Но отец не соглашался на бегство из России, считал, что роль «крысы, покидающей обречённый корабль», для русского интеллигента неприемлема. Это и решило судьбу всего семейства Волковых: «Мы русские или нет? Недалёк конец войны. А тогда сам собой устроится порядок. Даже смешным покажется, что из-за каких-то демагогов, вроде Троцкого и Ленина, мы поддались панике. Все эти агитаторы и понятия не имеют о России! Жили себе за границей, высасывая из пальца теории, а русского народа и в глаза не видели. Да все их схемы ещё Достоевский развенчал…» (Там же. С. 35).
Но всё это вскоре рухнуло, к власти пришли «какие-то демагоги» и порядок устроили по-своему. О. Волков перечисляет тех, с кем пришлось увидеться в тюрьме и лагерях. Всех невозможно назвать поимённо, настолько много их было за эти годы, чуть ли не представители различных социальных слоёв: священники, дворяне, крестьяне, рабочие, они были арестованы за попытку высказать собственное мнение. «Вдумываясь в жизнь рядовых советских людей, угадываешь истоки их поведения, бросающего вызов общественным устоям, постоянной раздражённости, резких вспышек по ничтожному поводу, какие частенько наблюдаешь в очередях или при давке на транспорте. Это всё, как и пьянство, коренится в разительном контрасте между тем, что людям сулят и говорят, и тем, что происходит и они видят на самом деле… И если присовокупить ко всему этому шесть десятилетий запрета на собственное мнение, лишение права высказывания, отучившее людей мыслить и поощрявшее лакейскую психологию, то надо ещё подивиться вскормленной вековыми традициями нравственной силе русского народа, не давшей ему одичать окончательно, встать на четвереньки и благодарно захрюкать у корыта со скудным кормом, возле которого его обрекли топтаться…
Словом, нужно мыслящему человеку – гомо сапиенс – пожить в шкуре советского контроля, чтобы понять, какой силы протест исподволь копится в душах против порядков, заставляющих немо и бессильно мириться с ложью и лицемерием, безнаказанно расцветших в обстановке, не допускающей, чтобы прозвучало правдивое слово» (Там же. С. 443).
Конечно, как у всякого талантливого и правдивого произведения, и здесь есть высказывания, с которыми не все читатели согласятся. Трудно понять О. Волкова, когда он прямолинейно заявляет, что «Сталин – злой гений России, растливший сознание народа, присвоивший себе славу и подвиг в войну, похоронивший – навеки! – надежды на духовное возрождение… Сталин лишь продолжил политику и приёмы, перенял принципы (вернее, беспринципность!), завещанные основоположником. Он лишь недрогнувшей рукой расширил и углубил кровавые методы, разработанные Лениным для удержания власти в руках партии» (Там же. С. 434).
Сталин – историческая фигура, сложная и противоречивая, и эти противоречия не только личного порядка, эти противоречия общественно-политические.
Прямолинейна и примитивна мысль О. Волкова: «И кто, подбирая галерею тиранов, не поставит рядом Адольфа Гитлера и Иосифа Сталина!» (Там же. С. 435).
Понять душевное состояние О. Волкова можно, но сопоставить эти две исторические личности нельзя – карательные органы были многоличностны, во многом действовали самостоятельно, о многом Сталин просто не знал, учитывая его занятость.
Волков О. Избранное, М., 1987.
Волков О. Погружение во тьму. Из пережитого. Париж, 1987.
