С другой стороны, как верховный понтифик он мог высказываться от имени всей церкви, что он и делал регулярно и весьма энергично. Мнения, которые высказывал Лев, в целом были те же, что и у его предшественника, у Ватиканского собора и Syllabus, однако тон заметно отличался. Истерические нотки, звучавшие в столь многих заявлениях Пия IX в его последние годы, исчезли; Лев говорил голосом спокойным, рассудительным и печальным. Почему Итальянское королевство было настроено столь враждебно? Несомненно, церковь должна была быть другом, а не врагом. Разве она не вывела человечество из состояния варварства к просвещению? Почему же ее учение отвергалось? Всякий мог видеть, что подобное неприятие приводило лишь к беззакониям и раздорам. Если Италия вернется в лоно католической церкви, то все ее нынешние проблемы будут решены.
В отношении других наций Лев предполагал даже еще более мягкий подход. Франко-прусская война изменила религиозное лицо Европы. Теперь доминирующей силой стала вместо католической Австрии Пруссия с ее непримиримым протестантизмом, и новый расклад сил вызывал серьезные опасения за судьбу католических земель в Германии, особенно в Баварии. Syllabus Пия IX и определение непогрешимости возмутили германских протестантов, в то время как католики создали сильную политическую партию, которая причиняла много беспокойств в рейхстаге. Поэтому Бисмарк рассматривал их как весьма опасных соперников. С помощью одиозного доктора Адальберта Фалька[316], которого он назначил министром просвещения, Бисмарк начал кампанию, известную как Kulturkampf («борьба за культуру»), а та, в свою очередь, привела к изданию так называемых законов Фалька, в соответствии с которыми иезуиты и представители нескольких других религиозных орденов изгонялись, все католические образовательные учреждения подчинялись жесткому государственному контролю, а всякие дискуссии на политические темы в стенах учебных заведений запрещались под страхом тюремного заключения.
Заняв папский престол, Лев не стал тратить времени на поиски примирения. К счастью для него, Бисмарк уже утратил доверие вследствие своей антиклерикальной политики, которая продемонстрировала очевидную неэффективность. Она вызвала бурю протестов, раз или два случались серьезные беспорядки, доходило даже до кровопролития. Он был бы рад найти предлог, чтобы отказаться от нее, и инициативы папы дали ему прекрасную возможность сделать так, сохранив при этом лицо. Канцлер, конечно, не мог пойти на уступки слишком быстро: однако к концу 1880 года наиболее суровые из антиклерикальных законов были отменены, а к 1886 году Kulturkampf отошла в прошлое. Единственным важным исключением оказалось изгнание иезуитов, сохранявшее силу до 1917 года.
К несчастью, если Пруссия отказалась от своего антиклерикализма, то Франция вернулась к нему. За недавней войной последовали ужасы Парижской коммуны, во время которой архиепископ Парижский и несколько других высокопоставленных церковников были расстреляны; как и следовало ожидать, жестокость вызвала разгул правой реакции, продолжавшийся почти десять лет. К 1879 году она сошла на нет, и на политической арене Франции ведущее положение занял Леон Гамбетта, который за два года до того обозначил свою позицию словами: «Le cléricalisme, c'est Pennemi»[317]. В последний день 1882 года Гамбетта скончался в возрасте всего сорока четырех лет в обществе своей любовницы из-за «случайного» выстрела револьвера. Но политика, которой он придерживался, проводилась и после него. В 80-90-х годах XIX века во Франции вовсю вновь шла Kulturkampf. В соответствии с VII статьей Кодекса о народном образовании, принятого по инициативе левого радикала Жюля Ферри[318], равные условия существования для светских и церковных школ отменялись. Как и при Людовике XV, иезуиты изгонялись из их учреждений. Они, а также отцы-маристы и доминиканцы лишались права преподавания как в государственных, так и частных школах. Начальное образование стало исключительно светским. Отменили освобождение от военной службы для семинаристов. Впервые были созданы государственные женские средние школы для женщин — крупнейшая (и столь же шокирующая) реформа, поскольку воспитание девушек до сих пор оставалось прерогативой церкви. Наконец, впервые были узаконены разводы.
