых сегодня, после того как против нашей воли события приняли совсем иной оборот, должен сказать: только провидение помешало ей тогда принять это мое предложение. Польша точно знала, почему этого не могло быть, а сегодня и я, и мы все знаем это.
Этот заговор демократов, евреев и масонов два года назад толкнул на войну для начала Европу. Оружие должно было все решить.
С того момента ведется война между правдой и ложью, и, как всегда, эта борьба в конце концов победоносно завершится в пользу правды. Другими словами: что бы ни врали вместе взятые британская пропаганда, международное еврейство и его демократические пособники, они не смогут изменить исторический факт. А исторический факт — это то, что не какие-то государства завоевали Берлин, что не они продвинулись на Запад или Восток,
историческая правда состоит в том, что вот уже два года, как Германия низвергает одного противника за другим.
Я этого совершенно не хотел. После первого же столкновения я снова подал им руку. Я сам был солдатом и знаю, как тяжело достаются победы, сколько связано с этим крови и нищеты, лишений и жертв. Мою руку оттолкнули еще резче, и с тех пор мы увидели, что любое мирное предложение с моей стороны тут же было интерпретировано Черчиллем и его сторонниками перед обманутыми народами как доказательство немецкой слабости. Якобы это доказательство того, что мы не в состоянии больше бороться и стоим накануне капитуляции. И я отказался от таких попыток. Тяжелым путем пришел я к следующему убеждению:
наконец должно быть завоевано абсолютно ясное решение, решение всемирно-исторического значения на сто лет вперед!
Всегда стремясь ограничить военный размах, я решился в 1939 г. на то, что прежде всего вы, мои старые партийные соратники, понимаете с трудом, на то, что могло бы быть воспринято почти унижением человеческого достоинства: я послал тогда своего министра в Москву. Это было тяжелейшим преодолением моих чувств, но в моменты, когда речь идет о благополучии миллионов, чувства решать не могут. Я пробовал добиться взаимопонимания. Вы сами прекрасно знаете, как честно и неуклонно я выполнял свои обязательства. Ни в нашей прессе, ни на наших собраниях не было произнесено ни одного слова против России или большевизма.
К сожалению, другая сторона с самого начала этого не придерживалась. Следствием этих договоренностей стало предательство, которое ликвидировало прежде всего весь европейский северо-восток. Что для нас тогда означало быть молчаливыми свидетелями того, как задушили маленький финский народ, это все вы сами знаете. Однако я молчал. Каким ударом стал для нас наконец захват балтийских государств, может постигнуть только тот, кто знает немецкую историю и знает, что нет там ни одного квадратного километра, который не был бы однажды приобщен к человеческой культуре и цивилизации немецкими первопроходцами.
Я молчал и по этому поводу. Лишь тогда, когда от недели к неделе я все сильнее стал ощущать, что Советская Россия уже видит тот час, когда она выступит против нас, когда неожиданно в Восточной Пруссии собрались 22 советские дивизии, в то время как наших там было от силы три, когда я постепенно стал получать информацию о том, что нанашей границе возникает аэродром за аэродромом, когда через всю гигантскую Советскую империю сюда начала катиться дивизия за дивизией, вот тогда я почувствовал себя обязанным принять меры со своей стороны.
