Совсем иначе складывалась ситуация с банковским учредительством в Москве. В 1866 году было наконец выдано разрешение на создание Московского купеческого банка, проект устава которого уже давно находился в Министерстве финансов[151]. Возглавили его Ф.В. Чижов и И.К. Бабст. Иностранный капитал в создании банка не участвовал, однако это детище купечества Первопрестольной демонстрировало завидную финансовую динамику. Очевидно, что работа на растущем внутреннем рынке имела свои сильные стороны, позволявшие конкурировать с Петербургом. Например, если вскоре после открытия Московского купеческого банка туда поступило свыше 10 млн рублей, то уже через пять лет по его текущим счетам проходило свыше 134 млн рублей[152]. Эти большие средства шли на оборотное обслуживание торгово-промышленных активов, принадлежащих купечеству. Те же цели преследовало и учреждение в 1869 году Московского купеческого общества взаимного кредита; в его правление вошел И.С. Аксаков, ставший вскоре председателем этого общества.
Тем не менее, даже располагая такими крупными структурами, в банковской сфере Москва уступала Петербургу. Столичные банки благодаря поддержке властей являлись более мобильными: они делали ставку на создание филиальных сетей, а также на привлечение иностранных финансовых ресурсов. Именно это обеспечивало им большие конкурентные преимущества, что серьезно беспокоило купечество. Поэтому московская предпринимательская группа решила диверсифицировать свои финансовые источники. Для этого в 1870 году было инициировано создание нового Московского учетного банка. Его акционерами стали проверенные партнеры купечества: Кноп, Вогау и другие, а также крупные русские торговцы и промышленники, тесно связанные между собой деловыми отношениями: И.В. Щукин, К.Т. Солдатенков, С.И. Сазиков, Боткины, кондитерский фабрикант А.И. Абрикосов[153]. Проект предназначался специально для внешнеторговых операций и привлечения прямого финансирования из-за рубежа, минуя петербургские деловые круги. Фабрикант С.И. Сазиков подчеркивал:
«Известно, что по части банковской Москва находилась всегда в зависимости от Петербурга. Наш банк поставил себе задачей установить по этой части непосредственные отношения Москвы с Европой»[154].
Считалось, что немецкие связи Кнопа и Вогау будут способствовать этому процессу. Заметим, что решить поставленную задачу не удалось: европейские партнеры прекрасно сознавали, в чьих руках находится административный ресурс, и серьезно вкладываться в инициативы купечества не собирались. Другой крупной и более удачной инициативой купечества стало учреждение Волжско-Камского банка. Среди его организаторов мы видим весь цвет деловой старообрядческой элиты того периода: В.А. Кокорева, Г.И. Хлудова, Т.С. Морозова, К.Т. Солдатенкова, братьев Милютиных, Сыромятниковых и др.; из двадцати учредителей только двое не принадлежали к купечеству[155]. В дальнейшем крупнейшими акционерами банка стали семьи поморских беспоповцев Кокоревых и Мухиных. Банк сразу сделал ставку на создание мощной региональной сети: уже к 1873 году он обосновался в обеих столицах и восемнадцати крупных городах России, главным образом в Поволжье, причем правление этого коммерческого учреждения располагалось непосредственно в Петербурге[156]. Кстати, в данном случае акционеры сумели привлечь в руководство банка крупного столичного чиновника, о котором говорилось выше, – Е.И. Ламанского; он занял пост председателя совета в 1875 году. Пресса считала, что Волжско-Камский банк сохранял русское купеческое лицо; в пореформенный период он наряду с Московским купеческим банком считался наиболее успешным проектом буржуазии Первопрестольной[157]. Заметим, что на этом фоне начинания в банковской сфере московского дворянства, не обладавшего прочными связями в торгово-промышленном мире, оказались явно несостоятельными. Такие банки, как Московский ссудный и Промышленный, просуществовав несколько лет, в 1875-1876 годах завершили свою деятельность по причине банкротства[158].
