Более простые причины лежали в основе столкновений внутри албанской партии. Однако отношения между двумя группировками были весьма напряженными: один из руководителей партии, настроенный враждебно к идее федерации с северным соседом, был убит осенью 1947 г.[43] Осуждение Тито дало «свободный выход антиюгославским чувствам»[44], существовавшим в Албании. Дзодзе, глава течения, которое относилось к Белграду благожелательно, был очень быстро лишен всех постов, а вместе с ним были лишены постов и все основные сторонники его политической позиции. В Тиране с тех пор решительно преобладала антиюгославская линия. Албанские руководители ни при каких обстоятельствах не отступали от нее ни на шаг все последующие годы, хотя расплачиваться им приходилось за это изоляцией от остального мира.
Применение насилия во внутрипартийной борьбе не было исключительным случаем, присущим одной только Албании. На фоне конфликта /353/ с Югославией в различных партиях развернулась борьба, которая привела к трагическим политическим судебным процессам, состоявшимся в период между июнем и декабрем 1949 г. В качестве обвиняемых на них фигурировали деятели коммунистического движения, занимавшие ранее самое видное положение в своих партиях; помимо албанского деятеля Дзодзе, в этом положении оказались мадьяр Райк и болгарин Костов, вместе с каждым из которых на скамье подсудимых находилась более или менее многочисленная группа его предполагаемых сообщников.
Несмотря на последующее разоблачение ошибок, еще и сегодня не собраны многие данные об этих событиях (если исключить «дело Дзодзе»), необходимые для воссоздания верной политической ретроспективы этих жутких юридических спектаклей. Трудно также с точностью выявить степень и долю ответственности за эти события местных деятелей и советского руководства. Какой бы ни была настоятельной необходимость установить в целях нашего исследования роль СССР в этих судебных процессах, однако в любом случае мы можем утверждать с уверенностью: его вмешательство имело решающее значение.
Сама глубинная основа происходящего, связанная с сутью сталинской концепции, была точно та же, что и в Советском Союзе но второй половине 30-х гг., когда там с помощью насилия была подавлена последняя возможность вести политическую борьбу. Согласно этой концепции, в возникновении любых трудностей необходимо искать, но выражению Ракоши, «руку врага»; в этих трудностях необходимо видеть проявление классовой борьбы, которая, по словам Сталина, все более усиливается в ходе строительства социализма[45].
Советский Союз подстрекал проведение политических процессов, которые должны были продемонстрировать так называемую опасность титоизма. Антиюгославское наступление велось на основе политических обвинений, увязываемых с отказом Тито предстать перед судилищем Коминформа: с этого момента он был превращен в символ возможного международного сопротивления сталинскому курсу, точно так же как некогда Троцкий выступал в этом качестве внутри СССР. Все обвиняемые крупных политических процессов были поэтому объявлены «агентами» Тито: они фигурировали именно как платные наемные агенты, а не как выразители проюгославской политической линии, поскольку обвинение такого рода могло бы лишь возвеличить их как политических лидеров. Отсюда отнюдь не вытекает, что Райк и Костов действительно симпатизировали Белграду[46], точно так же, как совершенно очевидно, Бухарин и Рыков не испытывали симпатий к Троцкому в 1936 г. Сам же Тито, опять по аналогии с Троцким, рассматривался не как политический противник, а как продажный прислужник империалистических правительств и агент зарубежных секретных служб; все, что могло показаться его политической победой, превращалось в глазах общественности /354/ в простой результат преступного заговора, для раскрытия которого необходима бдительность.
Идентичными тому, что использовалось в Москве на процессах 1936–1938 гг., были также и полицейские методы морального шантажа и физических пыток для получения свидетельских показаний, которые становились затем единственным доказательством обвинений и которые служили также разоблачительным материалом титоистского заговора, хотя все, что говорилось о нем, было путанным и неясным[47]. Только в одном случае эта механика не сработала: болгарский деятель Костов заявил о своей невиновности, как только оказался в суде перед лицом публики[48]. Но и он был осужден на смерть наравне со всеми остальными.
