Восстания рабов
Все тела, включая труп Тиберия Гракха, были сброшены в Тибр без проведения традиционной церемонии погребения. «Это, – говорит Плутарх, – стало первым предостережением для римлян со времен отмены царского правления, которое утонуло в крови».17 До этого Сенат и простолюдины умудрялись разрешать свои противоречия в рамках, установленных римской конституцией; но убийство Тиберия Гракха нарушило эти границы, и они никогда больше полностью не восстановились. Позднее сами римляне воспринимали удар, который погубил его, как фатальный шаг в эволюции Республики. Но на деле
Тиберий Гракх первым нанес ей удар, когда решил обойти товарищей-трибунов в пользу бедняков. «Он лишился жизни, – заключает Аппиан, – потому что следовал прекрасному плану чересчур незаконным путем».18
В том же году Первая война рабов на Сицилии наконец-то завершилась, когда консул Публий Рупилий с пугающей жестокостью подавил восстание. Он осадил руководителей мятежа в городе Тавромений и отказался снять блокаду, даже когда условия внутри стали неописуемыми. «Начав с поедания детей, – говорит Диодор, – осажденные перешли на женщин и не удержались от поедания друг друга».19 Когда Тавромений сдался, Рупилий пытал рабов внутри города, а затем сбросил их, все еще живых, со скал. Затем по всей Сицилии он начал охоту на раба-царя Эвна, поймал его и бросил в тюрьму, где «его плоть превратилась в кишащую вшами массу».20
Через восемь лет после смерти Тиберия Гракха его брат Гай Гракх (бывший на девять лет моложе Тиберия) также выставил свою кандидатуру для избрания трибуном. Он был, как пишет Плутарх, честным и страстным там, где Тиберий был спокойным и сдержанным, и вспыльчивым и ревнивым там, где его брат был осторожным и точным в речи. Он набрал достаточно голосов, чтобы стать младшим трибуном, и вскоре показал, что намерен использовать смерть брата в своих целях. Его реформы были даже еще более радикальны, чем реформы Тиберия; он предложил, чтобы все общественные земли были поделены между бедными, чтобы солдат-пехотинцев одевало государство, чтобы всем жителям Италии было дано право голоса как часть их гражданских прав, и с полдюжины других крупных перемен в римской практике. Консулы сделали все от них зависящее, чтобы заблокировать его нововведения. Разочаровавшись, Гай поднял своих сторонников «противостоять консулам силой», и когда две партии столкнулись лицом к лицу, еще один мятеж превратился в кровопролитие.21
Гай Гракх был убит в бою. Ему отрубили голову и привезли ее одному из консулов в качестве трофея. Три тысячи римлян также пало в этом конфликте. Снова тела сбросили в Тибр, который на этот раз чуть не забили трупами.
Тиберий Гракх умер в драке дубинками и палками, а в мятеже, когда погиб Гай Гракх, использовались уже мечи. Обе стороны вооружились для стычки заранее.
Сравнительная хронология к главе 76
Глава семьдесят седьмая
Проблемы процветания
Между 118 и 73 годами до н. э. союзники Рима требуют гражданства, династия Хань тратит слишком много средств на завоевания, а Сулла и Марий борются за власть в Риме
После поражения Гракхов стало ясно, что новые законы не принесут решения проблем, растущих между феодалами и безземельными слоями населения. Ни римская конституция, ни выборная система трибунов и консулов, ни сенаторы и судьи, ни проверки и балансы не гарантировали справедливости. Воля богатых или обаяние популярной личности всегда может это разрушить. Новые законы не помогали и теперь. Почти каждый римский оратор оглядывался с тоской на золотой век «до разрушения Карфагена», когда Республика еще была здоровой. «Вплоть до разрушения Карфагена, – писал римский историк Саллюстий несколькими годами позднее, вторя стенаниям времени, – население и Сенат мирно и с должным самообладанием делили места в правительстве, и противники не соревновались за славу и власть; страх перед врагами сохранял высокий моральный дух в государстве».1
То, что подобного времени не было никогда, находилось вне обсуждения: римлянам требовалось тосковать по воображаемому «золотому веку», чтобы справляться с настоящим. Рим был когда-то незапятнанным, а теперь пропитан жадностью, коррупцией, гордыней, общим упадком и другими продуктами процветания, оценка которых лишь подтверждалась бедой, получившей название Югуртинской войны.
