- Что вы думаете делать дальше?
Я с некоторым удивлением ответил, что собираюсь ехать обратно к себе на фронт.
- Ну а если не ехать обратно, а получить новое назначение?
Услышав это, я сказал, что, если так, я бы хотел поехать командовать Ленинградским фронтом.
- А если это безнадежное дело? - сказал он.
Я высказал надежду, что оно может оказаться не таким безнадежным.
- Когда можете ехать? - коротко спросил он..."
Из этого эпизода можно заключить, что Сталин, как Верховный Главнокомандующий, считал обстановку, сложившуюся в начале сентября под Ленинградом, "безнадежной", пришел к мысли, что город придется сдать. Как известно, заводы, фабрики, мосты Ленинграда минировались. Эвакуация не производилась по той простой причине, что мешала тому блокада, железное кольцо.
Этот же эпизод наводит на мысль, что в середине октября Сталин точно так же оценивал ситуацию, сложившуюся и под Москвой, то есть как безнадежную, катастрофическую. Поэтому минировались заводы и фабрики, поэтому в ночь на 16 октября началась массовая эвакуация населения, заводов, фабрик, государственных учреждений, посольств, радиокомитета, дикторы многих редакций которого вели вещание от имени Москвы, будучи в глубоком тылу...
Подтверждают этот вывод неопубликованные мемуары бывшего заместителя наркома обороны и начальника тыла Красной Армии А. В. Хрулева, отрывок из которых опубликован в 1988 году.
"Утром 16 октября мне позвонил начальник Генштаба маршал Б. М. Шапошников и передал приказ Сталина всем органам тыла немедленно эвакуироваться в Куйбышев. Ставка должна была согласно тому же приказу переехать в Арзамас. Для вывоза Ставки мне было приказано подготовить специальный поезд.
Позднее в тот же день у меня состоялся разговор со Сталиным, который подтвердил это распоряжение...
16 октября началась эвакуация управлений Генштаба, военных академий, а также посольств, наркоматов и других гражданских учреждений. Эвакуировались по железной дороге в сторону Горького, речным и автомобильным транспортом...
События 16 октября очень плохо характеризовали некоторых наших руководителей, и особенно секретаря МК партии А. С. Щербакова. Узнав какими-то путями, что у нас на главном складе интенданства хранится 500 тысяч пар обуви и много другого имущества, он предложил раздать имущество населению. Я высказал на это Щербакову категорический протест. Сдаваться на милость немецких войск мы не собираемся. Следовательно, мы должны дорожить нашими ресурсами.
Однако 17 октября по дороге в Наркомат путей сообщения я увидел людей, тащивших в больших количествах ушанки, перчатки, другие теплые вещи. Оказалось, вещи эти раздают производственные артели, работающие на армию, по распоряжению МК партии.
Я тут же позвонил Щербакову и выразил свое большое неудовольствие этими действиями, на что последовал ответ, что это делается правильно, "а вы, видимо, хотите отдать эти вещи немцам". Весь этот разговор мною был передан заместителю Председателя СНК А. И. Микояну, и раздача вещей была прекращена.
В эти тяжелые дни Берия, Маленков и Каганович наперебой уговаривали Сталина покинуть Москву. Тем самым каждый из них хотел показать, что самая главная для них ценность - это его жизнь. Меньше всего интересовала судьба самой Москвы. Некоторое время Сталин, по-видимому, подумывал об отъезде.
Зная состояние дел, было нетрудно прийти к выводу, что если он, Верховный Главнокомандующий, покинет Москву, то ее, без всякого сомнения, сдадут фашистам. Такой шаг был бы равносилен предательству. Поэтому в конце концов он остался".
Судя по реплике А. С. Щербакова во вполне сталинском духе "а вы, видимо, хотите отдать эти вещи немцам", а также по тому, как он распорядился поступить с имуществом, которое невозможно было эвакуировать, очевидно, что и он разделял мнение о "безнадежном" положении Москвы, сложившееся в Ставке в середине октября.
Помимо приказа, на который ссылается А. В. Хрулев, согласно которому проводилась эвакуация военных учреждений, 15 октября было принято постановление Государственного Комитета Обороны об эвакуации Москвы. Об этом постановлении неоднократно упоминалось в документальной литературе, в воспоминаниях участников обороны Москвы. Суть их сводится к тому, что 15 октября следовало немедленно начать эвакуацию аппарата правительства, Верховного Совета, наркоматов, предприятий, дипкорпуса и т.д. Однако полный текст постановления нигде не публиковался. Почему? Ведь постановление об эвакуации, вполне понятное и целесообразное в те дни, и сегодня ни у кого не вызывает особых сомнений. Что же тогда за дополнительная секретная информация есть в нем? О минировании мостов, электростанций, заводов? Но и это вполне оправданная мера.
