С весны 1921 года французское правительство решило усилить нажим на Врангеля с целью заставить его как Главнокомандующего объяснить безрезультатность дальнейшего «галлиполийского сидения» подчиненным и объявить о роспуске армии. Сделать это было, как казалось, несложно, ведь и сам барон находился практически под домашним арестом на яхте «Лукулл». Союзническое командование, как могло, препятствовало его частым появлениям в лагерях, визитам к соотечественникам, находившимся в Константинополе на излечении, и к казакам. Под предлогом обеспечения личной безопасности Главнокомандующего для любого мало-мальски значимого визита французскими военными властями требовалась санкция высшего французского командования. В противовес увеличивающимся ограничениям, на борту «Лукулла» Врангель ни на день не прекращал работы над разработкой практических мер по сохранению остатков армии, ежедневно обсуждая с чинами штаба вопросы противодействия разлагающему влиянию на армию союзников и большевистских эмиссаров. Разумеется, барон не мог призывать своих генералов к вооруженному сопротивлению французскому командованию, ибо это создало бы масштабный конфликт в неблагоприятной политической обстановке, и полагался на их понимание трудностей и решимость руководить и управлять вверенными им частями. Как показало время, в своих расчетах на умения подчиненных барон не ошибался.
На протяжении первых нескольких месяцев пребывания в Галлиполи жизнь армии в походных условиях объявлялась командованием не «вынужденной эмиграцией», а стратегическим ходом, позволявшим подготовить командованию освободительную силу и будущую опору свободной от большевизма России — современную русскую армию. 18 декабря 1920 года барон Врангель выехал из Константинополя на очередную встречу с войсками. На параде по случаю приезда Главнокомандующего Врангель сообщил собравшимся чинам, что получил известие о признании союзниками армии, с воодушевлением произнеся: «Я приму все меры, чтобы наше положение было улучшено. Мы имеем право не просить, а требовать, потому что то дело, которое мы защищали, было общим делом и имело мировое значение… Мы выполнили наш долг до конца, и мы не виноваты в исходе этой борьбы. Виновен весь мир, который смотрел на нас и не помог нам». Обращение Врангеля к частям было встречено торжествующими криками «ура!». Приезды барона к армии воспринимались как подтверждение общих ожиданий на скорые перемены к лучшему. Военные ожидали, что вождь вот-вот позовет их в бой, обнадежит, поделится утешающими новостями, хоть были среди них и те, для кого приезд Главнокомандующего не вызывал радости, что подтверждалось некоторыми мемуаристами: «На поле стоят в каре войска. Врангель, Кутепов, четыре французских генерала и два английских офицера стоят перед войсками. На командующем черкеска. На голове кубанка. Узкая талия перетянута ремнем, окованным серебряными бляшками. Сбоку изогнутая шашка — кубанка, вдетая в ножны из серебра. Врангель высокого роста, статен, держится очень прямо и надменно…
— Здорово, орлы! — вдруг кричит Врангель. — Что, еще не закисли в этой дыре, не разучились стрелять?
Он впился острым взглядом в лица людей и начал быстро наступать на фронт… Неожиданно толпа расступилась, и кинематографический аппарат стал делать съемку. К нему быстро подбежали два офицера и замахали руками… Греки-кинооператоры тотчас же подхватили свой треножник с ящиком и скрылись.
— Ишь, боится, сукин сын, чтобы его не пристрелили.
Я обернулся. За мной стояла группа солдат… Там, на этом парадном поле, искусственно взвинчивались нервы, поднималось всякими артистическими приемами “надлежащее настроение”, а тут… кипело подлинное настроение всей солдатской массы»{50}.
Впрочем, для большинства солдат и офицеров визиты Главнокомандующего по-прежнему были желанным и долгожданным событием. Короткие встречи Врангеля с армией неизменно морально поддерживали отчаявшихся людей, оделяя их каждый раз верой в непременную победу духа над тяготами жизни.
Между тем проходили недели, месяцы, а положение войск оставалось неизменным. Проверки, принимаемые командованием, подтверждали готовность галлиполийских сидельцев к походу. Оставалось лишь гадать о том, куда направится поредевшая армия и какие новые испытания ждут её на этом пути.