Южнее, в Северной Африке, царь Масинисса из Нумидии передал трон своему сыну Мисипсе. Этот сын, теперь уже человек в летах, имел двух сыновей и племянника по имени Югур-та. Племянник не являлся наследником, поэтому Мисипса планировал для него военную карьеру и отослал его командовать нумидийскими войсками, сражаться вместе со Сципионом Эмилианом. Тут Югурта подружился с римскими офицерами, которые заверили его (как пишет Саллюстий), что он может подкупить римское правительство, чтобы оно посадило его на трон дяди: «За деньги в Риме можно купить все, что угодно».2
Нумидия
Когда Мисипса в 118 году умер, Югурта отобрал трон силой; его приспешники убили одного из кузенов, другому же, Адгербалу, удалось бежать из страны. Чтобы быть уверенным, что римляне не примут сторону законного наследника, Югурта «направил в Рим послов с золотом и серебром» для подкупа сенаторов. Это сработало: «Их резкое негодование по поводу Югурты сменилось любезностью и расположением», – замечает Саллюстий.3
Адгербал явился в Рим с просьбой о помощи – но обнаружил, что деньги Югурты уже утвердили того на троне. Сенат отдал распоряжение, чтобы царство разделили между ними обоими. Когда они оба оказались в Нумидии, Югурта начал против Адгербала войну, заманил его в свою столицу и замучил там до смерти.
Народное возмущение не оставило Сенату возможности игнорировать произошедшее. В 111 году в Нумидию послали консула с армией, чтобы наказать Югурту. Но, как и многие другие римские официальные лица, консул был открыт для коррупции. «Югурта заслал агентов, которые посулили консулу деньги», – говорит Саллюстий, и тот «быстро поддался», подвергнув Югурту символическому штрафу, а затем вернулся домой.4 Тогда было отправлено другое официальное лицо, чтобы доставить Югурту в Рим для ответа перед судом – но, оказавшись в Риме, он заплатил трибуну, чтобы тот остановил разбирательство. Сенат отослал Югурту домой. Проходя через городские ворота, он, как говорят, оглянулся и произнес: «Вот город, выставленный на продажу, и если он найдет покупателя, его дни будут сочтены!»5
Этот парад подкупов разозлил римскую публику, которая узрела в нем все, что сама ненавидела в собственном коррумпированном правительстве. Но лишь в 109 году до н. э. на сцене появился некий римский офицер, приобретший в деле Югурты репутацию честного человека. Его звали Гай Марий, и он был «новым человеком», то есть выходцем из семьи, не имевшей ни политической власти, ни денег. Он уловил настроение римлян, что сослужило ему хорошую службу. Два года он провел, честно сражаясь в Северной Африке, а в 107 году его избрали консулом.[277]
После этого он провел еще три года в лагерях, сражаясь против Югурты. Наконец с помощью своего старшего офицера Луция Корнелия Суллы (тот самый Сулла, который встречался с Митридатом II, устанавливая контакт между римлянами и парфянами около пятнадцати лет тому назад), Марий смог заманить Югурту в ловушку и взять его в плен.
Югурта в цепях был препровожден в Рим, став символом не просто римской победы, а триумфа честности простолюдина над коррупцией аристократии. Самого Мария приветствовали как победителя. Впоследствии его избирали консулом еще пять раз подряд.
В действительности это противоречило римской конституции, которая не позволяла служить консулом год за годом (и приобретать все больше и больше власти). Но Марий стал народным любимцем. К тому же, конституция не помешала забыть закон ради богатых и могущественных или ради прежних борцов за простой люд, братьев Гракхов, – так почему бы она должна быть против теперь?
Впрочем, самого Мария, одарившего гражданством тысячи италийских союзников Рима за их помощь в битве, все же обвинили в нарушении конституции: «Простите, – ответил он на это, – но шум битвы помешал мне расслышать требование закона».6
После шести консульств Марий – понимая, что вероятность победить в седьмой раз мала, – взял самоотвод, выйдя в отставку. Рим не вел настоящих войн со времени взятия в плен Югурты, а Марий (как пишет Плутарх) «не имел склонности к мирной жизни в качестве простого гражданина».7
