- Канцлер наш - не просто лиса, а ехидна ядовитая. Чую, его рук дело, не иначе. Нет, как они все посмели в честности моей усомниться? Как?! Кто им такое право дал?
- Давай, Михайла Васильевич, по порядку все, а то так нескоро пойму, что стряслось.
- Сейчас, обскажу все как есть. Только приму чуть, а то башку ломит, словно стальной обруч на ней, - Ломоносов подошел к большому застекленному шкафу и вынул из него пузатый штоф с вином, налил почти полную стеклянную мензурку, которой он пользовался вместо стакана, и, блаженно зажмурившись, вылил все содержимое себе в рот. - Эх-ма! Хорошо пошла! Не желаете, ваше сиятельство?
- Уволь покорно, - сморщился Иван Иванович. - И тебе хватит, однако, уже.
- Сам знаю, когда хватит. У меня изнутри специальный механизм есть: как там громко скрипеть и щелкать начинает, то, значит, пора останавливаться. Точно говорю. Так о чем рассказывать, ваше сиятельство?
- Расскажи, как в историю угодил, что якобы по всей столице слухи уже ползут. Сам понимаешь, что, коль всем о покровительстве моем известно, то все это непременно и меня касается.
- Думал уже о том, - поскреб в затылке Ломоносов, - не дурак, понимаю, что вам тоже из-за этой дурацкой истории перепадет. А началось -то все проще простого, яйца выеденного не стоит. Пришла бумага из Сената, мол, по личному распоряжению государыни -императрицы требуется провесть пробы на серебро из руд, доставленных с Урала купецким сыном Иваном Зубаревым. Работы не ахти сколько, к тому же и плата за то солидная полагалась.
- Так, так, - задумчиво похлопал одной перчаткой о другую Шувалов. Значит, от государыни приказание сие исходило. Интересно. Дальше что?
- Сделал я эти пробы. Зубарев тот - парень ничего, только странный какой-то, мечтательный малый, будто и не от мира сего, приходил несколько раз, присутствовал при опытах моих. Я ему, как есть, все и сказал первому: имеется серебро в рудах твоих. Не во всех, но встречается. Особенно одна проба удачнее других оказалась: пять золотников серебра на пуд руды вышло из нее.
- В других пробах, значит, серебра и совсем не было? - поинтересовался Шувалов.
- Да как вам объяснить, ваше сиятельство, то дело тонкое. Вы уж простите меня, мужика неотесанного, но теорию свою на сей счет пересказывать не стану, одно скажу: еще искать надо руду в тех краях, чтоб на настоящую, богатую жилу натолкнуться. Смог бы сам туда поехать, то другое дело, а так,безнадежно взмахнул рукой академик и вновь направился к шкафу, но на полпути остановился, словно прислушался к чему, мотнул головой и слегка усмехнулся.Нет, вроде поскрипывать начало внутри, значит, пока что хватит, - и повернул обратно, так и не дойдя до шкафа.
- Потом-то что было? - поторопил его Шувалов, замечая, как легкое раздражение против Ломоносова начинает закипать в нем.
- А потом самое интересное и началось. Призвали меня в Берг-коллегию, и советник тамошний, Франц Иосифович Шлезинг, спрашивает: "Как так вышло, что у тебя, любезный, в отчете наличие серебра очень даже солидное указано, тогда как и в нашей коллегии, и на Монетном дворе и близехонько ничего не найдено?"
- Вот откуда ветер дует, - негромко произнес Шувалов, - теперь понятно...
- Что вам понятно? А я так ничегошеньки не понял. Какое мое дело, что у них за пробы вышли? Я бы их тоже мог спросить: "А почему вдруг у вас серебра в тех рудах не найдено?" Но ведь не спросил! А они по какому праву меня вдруг допрашивать решились?
- Только и всего? - с облегчением вздохнул Шувалов. - Ничего более? За этого самого... как его...
- Ивана Зубарева, - быстро подсказал Ломоносов.
- За Ивана Зубарева того не заступался?
- С чего мне за него вдруг заступаться? Не родня. Да и не совершил он ничего, чтоб заступничества от меня просить.
- А в сговоре с ним тебя кто обвинил?
- Да эти, - указал Михайла Васильевич на стену, - быстрехонько обо всем пронюхали и айда языки чесать. Мол, продался я за хорошие деньги, показал сибиряку тому наличие серебра в руде, чтоб он получил разрешение на разработку.
- Михайла Васильевич, скажи мне только честно: не мог тот Зубарев тебе пробы подменить? Может, иной кто заходил без тебя? Вспомни хорошенько, подумай.
- Да кому это надо? Как можно в руду серебро затолкать, то бы и младенец распознал сразу, коль не слепец. А я пока, слава Богу, зрячий, да и не малец. Нет, не могло такого быть. Никак не могло.
- Хорошо, успокоил. Верю тебе, что то все сговор, чтоб через тебя и меня задеть посильнее.
