Как и в момент начала войны, возникло положение, когда больше не было сплошной линии советской обороны; но на этот раз дело происходило не на дальних западных границах, а в немногих сотнях километров от Москвы. Столица внезапно оказалась без защиты. Трое из правительственных деятелей самого высокого ранга — Молотов, Ворошилов и Василевский — срочно выехали на места, чтобы лично установить, что же происходит[9]. Сталин был простужен, лежал с температурой. 5 октября, после того как не смог даже получить точной картины военной обстановки, он вызвал из Ленинграда Жукова[I], куда тот был направлен месяцем раньше с задачей остановить наступление немцев. Но и Жукову, отправившемуся в район боевых действий, пришлось немало потрудиться, прежде чем он отыскал штабы командующих фронтами[10]. Генерал Рокоссовский, которого Конев отозвал с передовой, с тем чтобы он принял командование над дивизиями второго эшелона, способными предотвратить прорыв врага в глубь советской обороны, оказался в Вязьме без войск в тот момент, когда в город уже ворвались немецкие танки, и чуть не попал в плен[11].
Заблаговременно готовилась оборонительная линия на уровне Можайска, но работы по ее сооружению были выполнены лишь на 40%[12]. Главная же трудность заключалась в поисках и сосредоточении военных сил, которые могли бы удерживать ее. Разрозненные части, еще годные для защиты столицы, были объединены в едином Западном фронте, командовать которым был назначен Жуков. Он принял на себя задачу отстоять Москву в обстоятельствах, которые почти исключали всякую надежду. Противник продолжал наступать: 12 октября немцы захватили Калугу, 14-го — Калинин. Еще один рывок — и они будут в Москве. Но именно теперь, когда они приближались к самой желанной из целей, они с горьким недоумением вынуждены были констатировать, что боеспособность и морально-политический дух Красной Армии еще не были сломлены.
Оказавшаяся во фронтовом тылу Москва переживала тем временем драму, причем дальнейшая судьба войны зависела от ее исхода не меньше, чем от результатов борьбы на поле боя. Дороги, ведущие к городу, были забиты беженцами из районов, оставленных во время отступления. Немало генералов вспоминают, что в те дни им приходилось не раз слышать горькие упреки от простых людей. Командующему армией Лелюшенко пожилая крестьянка сурово сказала: /40/ «Вы, видать, большой начальник... Смотри!.. Народ не простит, если Москву сдадите!» Еще резче выразился старый, прикованный с постели крестьянин, упрекнувший Рокоссовского: «Сами вы уходите, и нас бросаете. Нас оставляете врагу, ведь мы для Красной Армии отдавали все и последнюю рубашку не пожалели бы... Если бы не эта проклятая болезнь, ушел бы защищать Россию»[13]. Почти полмиллиона жителей Москвы и окрестных районов, мобилизованные на сооружение оборонительных рубежей, днем и ночью рыли окопы и возводили другие оборонительные объекты. Три четверти из них были женщины. Жуков в своих воспоминаниях отдал дань уважения их нечеловеческому труду, тому героическому упорству, с каким они перетаскивали в те дни своими слабыми руками тысячи тонн грунта, вязкого от осенних дождей и оттого еще более тяжелого[14].
Но как ни была сильна воля отстоять столицу, осторожность побудила правительство принять меры на тот случай, если ее все-таки придется оставить. 14 октября было принято решение эвакуировать все, что не было жизненно необходимым для ведения вооруженной борьбы: дипломатический корпус, большую часть аппарата наркоматов, Коминтерн, наиболее ценное оборудование заводов и фабрик. По Москве поползли слухи, что город обречен. Прокатилась волна паники, достигшая максимального размаха 16 октября. Поезда брали штурмом. Множество жителей, в том числе руководящих работников и служащих, пытались (независимо от того, было ли у них на это разрешение) уехать на любом транспорте: автомобилях, телегах — на чем угодно. То был самый критический момент обороны Москвы. Город казался осужденным на гибель: остановились трамваи и весь общественный транспорт, закрылись магазины и даже булочные[15].
Правительство, к счастью, реагировало решительно и энергично. 17 октября Щербаков, один из новых секретарей ЦК партии, выдвинувшийся в самые последние годы перед войной, в выступлении по радио объявил, что Сталин остался в городе. «За Москву, — добавил Щербаков, — будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови»[16]. Было выпущено обращение к рабочим, коммунистам. 19 октября, когда стало ясно, что этой меры недостаточно, было введено осадное положение. Поддержание порядка и непосредственная защита города были доверены войскам НКВД под командованием генерала Артемьева. Нарушители его распоряжений подлежали аресту и немедленному преданию суду военного трибунала. «Провокаторов», сеющих смуту, «шпионов и прочих агентов врага» предписывалось расстреливать на месте[17].
