Такой тип стратегического мышления все еще мало применялся среди римских командиров, которые, похоже, при сокрушении врага гораздо больше полагались на массу войск. Ли Гуан находился в хорошем тонусе все четыре года кампании в Фергане. Он был теперь весьма пожилым человеком – но, в отличие от Мария, все еще оставался крепким, активным и полностью способным руководить трудным вторжением на дикую территорию.
Сюнну восприняли это вторжение как прямой вызов их силе и ворвались в Фергану с другой стороны, чтобы остановить армии Хань. Первый поход Ли Гуана на Фергану оказался неудачным. Ему пришлось отойти на север через область, известную как Соленая Топь, которая была почти так же гостеприимна, как звучало ее название. Единственным источником пищи и воды здесь были обнесенные стенами города, лежащие вдоль главного пути, но при виде армии Хань большинство их крепко запирало ворота и отказывалось от боя в поле. У Ли Гуана был выбор – остановиться и осаждать их, может быть, истратив при этом больше припасов, чем армия получит в случае удачной осады, или предложить торговлю. Сыма Цянь говорит нам, что он принял промежуточный путь: если город не сдавался после пары дней, армия оставляла его и продолжала путь. Ко времени, когда Ли Гуан достиг своей главной цели, крупного города Ю-чэн, у него осталось «не более нескольких тысяч солдат, причем все они были голодны и измотаны».18
Но он не хотел забираться так далеко просто так, поэтому окружил Ю-чэн и попытался его осадить. Но войска Ли Гуана были отброшены от города в рекордно короткий срок, и Ли понял, что у него нет иного выхода, кроме как возвращаться домой. Развернувшись, он направился к землям Хань по своим следам. Вся бесплодная экспедиция заняла два года, и домой вернулось лишь менее пятой части первоначальной армии.
Император У-ди, получив известие, что армия находится на пути домой, впал в ярость и послал приказ остановиться у прохода, который вел из Ферганы на территорию Хань – Ведьминых ворот. «Каждый, кто пройдет через проход, будет зарублен на месте», – заявляло послание. Ли Гуан остановился он не мог ни идти домой, ни повернуть назад. Целое лето он ждал, забытый, с остатками своей армии.
У-ди считал, что репутация его империи в опасности, и теперь, когда пути на запад были открыты, он не мог позволить себе потерять лицо. «Другие земли стали бы презирать Хань, – пишет Сыма Цянь, – и Китай превратился бы в посмешище». Поэтому он опустошил царскую сокровищницу, чтобы нанять солдат и закупить припасы для них, собрал дань воинами со своих союзников и освободил всех преступников из тюрем, чтобы отправить их сражаться в Фергану.
Ли Гуан, получивший новую армию из осужденных и наемников, не пришел в особый восторг, однако извлек урок из предыдущей кампании. Он вновь отправился к Ю-чэну. На этот раз первый же укрепленный город, который отказался поставить провиант для проходящих солдат, был осажден, взят и разграблен, а все население истреблено.19 «После этого, – замечает Сыма Цянь, – его продвижение вперед стало беспрепятственным».
Ю-чэн пал. Вскоре то же произошло и с Эр-ши, столицей ферганского правящего князя. Сюнну не смогли остановить продвижение ханьского войска. Через четыре года после начала первой кампании под контроль Хань перешла вся Фергана.
Это было великое достижение; оно продемонстрировало превосходство Хань над сюнну, а также показало государствам на западе вдоль Шелкового пути, что им лучше уступать войскам Хань: «Все государства Запада были шокированы и напуганы», – говорит один рассказ.20 Император Хань необыкновенно эффективно защитил претензии своей империи – ее право торговать на западе.
Однако престиж – дорогое удовольствие. Когда У-ди умер в 87 году до н. э. тогдам же, когда Сулла отправился в Малую Азию во главе своих легионов), Шелковый путь оставался открытым. Но сокровища Хань растаяли, армия была истощена. Следующие два императора династии Хань, Чжао-ди и Сюань-ди, мало что смогли сделать для расширения империи.
Как только Сулла благополучно покинул Италийский полуостров, второй консул выслал Цинну из города и запер ворота. Цинна, кипящий от злости за стенами, начал собирать себе армию, намереваясь с боем ворваться внутрь. Получив в Северной Африке эти новости, Марий немедленно вернулся, встретившись с Цинной возле города.
