Весь мир, казалось, поставил точку на внутренней войне, гремевшей в России на протяжении трех лет, и с победой большевиков изгнанная армия Врангеля не только теряла свой status quo, но и уходила в небытие, как проигравшая политическая сила. Оставаясь наедине с серьезными проблемами в области снабжения, управления её людскими ресурсами и, наконец, её предназначения, небольшая врангелевская армия могла быть востребована только по прямому назначению: в войне. В иных обстоятельствах, люди, её составляющие, неизбежно становились политическими беженцами, имеющими лишь два выхода: возвращение на родину и сдачу на милость победителей, или терпеливое ожидание решения собственной судьбы за границей с участием союзного командования. Врангелю и его забытой армии была срочно нужна яркая политическая акция, чтобы заявить о себе, заставив весь мир заговорить о «русской проблеме», непонятной большинству европейцев, и тем более губительной для десятков тысяч эмигрантов, томившихся в неизвестности.
Кризис долготерпения, выразившийся у многих чинов армии в давящее отчаяние, и тяжелые условия жизни повлияли на решение многих офицеров 1-го армейского корпуса в Галлиполи подать рапорты об оставлении службы и отъезде из Турции. Некоторые отправлялись в Америку, а другие, поддавшись на медоточивые заверения о братском прощении всех воевавших против большевиков, методично раздававшиеся советским консульством в Константинополе, приняли решение вернуться в РСФСР. «Приказ по корпусу не противился этому (возвращению в Советскую Россию. — Примеч. авт.) и только дал определенный срок, после которого уходящие люди считались преступниками»{49}. Ностальгия и туманность будущего были не единственными мотивами ухода, и армию оставляли по самым разнообразным причинам. С иными из отъезжавших солдат и офицеров однополчане искренне прощались и еще долго вспоминали потом; память о других быстро улетучивалась, и их скоро забывали. Так или иначе, именно в Галлиполи, на Лемносе и в Бизерте дороги бывших соратников по Гражданской войне неумолимо расходились. Однако, согласно, статистике, приводимой исследователями исхода, из прибывших в Галлиполи 26 590 человек армию покинула лишь одна седьмая ее личного состава — 4650 человек солдат и офицеров.
2.3. ГАЛЛИПОЛИЙСКАЯ ВОЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ КАК ПРООБРАЗ БУДУЩИХ ОБЪЕДИНЕНИЙ ВОЕННОЙ ЭМИГРАЦИИ И ЕЁ ВЛИЯНИЕ НА ГЕОПОЛИТИКУ РЕГИОНА
Русские люди в этих диких местах, хотя и производили на французов и местных жителей впечатление монолитной и грозной силы, теряли первоначальную крепость духа. Психологически это объяснимо с точки зрения убывающей надежды на победное возвращение домой. На окончательный упадок духа и распад армии более всего надеялись французские военные, ведь для них избавление от необходимости поддержки Врангеля снимало груз обвинений социалистов, составлявших большинство в правительстве Франции и тесно связанных с мировым интернационалом, обобщенно именовавших русских в Галлиполи «защитниками царизма» и «вооруженными наёмниками угнетателей трудящихся масс». Командование французского Экспедиционного корпуса в Константинополе в своих рапортах в Париж преувеличенно воодушевленно сообщало о быстром разложении армии Врангеля, подкрепляя донесения примерами из личных наблюдений, сделанных во время регулярных инспекционных визитов по местам размещения русских. Впрочем, про себя французские представители вынуждены были признать, что и на пятый месяц пребывания русских в малопригодных для жизни условиях «сокрушительного развала» военной организации русских не наблюдалось. А прибывший 1 марта 1921 года для ознакомления с положением дел в Галлиполийский лагерь командир французского Экспедиционного корпуса генерал Шапри разочарованно признавал в письме к военному министру республики, что вместо ожидаемой картины деморализованных эмигрантов, бытом своим более походивших на кочующий табор, его встретила… армия. Наблюдение генерала, которое военный министр поспешил довести до членов парламента, всерьез озаботило не только правительство социалистов, но и, попав к союзникам по Антанте, насторожило их до крайности. Британское военное министерство уже отчиталась в парламенте о смоделированной аналитиками возможной ситуации, когда голодная и вооруженная русская армия, доведенная притеснениями до края терпения, станет непредсказуемой и неуправляемой силой, способной представлять угрозу колониальным владениям его величества. Военное столкновение с врангелевцами виделось союзникам наиболее вероятным финалом их былого союза. Сильная, прошедшая горнило испытаний русская армия самим фактом своего существования заставляла западные правительства предпринимать все возможное, чтобы поскорее разрушить её духовный фундамент и поскорее распылить личный состав по миру. В противном случае русские оставались силой, с которой приходилось считаться, ибо даже в изгнании они способны были постоять за свою