Подход дальневосточных дивизий
Еще более тяжелое сражение разворачивалось тем временем на подступах к столице. Осуществленный немцами прорыв давал им, конечно, большое тактическое преимущество, но при всем своем значении /41/ не носил решающего характера. Мобилизовав остатки сил, Красная Армия постепенно сумела восстановить линию обороны. Попавшие в окружение войска продолжали сражаться, сковывая крупные силы противника. Предпринимавшиеся ими попытки прорыва дали несколько лучшие результаты у Брянска, чем у Вязьмы. Но и в том и в другом случаях потери были чрезвычайно велики, и лишь сильно обескровленные части смогли воссоединиться с основными силами. Вышедших из окружения тут же направляли на передовую[18]. Для защиты Москвы войска снимались с других фронтов и даже из-под осажденного Ленинграда. В бой были брошены слабые дивизии ополчения. Навстречу Гудериану были выдвинуты две танковые бригады, укомплектованные танками последней модели: им удалось временно остановить наступающих в районе Мценска. Но и после мобилизации всех этих резервов проходивший через Можайск оборонительный рубеж удерживался в середине октября лишь редкой цепочкой войск, насчитывавших в общей сложности 90 тыс. человек[19].
Здесь-то на помощь Москве и пришли знаменитые дальневосточные части, остававшиеся вплоть до этого момента главным образом на границе с Маньчжурией на случай возможного нападения японцев. У Жукова еще в июле возникала мысль об их частичном использовании[20]. Но, несмотря на подписанный с Японией в апреле договор о нейтралитете, московские руководители продолжали с недоверием относиться к намерениям Токио (и, нужно сказать, не без оснований). Если в октябре они сочли возможным рискнуть, то это было продиктовано не только властной необходимостью отстоять столицу, но и донесениями их тайного агента в Токио Рихарда Зорге. В его радиограммах говорилось о принятом японцами решении предпринять наступление в южной части Тихого океана и о более чем вероятном начале войны с Америкой и одновременно исключалась возможность их нападения на Сибирь в текущем году[21].
Точная численность войск, переброшенных с Дальнего Востока, советскими источниками не сообщается. В одном из них уточняется лишь, что в целом с момента начала войны и до 1 декабря на запад было перемещено 17 дивизий — главным образом во время битвы за Москву[22]. Впрочем, возможно, еще важнее численности было качество этих подкреплений. В силу постоянного состояния скрытой войны на дальневосточных границах СССР войска, дислоцированные в этих далеких районах, всегда отличались лучшей боевой подготовкой по сравнению с войсками западных округов. То были хорошо обученные и оснащенные части, полностью укомплектованные людьми и вооружением, привыкшие смело действовать на поле боя. Их вклад в битву под Москвой был решающим. Среди наиболее отличившихся в этом сражении дивизий многие прибыли с востока: например, прославленная 316-я дивизия генерала Панфилова, укомплектованная преимущественно казахами, которая удерживала Волоколамское шоссе; 32-я дивизия генерала Полосухина, сражавшаяся на историческом /42/ Бородинском поле; 78-я дивизия генерала Белобородова[23].
Этими силами советское командование смогло остановить немецкое наступление. Оно умело использовало также природные условия: леса и многочисленные реки служили естественными преградами для наступающих. Осенние дожди превратили почву в сплошное море грязи, в котором вязли колеса машин, лафеты, повозки вместе с лошадьми. Немцам пришлось сконцентрировать давление своих моторизованных частей вдоль шоссейных и железных дорог, сходящихся к Москве. Советские войска сумели создать на этих дорогах глубоко эшелонированную оборону, на рубежах которой за каждый метр шла яростная борьба. Сооруженные лихорадочным трудом гражданского населения траншеи и оборонительные укрепления, минные поля — все это хорошо помогало обороняющимся. Небольшие городки Кубинка, Наро-Фоминск, Серпухов превратились в опорные пункты новой линии обороны. На юге оплотом сопротивления стал старинный промышленный город Тула, к которому Гудериан подошел вплотную, пробив наконец заслон у Мценска. Немалая заслуга в организации обороны Тулы принадлежит рабочим полкам, которые крепкая местная партийная организация сумела сформировать, вооружить и послать в бой[24].