Так что же тогда?
С таким вопросом я обратился к академику историку А. М. Самсонову, который в своем известном труде о Московской битве также не смог опубликовать текст постановления.
- В этом постановлении был пункт, гласивший, что товарищ Сталин должен эвакуироваться на следующий день, то есть 16 октября.
Вот что, оказывается, никто не должен был знать ни тогда, ни много лет спустя!
Ведь столько лет до войны народу внушалось, что там, где Сталин, там победа. И вдруг выносится постановление, обязывающее самого вождя покинуть столицу державы. Кто бы тогда поверил, что Москву мы удержим, если сам Сталин покинул свой пост?
Хотя держался этот документ в тайне почти полвека после Московской битвы, сразу после его появления в середине октября 1941 году информация о сверхсекретном пункте, касающемся самого Сталина, на наш взгляд, не удержалась в стенах Кремля.
Именно эта каким-то образом разглашенная тайна (наряду с другими известными факторами) послужила толчком для событий 16 октября, породила лавину слухов, панику среди людей. Эта же информация дала импульс к сочинению эпизодов, попавших на страницы не только художественных произведений (например, в роман Петра Проскурина "Имя твое"), но и в исторические исследования, о чем мы уже говорили.
Доподлинно известно, что 15 октября с наступлением ночи Верховный Главнокомандующий побывал в военном госпитале в Петровско-Разумовском, куда доставили раненого командующего Брянским фронтом генерала А. И. Еременко. Ему удалось, хотя и с большими потерями, вывести вверенные армии из оперативного окружения, избежать катастрофы, подобной той, что случилась под Вязьмой.
Скажем о том, что стало известно недавно, после того как удалось стереть еще несколько "белых пятен" истории, имеющих отношение к 16 октября 1941 года. Именно тогда Сталин принял срочные меры, чтобы уничтожить тех, кого он считал своими противниками, кто мог бы ему предъявить счет за поражения в войне.
В ночь с 15 на 16 октября из Москвы среди прочих наркоматов эвакуировался и зловещий НКВД. На волгу была перевезена и находившаяся под следствием большая группа генералов, всей душой рвавшихся на фронт, на защиту Родины. Их везли в Куйбышев, Саратов.
Одних арестовали до начала, других - в первые дни войны, когда уже гремели выстрелы. В числе арестованных оказались три заместителя наркома обороны, нарком вооружения и многие другие высшие должностные лица армии, военной промышленности. На них были собраны с помощью "физических методов воздействия", то есть пыток, свидетельские показания о... заговоре против Сталина.
Хотя фронт стремительно приближался к Москве, следователи продолжали творить свои черные дела. Только некоторых заключенных, испытавших на себе все ужасы застенков, Сталин распорядился выпустить из тюрьмы, в том числе К. Мерецкова, будущего Маршала Советского Союза, наркома вооружения Б. Ванникова.
Все остальные продолжали подвергаться допросам, готовился суд по сценарию тех судов, которые проводились в 1937-1938 годах.
Из Москвы под конвоем отправили заместителя наркома обороны генерал-лейтенанта авиации Героя Советского Союза П. Рычагова, начальника управления ПВО генерал-полковника Героя Советского Союза Г. Штерна, помощника начальника Генерального штаба дважды Героя Советского Союза Я. Смушкевича и других замечательных людей, молодых, отважных, закаленных в боях...
Вслед им 18 октября пошло предписание за № 2756/Б, подписанное Берией, наркомом НКВД, генеральным комиссаром государственной безопасности, обер-палачом. Это был приказ: срочно привести в исполнение, прекратив следствие и без всякого суда, приговор о ВМН (то есть о высшей мере наказания - расстреле) в отношении 25 заключенных, в их числе трех жен. Среди этих женщин оказалась летчица майор Мария Нестеренко, заместитель командира авиаполка, схваченная на летном поле только за то, что, как сказано в материалах следствия, "будучи любимой женой Рычагова, не могла не знать об изменнической деятельности мужа". И любовь сгодилась как основание для ареста и расстрела.