честь и при необходимости защитить русские геополитические интересы в проливах, случись к тому политическая необходимость. Конечно, французы были далеки от мысли, что советские вожди станут когда-нибудь использовать армию Врангеля в политических интересах, более свойственных Российской империи, но полностью подобный альянс ими не исключался. Французское правительство учитывало, что именно в описываемый период положение большевистских вождей было весьма шатким: страна находилась в состоянии неоконченной Гражданской войны, власть продолжали сотрясать восстания в центральных губерниях и уездах, и еще недавно чуть не победил вспыхнувший мятеж в Кронштадте. Далеко не весь Дальний Восток был подконтролен московским комиссарам, а на Камчатке местные карательные отряды терпели одно за другим поражение от отрядов метких якутских охотников. В Москве и Петрограде большевики то и дело сталкивалась с активным политическим противодействием и террором со стороны законспирированных подпольных организаций — от социалистов-революционеров до монархистов включительно. Казни представителей оппозиции, взятие заложников и «чистки» следовали одна за другой, но непредвзятому взгляду виделось, что озверевшая от пролитых потоков крови власть коммунистов ежедневно балансировала над исторической пропастью. Подтверждением шаткости власти и умонастроений обитателей Кремля тех лет может служить сообщение, что в 1960-е годы при разборе бумаг кабинета Янкеля Свердлова служащими были обнаружены в несгораемом сейфе несколько чистых бланков заграничных паспортов, выписанных на разные имена с фотографиями большевистского вождя. Там же были найдены различные суммы в иностранной валюте и прочие полезные вещи, необходимые для поспешного отбытия за границу. Случись, что восставший народ изгнал бы большевиков или власть Интернационала пала под ударами ширившихся в России народных восстаний, новое правительство России потребовало бы от союзников пересмотра условий Версальского мира, подкрепив свои требования мобилизацией изгнанной армии для защиты державных интересов. Именно в этом случае закаленная в боях армия Врангеля исполнила бы свой долг, восстановив историческую и геополитическую справедливость по приказу нового российского правительства. А о феномене «русской военной силы» Европа двух последних столетий знала не понаслышке.
Подобный ход развития мировых событий не исключался политиками в странах Запада, отчего еще с начала 1921 года главными целями французской администрации были декларированы обязательное разоружение и демилитаризация… армии Врангеля. Для достижения цели союзниками было использована массированная пропаганда возвращения на родину или отъезд в третьи страны. На протяжении всего периода пребывания армии Врангеля в Галлиполи французская военная администрация убеждала чинов Русской армии в необходимости возвращения к «мирной жизни», начинать которую было никогда не поздно, в особенности в благоприятном климате отдаленных континентов. Особенная роль отводилась пропаганде семейного уклада, поощрялись браки с иностранками, исподволь утверждались приоритеты «семейных ценностей» над «общественными», к каковым относилась служба в армии. Протестантская мораль здравомыслящего эгоиста, обязанного заботиться в первую очередь о личном благе, а затем, в случае его избытка, помогать обществу, долго не находила отклика у русских, воспитанных в православных традициях самоотвержения и жертвенности во благо Руси, не принимавших концепции «индивидуального спасения» за счет сокрушения соборности и общей судьбы.
С весны 1921 года французское правительство решило усилить нажим на Врангеля с целью заставить его как Главнокомандующего объяснить безрезультатность дальнейшего «галлиполийского сидения» подчиненным и объявить о роспуске армии. Сделать это было, как казалось, несложно, ведь и сам барон находился практически под домашним арестом на яхте «Лукулл». Союзническое командование, как могло, препятствовало его частым появлениям в лагерях, визитам к соотечественникам, находившимся в Константинополе на излечении, и к казакам. Под предлогом обеспечения личной безопасности Главнокомандующего для любого мало-мальски значимого визита французскими военными властями требовалась санкция высшего французского командования. В противовес увеличивающимся ограничениям, на борту «Лукулла» Врангель ни на день не прекращал работы над разработкой практических мер по сохранению остатков армии, ежедневно обсуждая с чинами штаба вопросы противодействия разлагающему влиянию на армию союзников и большевистских эмиссаров. Разумеется, барон не мог призывать своих генералов к вооруженному сопротивлению французскому командованию, ибо это создало бы масштабный конфликт в неблагоприятной политической обстановке, и полагался на их понимание трудностей и решимость руководить и управлять вверенными им частями. Как показало время, в своих расчетах на умения подчиненных барон не ошибался.
