Примерно о такой же ситуации рассказывала уроженка Петербурга Л. Ее детство прошло в доме, расположенном на 4-й Красноармейской улице. Сюда семья деда, крупного биржевика, торговца фуражом, была выселена из собственного доходного дома на Балтийской улице. В 1923–1927 гг. семья из 9 чел. жила в весьма стесненных условиях в самой непосредственной близости с некими Пожарскими, которых все называли бандитами. Соседство с ними протекало, однако, вполне мирно — своих Пожарские не обижали.
Но на самом деле соприкосновение с криминальными элементами в большом городе, а не в собственном жилище, не могло спасти рядового человека от опасности. Мифы о благородных разбойниках не имели подтверждения. Обыватель вполне мог оказаться жертвой преступных посягательств. В городе совершалось немало убийств: в 1921–213, в 1922 — 288, в 1923 — 258, в 1924 — 236[74]. Жертвами того же Пантелеева становились не только нэпманы, которых, согласно большевистской идеологии не возбранялось грабить, но и представители иных социальных слоев: инженер Студенцов с женой, семья профессора Романенко, врач Ишепс.
Страдал обыватель и от краж. Только в 1923 г. они составили больше 50 % всех совершенных 8 городе преступлений[75]. Мелкими карманными кражами, воровством на вокзалах, а иногда и в квартирах занимались в основном несовершеннолетние. Их доля в составе лиц, задержанных за имущественные преступления, достигала почти 80 %. Подростковая преступность в стране после октябрьского переворота резко возросла. Если в 1913–1916 гг. в Петрограде было возбуждено около 9 тыс. дел в отношении несовершеннолетних, то в 1919–1922 гг. — почти 23 тыс.[76] В правонарушения имущественного характера вовлекались прежде всего беспризорники, в большом количестве появившиеся на улицах города в первой половине 20-х гг. Местами их обитания становились чаще всего заброшенные дома на окраинах, в районе реки Смоленки на Васильевском острове, Растанной улицы, в Коломне и т. д. Но не только беспризорники стали характерной деталью повседневности города в это время. Петроградский обыватель столкнулся с новым советским хулиганом.
Конечно, хулиганство существовало и в царской России. Оно входило в разряд преступлений против порядка управления. В 1906 г. на 1000 осужденных приходилось 420 чел., наказанных за кражи, и 104 — за хулиганство. Основную массу нарушителей общественного порядка в Петербурге составляли люмпенизированные элементы, жители ночлежек, горьковские босяки, а также мелкие приказчики, ремесленники, извозчики. Хулиганские сообщества носили довольно замкнутый характер и даже имели особую внешнюю атрибутику. Журнал «Вестник полиции» писал в 1910 г.; «Всякий порядочный хулиган никогда не будет носить долгополого пальто. На нем всегда будет короткая франтоватая куртка, не доходящая до колен. Костюм выработан целыми поколениями особой породы людей, специалистами своего дела»[77]. В составе питерских хулиганов в основном были люди от 30 до 45 лет.
После 1917 г. многое переменилось. В период гражданской войны наблюдалось явное сокращение преступлений, квалифицировавшихся как нарушение общественного порядка. И это вполне естественно. В городе действовал «военно-коммунистический» порядок, и посягательство на него было чревато весьма серьезными последствиями. Кроме того, контингент лиц, склонных по своему темпераменту к хулиганским проявлениям, отчасти сублимировал свою энергию как в революционной, так и в контрреволюционной деятельности.
Однако с возвращением к мирной жизни волна хулиганства резко выросла. В Ленинграде число приговоренных к различным срокам тюремного заключения за нарушение общественного порядка с 1923 по 1926 г. увеличилась более чем в 10 раз, а доля их в общем количестве осужденных выросла с 2 почти до 17 %. Основная масса хулиганов была моложе 25 лет. Это новая специфическая советская черта. Изменились и социальные характеристики преступников. Криминологи отмечали, что «…хулиганит в основном рабоче-крестьянская молодежь в возрасте от 18 до 25 лет, и главным образом на почве социальной распущенности, выражающейся в грубой примитивности интересов, в отсутствии культурных запросов и социальной установки, в крайне низком образовательном уровне»[78]. По данным обследования 1926 г., рабочая молодежь составляла около 3/4 всех хулиганов.