Марий доставил себе удовольствие небольшим театральным действием. Плутарх говорит, что он, одетый в лохмотья и заросший, так как отказывался подстригать волосы до возвращения в Рим, медленно хромая, встретился с Цинной, как гонимый пожилой проситель. Сведения об этом смирении наверняка дошли в Рим, где оставшийся консул быстро становился непопулярным (трудно было оставаться хорошим для всех в Риме первого века до нашей эры). Возможно, взятки попали в нужные руки – во всяком случае, Сенат послал извещения, приглашая обоих, и Цинну, и Мария, вернуться в Рим.
Марий, хоть и облаченный в лохмотья, сохранил значительное личное состояние и использовал его, чтобы собрать большую армию североафриканских наемников. Они с Цинной подошли к Риму во главе этой внушительной силы и прошли через ворота.
По поведению Мария позднейшие источники предполагают, что к тому времени он уже плохо соображал. Его личный телохранитель убивал без вопросов любого, на кого он указывал, пусть даже поначалу этот «любой» бывал другом Суллы. Кровавая баня вскоре разрослась. «Если кто-либо приветствовал Мария, но не получал ни слова приветствия в ответ, – говорит
Плутарх, – это само по себе оказывалось сигналом к убийству прямо тут же, на улице; в конце концов даже его друзья начали впадать в ужас всякий раз, когда подходили к Марию поздороваться».21 Даже Цинна начал посматривать на союзника с беспокойством.
Тем временем Сулла покрывал себя славой (или позором, в зависимости от принадлежности описывающего его действия историка к римлянам или грекам), отвоевывал назад Малую Азию, а затем один за другим брал восставшие греческие города, приводя их к послушанию. Когда известие о том, что происходит в Риме, дошло до него, он развернул армию на путь к дому.
«Сулла идет!» – пишет Плутарх. Это звучало как избавление для римлян, и такие новости еще больше лишали Мария рассудка. Он начал безостановочно пьянствовать, подхватил плеврит и периодически бредил, воображая, что командует легионами, которые отправились захватывать Понт. Иногда Марий выкрикивал боевые приказы в самые странные моменты. 17 января 86 года до н. э. он умер в своем доме.
На самом деле Сулла не был настолько близко, как это представлялось Марию. Он не появлялся в Италии до 83 года до н. э. А тем временем все больше и больше выдающихся римлян бежало от «беззаконного удушья» Цинны и отправлялось навстречу Сулле, пока тот не стал «окружен кругом, который по своим намерениям и целям являлся сенатом».22 Цинна собрал армию и лично вышел навстречу Сулле, но его люди восстали и убили его, так что далеко уйти ему не удалось.
Очевидно, по мере того, как Цинна и Марий становились все более жестокими, мнение римлян все больше и больше принимало сторону Суллы. Но даже при этом Сулле приходилось с боями прокладывать себе путь в Рим, чтобы наконец появиться в городе. Сын Мария во главе старых сторонников отца организовал яростное сопротивление. Но Сулле помогли два способных молодых офицера по имени Помпей и Красс, и под командованием этой троицы армия Суллы проложила себе путь в город.
Заняв Рим, Сулла захватил шесть тысяч пленных – всех, кто сражался против него при его приближении к Риму. Их согнали в Цирк, а тем временем Сулла лично отправился с обращением в Сенат. В середине его речи из Цирка послышались все нарастающие крики. Выяснилось, что он приказал заколоть шесть тысяч защитников города. «Сулла продолжал говорить с тем же неподвижным, спокойным выражением лица, как и преж де, – сообщает Плутарх, – и приказал сенаторам… не обращать внимания на происходящее снаружи, так как это по его приказу наказывают преступников. В результате даже самый недалекий человек в Риме понял, что они просто сменили одного тирана на другого».23
И это оказалось правдой. Рана, нанесенная Республике смертью Тиберия Гракха, расширилась и загноилась. Немногие люди, достаточно решительные, чтобы бороться с тиранией, сами быстро оказывались частью ее; и Сулла, встав во главе Рима (в 81 году до н. э. он был назначен диктатором, несмотря на тот факт, что на горизонте не было явного кризиса), тоже начал репрессии. «Я объявляю вне закона каждого, о ком могу плохо подумать, – сказал он в одной из публичных речей, – но если я забыл кого-нибудь, то объявлю их вне закона позднее». Друзья и родственники Мария и Цинны умерли или бежали из города; зять Цинны, молодой человек по имени Юлий Цезарь, был одним из тех счастливчиков, которым удалось спастись. Официальные убийства вскоре распространились за пределы политики, начался террор по личным мотивам: «Множество людей было убито за их имущество, – пишет Плутарх, – и даже экзекуторы отдавали себе отчет, что этот человек был убит за его большой дом, а этот – за его сад, в то время как тот – за его горячие источники».24