- Очень может быть. Вы, ваше сиятельство, человек, близкий к государыне, а потому каждый ткнуть пальцем может, то мне хорошо известно. Простите, коль в чем виноват.
- Нечего и извиняться, - направляясь к выходу, остановил его Шувалов, только попрошу тебя, Михайла Васильевич, ежели чего новое по сему делу узнаешь, то меня тут же извести. Договорились?
- Как не договориться, само собой разумеется, - Ломоносов икнул и искоса поглядел на стеклянный шкаф.
- И не пей больше, а то...- уже на ходу закончил Иван Иванович, но не счел нужным сообщить, что имел в виду, и вышел, оставив академика одного и в горестном раздумье.
... Иван Иванович Шувалов не стал медлить и отправился к двоюродному брату Александру прямо в Тайную канцелярию, где тот находился обычно с утра до позднего вечера, и застал его там перелистывающим кипу исписанных листов и делающим на полях какие-то пометки.
- Кого не ожидал, того не ожидал,- пробасил Александр Иванович, вставая из-за стола. - Что за нужда привела в мое скорбное узилище?
- Именно - узилище, иначе и не назовешь. Как хоть ты можешь здесь находиться? - достал Иван Иванович кружевной платок и приложил его к лицу. Вонь какая! Проветрил бы хоть, что ли.
- Не нюхай, коль не по душе. Проветривай - не проветривай, а запах этот неистребим. А ты давно ли чистоплюем этаким заделался? Как в императрицыны покои попал, благодаря нашим стараниям, сразу и забыл обо всем? Кому-то надо и грязную работу делать, чтоб такие, как ты..., чистенькими жили, ни о чем ином не заботились.
- Хватит, Саша, - мягко и примирительно попросил младший Шувалов, чего завелся, как куранты на башне? Дело у меня к тебе, потому и приехал.
- А ты бы без дела и носа не казал еще столько же времени. Говори, за кого просить приехал.
- Откуда ты знаешь?
- Да уж знаю, и большее скажу: за академика своего, что пробы делал купецкому сыну Ивану Зубареву на руду, им привезенную. Так?
- Так... - рассеянно кивнул Иван Иванович.
- Не боись, не тронем твоего академика.
- А с этим... Зубаревым, что будет? Нет ли возможности отпустить тихонько его, да лишнего шума не делать. А то ведь...
- Чего "а то"? Государыне пожалуешься, что ли? Беги, жалуйся. Она все одно меня к себе призовет по тому делу.
- Да не о том я. Можно отпустить того Зубарева без доведения дела до суда? Тебе не хуже моего известно, какие разговоры пойдут по столице, о чем опять шушукаться начнут.
- Еще вчера можно было отпустить его, тихонько плетей всыпав, чтоб бежал до самой своей Сибири и носа в столицу боле не совал. А сегодня уже нельзя.
- Отчего же так? Умер он, что ли?
- Если бы умер. А то "слово и дело" закричал, когда его на допрос призвали да на дыбу вздели. Теперича по всей форме положено следствие вести.
- О чем он "слово и дело" кричал? - холодея, спросил Иван Иванович.
- То тебя не касается. Но ни академика твоего, ни иных известных людей он не поминал. Успокоился? Тогда прощай, братец, а мне некогда.
10
Иван Зубарев, сам того не ожидая, закричал "слово и дело", как только кнут палача несколько раз перепоясал его обнаженное тело, подвешенное за кисти рук в кожаную петлю под потолком. Удары тут же прекратились, и палач о чем-то зашептался с писцом, сидевшим в углу каземата на небольшой скамеечке.
- Ты, дурак, чего орешь? - спросил его сиплым голосом писец. - Замолчи, а то хуже будет. Так бы, глядишь, попытали тебя для острастки, да на том дело и закончилось, обратно в острог бы отправили. А теперь... Только хуже себе же наделал.
- Не желаю в острог! - прохрипел, извиваясь, Иван. - Ведите меня к главному начальнику своему. С ним говорить стану.
- Тебе видней, - хохотнул писец,- отпусти его, Селиван, - приказал он палачу, и тот покорно ослабил веревку, отчего Иван шмякнулся вниз, на каменный пол, больно ударившись голой спиной.
Писец скрылся за дверью, и его довольно долго не было. Селиван сполоснул лицо в деревянной бадейке и принялся пить из большой глиняной крынки, не обращая на Зубарева ни малейшего внимания, словно не человек находился перед ним, а какое-нибудь насекомое типа жука или таракана. Наконец, писец вернулся, а следом за ним вошел и пожилой солдат при сабле и пистолете, засунутом за кушак.
- Собирайся, с ним пойдешь, - просипел писец простуженным голосом.
- Куда?- спросил Иван, натягивая на себя рубаху.
- На Кудыкину гору, - нехорошо засмеялся писец. - Там тебе все объяснят, вспомнишь еще про нас, да поздно будет.