Но настоящие успехи купеческой буржуазии на экономическом поприще начались с воцарения на троне Александра III. Они связаны с изменениями всего государственного курса, предпринятого императором-русофилом под влиянием русской партии. Ее лидеры начали «опекать» Александра еще с конца 1860-х годов, когда после смерти старшего брата Николая он превратился в наследника российского престола. Собственно, вокруг его фигуры и произошло сплочение политических групп, получивших наименование русской партии. Организатором их выступил князь В.П. Мещерский, состоявший в дружеских отношениях с Александром Александровичем. Именно Мещерский ввел его в круг своих идейных единомышленников, став инициатором их регулярных встреч. На этих вечерах присутствовали М.Н. Катков, И.С. Аксаков, Ю.Ф. Самарин, князь В.А. Черкасский, литератор Ф.М. Достоевский, учителя цесаревича К.П. Победоносцев, И.К. Бабст и др. Весьма интересно, что наследник престола зачитывался староверческой эпопеей П.И. Мельникова-Печерского «В лесах», публиковавшейся в катковском журнале «Русский вестник»; встречался и с автором романа, который поведал ему много интересных сведений о расколе[159]. Конечно, подобные встречи оказали большое влияние на формирование молодого человека. В этой интеллектуальной атмосфере складывался круг тех людей, которые при Александре III во многом определяли российскую политику. Русская партия дождалась того часа, когда она, встав у руля, смогла повернуть государство в русло своих национально-патриотических представлений. Это образно описал князь В.П. Мещерский:
«Русская партия, словно наш национальный сказочный богатырь, который, отсидев сиднем десятки лет, начал расти и крепнуть не по годам, а по дням... с усилением народного развития и сознания начала быстро возрастать и усиливаться»[160].
Одновременно с русской партией просыпается – правда, как думается, никогда особо и не дремавшее – староверческое купечество. Вне всяких сомнений, оно было хорошо осведомлено о сдвигах в верхах и осознавало, какие перспективы сулит ему этот политический поворот. Если советской историографией 1880-1890-е годы трактуются как мрачный период контр-реформ, то для староверческой буржуазии это было время долгожданного и плодотворного диалога с властью, породившее немало надежд на будущее.
Восхождение на престол Александра III ознаменовалось в Москве торгово-промышленным съездом, послужившим трибуной для декларации программных намерений московского клана. На сей раз никаких затруднений с разрешением мероприятия не возникло; более того, с приветствием к съезду выступил родной брат императора великий князь Владимир Александрович. Заклеймив европейские теории как непригодные для России, купечество повело речь на излюбленную тему: об охранительных пошлинах (а лучше вообще о запретительных). Известный ученый Д.И. Менделеев, хорошо знакомый московской буржуазии и ценимый ею, вернулся к идее создания отдельного учреждения (министерства) для защиты интересов русской промышленности[161]. О пользе повышения таможенных тарифов говорили видные представители делового мира Москвы: Г.А. Крестовников, Т.С. Морозов, Н.И. Прохоров, С.И. Кузнецов и др. Они уверяли, что охранительная таможенная политика – единственный путь для выхода богатырских капиталов из русской земли[162]. Съезд настолько проникся этим духом, что даже проигнорировал призывы министра финансов Н.X. Бунге не рассматривать увеличение ставок в качестве панацеи от всех бед; его предостережения тонули в хоре голосов большинства[163].
После торгово-промышленного форума, задавшего вектор развития российской экономики, купеческая элита перешла к практическим действиям по ограждению внутреннего рынка от иностранной продукции. Первый удар пришелся на так называемый закавказский транзит – путь, по которому при Александре II был разрешен беспошлинный провоз зарубежных товаров для дальнейшего следования в азиатские страны. Но этим удобством пользовались многие торговцы: транзит Тифлис–Баку–Джульфа нередко использовался для беспошлинного экспорта в Россию. Московская буржуазия, обеспокоенная наличием этой таможенной дыры, давно выступала за прекращение этого безобразия и требовала прекратить подрыв русской промышленности[164]. В семидесятых годах XIX столетия борьбу за закрытие транзита возглавляли М.Н. Катков и Н.А. Шавров, который даже публиковал научные труды по данному вопросу. С началом восьмидесятых хлопоты купечества стали гораздо более успешными. Теперь на его стороне выступило Общество для содействия русской промышленности и торговле[165]. Как выяснилось в ходе состоявшихся там дебатов, в свободном транзите были заинтересованы крупные столичные предприниматели. Они так аргументировали свое желание сохранить эту практику: «Нельзя все интересы такого обширного государства, как Россия, сосредоточить около одной Москвы» – ведь Российская империя существует для блага всех своих областей[166]. Предлагалось компромиссное решение: оставить закавказский путь, но установить умеренные пошлины для товарных потоков. Именно за такой вариант выступал министр финансов Н.X. Бунге. Но Московский биржевой комитет держался неколебимо и добился подчинения закавказского транзита действующим таможенным правилам. Причем Александр III при рассмотрении вопроса высказал пожелание не передавать его в Государственный совет, чтобы избежать там нежелательных дискуссий. Как говорили в верхах, в этом проявилось «торжество московской агитации и петербургской интриги против Бунге»[167].