В условиях крайнего обострения отношений Третьей республики и церкви Лев делал все от него зависевшее. Он выпускал одну за другой энциклики, убеждая в них французское правительство положить конец вражде, от которой страдала душа Франции; церковь и государство, постоянно повторял папа, вполне могут уживаться и дополнять друг друга, а потому должны совместно трудиться на благо французского народа. Однако таким же образом обращался он и к правым, монархистам, католическим группировкам. Нет ничего аморального или незаконного, говорил понтифик, в принципе республиканизма как таковом; какие бы чувства их ни наполняли, долг всех добрых католиков — поддерживать установившуюся во Франции республику. Церковь может бороться с враждебным ей законодательством, но не должна противостоять конституции. Однако выступления папы мало что изменили. И то, что в 1888-1889 годах с трудом удалось избежать диктатуры чрезвычайно честолюбивого, в чем-то очень смешного генерала Жоржа Буланже, еще больше ожесточило правых католиков[319].
В 1893-1898 годах у власти во Франции находились более или менее умеренные министры, и, казалось, худшее для церкви осталось позади. В еще одной энциклике папа доказывал, что епископ может поддерживать кандидата-республиканца до тех пор, пока тот гарантирует обеспечение религиозной свободы. Это привело к созданию Католической республиканской партии, которая побудила парламентское большинство занять более центристскую позицию. Однако затем, в ноябре 1894 года, еврея полковника Альфреда Дрейфуса[320] осудили по обвинению в измене и приговорили к пожизненному заключению на Чертовом острове[321]. Вопрос о его виновности расколол Францию на два лагеря, и антисемитски настроенные правые католики выступили против Дрейфуса. (Из всех публикаций по его делу наиболее ядовитые и злобные печатались в журнале ордена Успения «La Croix», «Крест»[322].) Affaire[323] тянулось до лета 1906 года, когда Дрейфуса восстановили наконец в прежнем звании, затем повысили и наградили.
Однако к тому времени католицизму во Франции был нанесен тяжелейший удар. В 1902 году правительство возглавил Эмиль Комба, политик из провинции, который сам учился на священника, однако позднее преисполнился сильнейшей ненависти к церкви и всему, что за ней стояло. Массовое изгнание «анонимных» религиозных орденов поставили на поток. 19 апреля 1903 года целая монашеская община Гранд-Шартрез была силой изгнана двумя эскадронами драгун с примкнутыми штыками. К концу 1904 года закрыли более 10 000 католических школ. Тысячи священников, монахов и монахинь покинули Францию, чтобы избежать преследований. И в декабре 1905 года конкордат 1901 года был официально отменен, произошло полное отделение церкви от государства.
Это стало печальным днем для понтификата; к счастью для себя, Лев XIII не дожил до него.
* * *
Наиболее значительного успеха Лев достиг не на политической или дипломатической ниве, а в отношениях с обществом. Он первым из пап столкнулся с тем фактом, что мир вступает в индустриальную эпоху. Дело было не в том, что его предшественник не обратил внимания на появление многочисленного городского пролетариата в Италии; Пий IX в своих нападках на социализм, нигилизм и многое другое, в чем он видел зло своего времени, проявлял куда больше активности. С другой стороны, он не сумел как следует оценить тот факт, что этот огромный новый рабочий класс должен был стать сферой приложения сил со стороны церкви, которая, однако, в целом не придала сему необходимого значения. Именно Лев возобновил диалог с ними и ввел в действие социальные программы. Его «Opera dei Congressi e dei Comitati Catolici» поддержала проведение четырнадцати конгрессов за время этого понтификата. Он также способствовал созданию католических профсоюзов, которые достаточно успешно действовали вплоть до 1927 года, когда Муссолини объявил самовольный уход работников наказуемым деянием.
Важнейшим документом его правления стала, вероятно, энциклика «Rerum novarum» («О новых вещах»), обнародованная в мае 1891 года. По сути, это был до неприличия задержавшийся ответ папства на «Капитал» и «Манифест коммунистической партии», который позднее папа Иоанн XXIII назвал Magna charta[324]католического социального учения. Уже в ее преамбуле понтифик прямо формулировал свои взгляды. В современном индустриальном обществе, заявлял он, «считанные богачи могут держать множество бедных под игом, которое немногим лучше рабства… К нынешнему конфликту привели прогресс промышленности, развитие новых отраслей, изменившиеся отношения между рабочими и хозяевами, огромные состояния немногих и бедность многих, наконец — заметный упадок нравственности»[325].
