В организации политической жизни также копировался пример сталинского СССР. Все народные демократии в период с 1947 по 1952 г. провели пересмотр своих конституций на базе критериев, которые в очень большой степени определялись влиянием советской конституции 1936 г.[63] Так же как в СССР, это были не столько основные законы, регулирующие деятельность государства, сколько отражение практики, истоки которой уходили в сталинскую концепцию. В различных странах сохранились наряду с коммунистическими партиями некие призраки других партий, которые включили прямо в свои собственные программы пункты о принятии «руководящей роли» коммунистов: их назначение было сведено к функции «приводных ремней», хотя и не слишком эффективных, предназначенных для передачи директив господствующей партии в сферы общества, менее доступные для ее прямого политического влияния. «Приводными ремнями», согласно сталинской идеи, должны служить также все общественные организации, от народных или национальных фронтов, которые стояли у истоков этих режимов, до профсоюзов, лишенных самостоятельности даже там (как, например, в Чехословакии), где они имели за плечами давние традиции борьбы, каких в СССР никогда не было. Распространение этой единообразной системы вызывало во многих странах скрытое политическое напряжение, против /359/ которого вели борьбу в основном с помощью репрессий (надо учитывать общий климат подозрительности при исследовании факторов, сделавших возможными инсценированные судебные процессы против ряда руководителей компартий).
В самих правящих партиях влияние сталинских методов руководства растекалось, как жирное пятно. Их внутренняя жизнь моделировалась в соответствии с авторитарными указаниями с верхних ступеней иерархической лестницы. Собрания членов партий и заседания компетентных органов играли роль лишь формальную, позволяя совершать переход к принципу единоначалия и передачи распоряжений сверху, который стал правилом для партии в СССР. Также и в верхах партий реальное принятие решений все более концентрировалось в руках немногих и в весьма замкнутых органах, часто совсем не в тех, какие предусматривались уставом партии[64]. В каждой стране верховная власть принадлежала вождю партии, но его широкая личная власть была прежде всего отражением власти Сталина и результатом «доверия» со стороны Сталина. Москва не стеснялась прямо вмешиваться в процесс выбора ответственных лиц для наиболее деликатных постов и областей работы, таких как армия и полиция; уже в 1948 г. советские руководители сообщили Праге, что не доверяют министру обороны Свободе, несмотря на то, что он не раз доказывал свою лояльность режиму[65]. В конце 1949 г. Сталин направил маршала Рокоссовского командовать вооруженными силами Польши; решение это не могло не задеть наиболее глубоких национальных чувств польского народа.
В деле организации социалистического лагеря Сталин, следовательно, решительно отказался от «широты взглядов», которую его собственные действия в конце войны, казалось, предвещали. В то время он объяснял американцам, что «советизация» Польши невозможна, поскольку условия страны совершенно отличны от советских и польские коммунисты «настроены против советской системы ввиду того, что их народ не желает коллективизма и других форм (этой системы)»[66]. Место этих идей заняло стремление насадить внутри блока союзных стран «монолитность», какую он считал необходимой и возможной в советском обществе. Кроме того, одно являлось следствием другого. Сохранение и ужесточение политики обеспечения монолитности внутри потребовали того же и во внешней сфере. Не допуская никакой политической диалектики в СССР, он не мог терпеть ее и в государствах, которые тяготели к его стране. Страх перед переносом идей между народами социалистического лагеря привел к блокированию передвижения людей между государствами, которое, казалось, должно было сделать возможным общность установок и политических позиций: границы оставались герметично закрытыми, исключения делались только для передвижения редких официальных миссий. /360/
Советская гегемония, однако, сталкивалась со многими затруднениями. Ее официально прокламировали, используя обязательную формулу, в которой «социалистический лагерь» не упоминался без добавления «во главе с СССР». Но в самой чрезвычайной суровости этой системы и заключалась ее основная слабость. Коминформ, который стоял у самых ее истоков, вскоре оказался в состоянии глубокого политического кризиса. Он не сумел стать такой международной организацией, каким был, пусть и с оговорками и в определенных пределах, Коминтерн. Осуждение Тито стало его последней серьезной инициативой. На том же заседании в Бухаресте, где были изгнаны югославские руководители, был сделан намек на возможное привлечение других партий; позднее ничего в этом направлении сделано не было.