Эти процессы управлялись из Москвы: организаторами и руководителями так называемых расследований были советские советники, которые отвечали за свои действия не перед местными правительствами, а прямо перед министерством Берии, секретнейшим учреждением, в функциях которого переплетались задачи политической полиции и шпионского центра[49]. Доклады советников не подлежали перепроверке и контролю, поскольку они составлялись на основе информации, полученной из источников, доступных исключительно данному ведомству. Таким образом, над этими процессами витала тень беспощадной борьбы с американским и английским шпионажем. Между секретными службами западных держав и Советского Союза в годы войны было налажено сотрудничество, которое расширилось в процессе развития европейского Сопротивления; но по самой своей природе они с неизбежностью первыми вступили во взаимную борьбу, еще до того как отношения между победителями изменились. Некоторые из наиболее знаменитых советских агентов, такие как Треппер и Радо, которые были глубоко вовлечены в антифашистскую борьбу и имели весьма тесные связи с секретными службами других стран, попали в тюрьму в Москве вскоре после победы[50].
Центральным персонажем, к делу которого первоначально были пришиты белыми нитками «дело Райка», затем целый ряд репрессивных акций в Чехословакии и Польше, был Ноел Филд, бывший американский дипломат, в то же время советский агент, участник Сопротивления. Его объявили шпионом США. В действительности он, может быть, вел так называемую двойную игру[51]. Но не в этом дело. Возведение обвинений на Филда нужно было для того, чтобы бросить тень на все международные связи, которые установились в ходе антифашистской борьбы между Востоком и Западом Европы, а затем и для полного разрыва этих связей, включая и контакты между прогрессивными движениями. Следствием «дела Райка» во многих восточноевропейских странах стали массовые аресты коммунистов, которые в период нелегальной работы и Сопротивления приобрели опыт борьбы на Западе Европы в составе единого антифашистского фронта (в частности, репрессии коснулись бывших интербригадовских волонтеров гражданской войны в Испании). /355/
Так же как и в Москве в 1936–1938 гг., подлинные причины дебатов по политическим вопросам, которые велись в кругу руководителей отдельных партий, проявились в ходе процессов (если они вообще как-либо проявились) в столь искаженном виде, что понять их суть стало почти невозможно. В обвинениях против Райка проект федерации, выдвинутый Димитровым, был представлен как план создания вокруг Югославии военного блока буржуазных государств, который бы «пользовался поддержкой Америки и был бы направлен против СССР». Идея приписывалась не Димитрову, который к этому времени был уже мертв, а Тито[52]. Единственной политической ошибкой, которую Костов согласился признать, было противодействие, как это делали и югославы, советскому экономическому давлению на Болгарию, но именно это и не фигурировало среди пунктов обвинений, выдвинутых против него[53]. В этой связи весьма важно было бы установить, где формулировки обвинения вырабатывались – на месте или же в Москве, советскими советниками или лично Сталиным, который наверняка следил пристально за всеми этими событиями. Таким образом, судебные процессы служили определенной политической цели; утверждению сталинизма на всем пространстве Восточной Европы, которая находилась под советским влиянием.
Во всех странах утвердилась единая и единственная государственная идеология, официально называвшаяся марксизмом-ленинизмом, а на самом деле – сталинизм. Операция была осуществлена точно так же, как это делалось десятью годами раньше в СССР, посредством все того же излагавшего доктрину «краткого курса» истории советской партии. Уже в самом начале диспута с Белградом Молотов упрекал югославов в том, что они не изучают в достаточной мере этот учебник[54]. Позднее то же самое говорилось о Гомулке. В октябре 1948 г. газета Коминформа посвятила один из своих номеров, полностью отданных одной теме, этой знаменитой книге[55], с того момента «краткий курс» стал своего рода Талмудом. Культ Сталина распространился повсюду, что отнюдь не равносильно росту его престижа. Семидесятилетие Сталина в декабре 1949 г. явилось поводом для безмерно экзальтированного прославления вождя не только в СССР. Оно стало предметом колоссальной международной кампании преклонения перед ним: из самых различных стран шли адресованные Сталину подарки и послания.