Конечно, далеко не все молодые люди пролетарского происхождения были склонны к противоправным поступкам. Криминологи 20-х гг. подчеркивали, что о хулиганстве нужно говорить «…как о комбинации факторов культурно-бытовых и социально-экономических с факторами биопсихологическими»[79]. Но рабочая среда была наиболее благоприятной для развития хулиганства. Этому способствовали изменения в составе рабочих, появление в их среде асоциальных элементов. Уже в 1925 г. народный комиссариат просвещения РСФСР решил влить бывших беспризорников в рабочие коллективы для перевоспитания. В конце 20-х гг. эта тенденция усилилась.
Рост бесчинства и дебоширства провоцировался и специфической «культурологической подсказкой», традиционными пролетарскими бытовыми практиками. Они были связаны с атмосферой бывших слободок, окрестных деревень и их специфическими формами досуга, нередко носившими полуобщинный характер. К их числу относится, например, кулачный бой. Он был типичен для русской деревни как своеобразное выражение ритуального мужского союза. Крупный исследователь проблем молодежных субкультур в историко-этнографическом аспекте Т. А. Бернштам подчеркивает, что для русской деревни на рубеже XIX–XX вв. кулачный бой был крупным общинным событием, при этом «ритуальность и символичность битвы очевидны: социальных причин для драки нет, дерутся не по злобе»[80]. Эта традиционно общинная, деревенская форма проведения досуга существовала в начале XX в. в районе петербургских рабочих окраин. Свидетельства о кулачных боях присутствуют во многих мемуарах. Известный артист К. В. Скоробогатов вспоминал о яростных сражениях на кулаках между рабочими Александровского и Фарфорового заводов в праздничные дни. Ветераны завода «Красный выборжец» рассказывали о том, что на Выборгской стороне «по праздникам рабочие и ремесленники» устраивали «стенку» «против деревенских»[81]. После 1917 г. в связи с «квартирным переделом» часть рабочих была переселена в центр города, туда же переместился и кулачный бой, который стал носить уродливый и противоправный характер. В первой половине 20-х гг. этот обычай так распространился в Ленинграде, что губком РКП(б) в феврале 1923 г. вынужден был принять специальное решение «об искоренении кулачных боев»[82]. Пролетарский молодняк просто изощрялся в разнообразных выходках, мешавших спокойствию граждан. Молодежные хулиганские шайки совершали набеги на клубы, громили дома отдыха на Островах, закидывали шапками, палками, камнями самолеты на парадах АВИАХИМА в дни первомайских праздников[83]. В 1924–1926 гг. группа хулиганов буквально оккупировала маленький кинотеатр на углу Лиговки и Обводного канала Старый петербуржец П. П. Боццаренко вспоминал: «Если фильм не нравился, то в экран летели гнилые яблоки, поднимался шум, слышалась брань»[84].
Но все же основная масса хулиганских поступков совершалась на улицах города. В 1926 г. из числа задержанных за нарушение общественного порядка около трети было арестовано за избиение прохожих, 28 % — за дебош в пьяном виде, 17 % — за ругань, 13 % — за сопротивление милиции[85]. Эти формы аномального с правовой и моральной точек зрения, скорее всего, можно объяснить низким культурным уровнем молодых рабочих, неумением использовать свою энергию. Однако некоторые виды хулиганских проступков выглядели как искаженная калька нормализующих властных суждений. Свидетельством того является рост во второй половине 20-х гг. хулиганства на почве антисемитизма Юдофобия была вообще присуща мещанско-пролетарской среде города. Но вспышку антисемитизма в это время во многом спровоцировала внутрипартийная борьба, обретшая довольно странные формы. Известно, например, что в 1926 г. был создан знаменитый ОЗЕТ — общество землеустройства еврейских трудящихся. В его задачи входило «…переселение 100 000 еврейских трудящихся на специальные земли, что позволяет политически оздоровить еврейское население, уменьшить влияние сионизма». Эти задачи, как подчеркивалось в специальном документе, рассылавшемся губкомом ВКП(б) районным партийным организациям, вытекали из общей политики государства, «…направленной на вытеснение частной торговли, что окончательно лишает значительную часть местечкового еврейства какой-либо экономической базы»[86]. Такая «забота» имела весьма печальные последствия — распространились слухи о превращении Украины и Крыма в еврейские области. На самом же деле никакого «объевреивания» Крыма не произошло.