Переговоры Врангеля с представителями союзных армий по-прежнему протекали в весьма узком кругу и по ряду весьма ограниченного числа тем. Формат каждой встречи предполагал обсуждение лишь неотложных, главным образом финансовых, дел и не давал возможности для обсуждения дальнейшей судьбы армии в целом, кроме как её роспуска и постоянного сокращения численности. Французская сторона на переговорах непрерывно осыпала Главнокомандующего требованиями заплатить за то и за это, и, казалось, не было ни одной мелочи на богом забытой земле Галлиполи, за которую французы не требовали от Врангеля немедленной и полной оплаты. Иногда требования союзной стороны выходили за рамки финансовых расчетов и простирались от незамедлительной сдачи всего оружия до… запрещения исполнения вслух русских песен в городе. Причиной тому был весьма показательный случай. Французский патруль, состоявший из сенегальцев, сочтя, что русские офицеры слишком громко поют песни на родном языке, двоих, наиболее досадивших их слуху мощным вокалом, остановил и пригрозил немедленным арестом. На это требование, исходившее в их адрес от экзотических персонажей, русские искренне возмутились, и тогда, в качестве убеждения, сенегальцы пустили в ход приклады винтовок. Избитых офицеров, обливавшихся кровью, чернокожие солдаты потащили в здание французской военной комендатуры. Встретившимся им по дороге сослуживцам офицеры успели передать, что арестованы. Вскоре весть об аресте достигла слуха начальника штаба 1-го армейского корпуса генерала фон Бредова. Недолго думая, он со своим адъютантом лично отправился к французскому коменданту и настоятельно потребовал освобождения арестованных. Комендант, капитан французской службы, вежливо выслушал речь русского генерала, но отказался выполнить его требования до решения суда, на котором оба арестованных должны были предстать за нарушение общественного порядка в городе. Фон Бредов продолжать настаивать. Капитан отказал еще раз, дав понять, что решение окончательно и не подлежит дальнейшему обсуждению, после чего вызвал в помещение комендатуры караул сенегальцев по тревоге. На безоружного генерала и его адъютанта наставили стволы винтовок. Видя бесполезность дальнейших объяснений, генерал фон Бредов с адъютантом вернулись в расположение части. Там начальник штаба армии приказал поднять по тревоге две роты юнкеров Сергиевского артиллерийского училища, явившихся на плац в полной боевой выкладке. Построившись в две колонны, юнкерские роты двинулись по направлению французской гауптвахты. «Идем освобождать наших товарищей!» — объяснил юнкерам начальник училища генерал Косьмин. Две легко вооруженные роты юношей в белых гимнастерках с красными погонами, быстро преодолели расстояние от лагеря до дверей французской гауптвахты. Еще издали, завидев приближавшихся юнкеров и колышущуюся в воздухе стальную ленту примкнутых штыков, караул сенегалезов бежал, бросив возле здания два своих пулемета. Прикладами юнкерских винтовок были сбиты замки, и арестованные офицеры были немедленно освобождены. Под громкие крики «ура!» освободителей они проследовали назад с юнкерскими ротами, и над раскаленной полуденной галлиполийской землей снова вознеслась в высоту синего неба русская песня. Со дня этого инцидента французы перестали высылать свои патрули по Галлиполи. И эта малая победа была радостна русскому сердцу, а генерал Косьмин благодарил юнкеров, с легким сердцем доложив начальнику штаба армии о выполнении задания.
…Находясь на «Лукулле», Врангель принимал приехавших с визитом представителей различных кругов эмиграции и обсуждал с ними вопросы самоидентификации российского сообщества на чужбине, выражающегося в издании русских газет и, в особенности «Русской мысли», издание которой было решено возобновить за границей, передав под редакторское попечение бывшего «легального марксиста» П.Б. Струве.
На яхте барона бывали и либералы, и умеренно-правые: П.Б. Струве, В.В. Шульгин, Н.Н. Чебышев, курирующий бюро русской прессы в Константинополе. Гостем Главнокомандующего бывали иностранцы: майор Такахаси — представитель единственной страны, оставившей к 1921 году при штабе Врангеля своего представителя — Японии. «У Врангеля было редкое соединение: он импонировал и в то же время привлекал к себе сердца. И в сношениях с людьми <он> не упускал никогда русского интереса, во время беседы ли с американским адмиралом, или с маленьким беженцем, явившемся к нему с просьбой. Под теплой оболочкой личного обаяния он хранил холодный расчет государственного человека, соотносящего свои поступки с будущим вверенных ему судьбой масс и далекой страны, к которой стремились его помыслы»{51}, — отмечал современник. Они же утверждали, что, несмотря на неловкость пребывания под бдительным контролем союзников, имя Врангеля гремело от «советского Петербурга» до временно освободившегося от большевиков Владивостока. Из Петрограда к Врангелю привозили как-то раз икону с письмом прихожан, а дальневосточное национальное правительство Меркуловых слало ему приветственный адрес. Советское правительство не могло не замечать популярности своего главного военного противника, но сил для физического устранения барона ко времени описываемых событий в их распоряжении было немного. Для подготовки акции устранения требовалось время и главное — нетривиальный план действий, позволявший добраться необычным способом до хорошо охраняемого Белого вождя. В ту пору образ врага в лице Врангеля был успешно сформирован коммунистической пропагандой, изображавшей барона крупным помещиком и землевладельцем, готовым идти до конца в борьбе за собственность и капиталы своих иностранных инвесторов. На деле «крупный землевладелец» коротал дни в аскетической обстановке яхты, служившей ему и домом и штабом одновременно. Его быт был куда как менее вычурен и вызывающе дорог в сопоставлении с некоторыми его соотечественниками, успевшими устроить за рубежом свою жизнь, а порой столь же нелеп и безотраден, как у многих чинов русской армии, вынужденной пребывать в типичной для азиатской обстановки антисанитарии и бедности. «Однажды я застал его (Врангеля. — Примеч. авт.) в возбужденном состоянии. Он шагал по каюте и, вооружившись жестяной коробкой, бил тараканов, бегавших по облицовке красного дерева. Врангель выразил удовольствие, что живет теперь среди темных стен. Среди них он отдыхал от белесоватой внутренней окраски “Корнилова”»{52}.