Массированное пропагандистское наступление против Тито не дало результата, поскольку в югославской партии не происходило заметного изменения позиций. Чем меньше от этого наступления было пользы, тем более злобным оно становилось. Как это уже произошло в свое время с Троцким, югославских руководителей объявляли не политической группировкой, а «бандой шпионов и убийц». Такая формулировка была официально принята на третьем совещании Информационного бюро, которое было проведено в Венгрии 16-18 ноября 1949 г.; там утверждали также, что югославская партия, ставшая добычей тех же «бандитов», будет основана заново[67]. Маленькие группы эмигрантов, враждебные Тито, были сформированы за рубежом, в СССР и в странах народной демократии. Они были созданы искусственно на базе явно антинациональной платформы и не обладали каким-либо политическим весом. Небольшие их формирования, проникавшие внутрь страны, были разоружены, деятельность их была пресечена югославской полицией без большого труда. Не сбылось также пророчество Коминформа, что Югославия, оказавшись в изоляции, перейдет во вражеский лагерь, вернувшись к капитализму[68]: хотя эта страна и была вынуждена вступить в тесные связи с Западом, она сохранила свою социалистическую ориентацию и смогла проводить самостоятельную внешнюю политику. Именно СССР после судебного процесса над Райком денонсировал в одностороннем порядке договор о дружбе с Белградом, разорвал все иные соглашения между странами[69]. Незамедлительно это было сделано и правительствами народных демократий; эти действия бросили тень недоверия на саму способность советского блока твердо держать слово и выполнять свои международные обязательства; при этом они не дали никаких заметных результатов, поскольку и военное давление на границах в сочетании с экономическими мерами не заставили югославов свернуть с их пути.
Прогрессирующий паралич Коминформа нашел подтверждение и в изменении его статуса. Осуждение Тито уже было нарушением исходного /361/ соглашения о создании этой организации, в соответствии с которым координация политики отдельных партий осуществляется на добровольной основе. Утвердился с самого начала новый принцип, который стал безоговорочным и «неоспоримым» правилом, хотя он не был зафиксирован ни в одном документе: любая партия «обязана отчитываться перед Бюро» и имеет «право критиковать другие партии»[70]. Теперь же именно этот принцип был отвергнут югославами, хотя они сами использовали методы, из него вытекающие, но время первого совещания, как им на это и указывалось в ходе полемики (действительно, многочисленные критические выступления югославов в адрес других партий, которые они делали не только на заседании Коминформа, породили в рядах их оппонентов раздражение, которое облегчило принятие решения об их осуждении). На совещании в Бухаресте было решено, что организация должна выработать устав, создать постоянные органы руководства и международный аппарат. Устав был подготовлен к следующему совещанию, состоявшемуся в ноябре 1949 г. в Венгрии. В нем утверждалось право на критику и обязательность самокритики для каждой партии. Предлагалось создание двух органов Коминформа: Бюро, призванного проводить встречи по крайней мере один раз в год, и Секретариата, который должен собираться один раз в 3–4 месяца. Но этот документ никогда не был ни принят, ни применен[71].
Совещание в ноябре 1949 г. было безрезультатным; оно стало в действительности последним совещанием Коминформа. На нем не было сказано ничего нового, если не считать злополучного определения Тито и его товарищей как «шпионов» и «убийц». Наряду с югославским вопросом, по которому с докладом выступил румын Георгиу-Деж, совещание заслушало также доклад советского деятеля Суслова о «борьбе за мир», выступление Пальмиро Тольятти по поводу «единого фронта», посвященное отношениям с социал-демократами: ни речи, ни резолюции, выработанные на их основе, не добавили ничего нового к тому, что уже сообщалось об этом пропагандой[72].