Юрий Осипович Домбровский (12 мая (19 апреля) 1909 – 29 мая 1978) родился в обеспеченной семье юриста-адвоката. Рано увлекся литературой, учился на Высших литературных курсах Союза писателей. Писал стихи, но первым художественным произведением был роман «Державин» (1937—1938), который был напечатан в Алма-Ате в 1939 году, где Домбровский работал научным сотрудником в музее. Впервые арестовали в 1936 году, потом отпустили, в это время Домбровский написал роман «Державин», первую часть, а продолжение не успел. Второй раз взяли в 1939 году, в третий раз – в 1949 году, в общей сложности он провёл в тюрьмах и лагерях около пятнадцати лет, в 1956 году освобождён за отсутствием состава преступления и продолжал свою литературную деятельность, работая над романом «Обезьяна приходит за своим черепом». Роман-памфлет имел успех. «Роман с интригующим названием «Обезьяна приходит за своим черепом», – писал Ю. Давыдов, – держал за горло с первого абзаца до последнего. Такие главы, как «Рассказ Курта», потрясали почти физически. Однако главное заключалось не в изображении зверств, а в рассмотрении нагло-изворотливой демагогии нацизма, удушения человека в человеке, бесовской практики в мороке лжеучений… Трижды прав писатель Степан Злобин, подпольщик лагерей смерти: страстный философско-этический роман; книга сражается, а не декларирует; умная и талантливая, она нужна всем народам; роман будит тревогу, и не учебную, а боевую» (Домбровский Ю. Смуглая леди: Повесть, роман и три новеллы о Шекспире. М., 1987. С. 5). В «Прологе» Ю. Домбровский рассказывает о журналисте-юристе Гансе Мезонье, который работает в газете и от имени которого ведётся повествование. В мирное время, после войны, он случайно увидел начальника гестапо, который всего лишь пятнадцать лет тому назад командовал отрядом, который преследовал неблагонадёжных людей. Именно он убил профессора Мезонье, отца Ганса, и это журналист хорошо помнил, зная о многочисленных фактах произвола и убийства невинных людей. Но, оказалось, гестаповец не прикидывался другим человеком, он носил свою фамилию, состоялся суд, но министерство юстиции пришло к выводу, что по состоянию здоровья он не может сидеть в тюрьме. И Отто Гарднер открыто заявляет Гансу Мезонье и полицейскому, проверявшему его документы, что его от наказания освободили: «И если меня освободили, то опять-таки потому, что эти же самые авторитетные и высокочтимые круги вдруг решили, что теперь для их безопасности и спокойствия нужно, чтоб я именно гулял по Берлину и Парижу, а не сидел за решёткой» (Там же. С. 184). И Ганс подробнейшим образом рассказывает о том, что происходило в его родном городе пятнадцать лет тому назад, как при фашистской диктатуре христианские мотивы жизни были преданы забвению. Вспомнил Ганс Мезонье беседу Ланэ, Ганки и профессора Мезонье о первых повешенных во время оккупации. Когда отец в знак протеста заговорил о том, что новые антропоиды дерзнули поднять руку на человека, Ланэ спросил: «Профессор, пора бросить разговаривать и клеймить презрением. Слова словами, всё это очень красиво и правильно, но вот если откроется дверь и в столовую войдёт самый настоящий питекантроп и потребует у вас свой череп, который хранится у вас в сейфе, что вы тогда будете делать?» «И дальше вы сказали, – методически продолжал я, – «И вот обезьяна приходит за своим черепом, а три интеллигента сидят и ведут идиотский разговор о Шиллере и Гёте – так чёрт бы подрал, – так сказали вы, – эту дряблую интеллигентскую душонку с её малокровной кожицей!» Но, к сожалению, ни один из интеллигентов, сидящих в зале, вас тогда не послушал, и вы знаете, чем это кончилось. И вот я весь последний год думаю: да полно, стоит ли тот мир, который мы создаём с вами, хотя бы наших покойников?» (Там же. С. 205). Ганс Мезонье не хочет жить в одной стране с гитлеровским палачом, он написал статью, проклиная фашистское отродье, а Ланэ сомневается, надо ли печатать эту статью, ведь министерские чиновники простили его, по состоянию здоровья начальник гестапо Гарднер не может сидеть в тюрьме, хотя может занимать высокий пост в своей стране. Тот же Гарднер во время оккупации сказал профессору Мезонье, ученик которого уже арестован: «Мы живём в такое – уж что поделаешь! – жестокое и несправедливое время, когда великая Германия не может позволить себе роскошь щадить своих врагов из лагеря гуманистов и демократов, и раз я сегодня имею честь разговаривать с вами у вас на квартире, значит, совсем не всё так просто» (Там же. С. 276). Гуманисты и демократы не могли покорно существовать в фашистской Германии, а сопротивлялись, отсюда столько безвинных жертв.
После этого романа Ю. Домбровский работал над своим, может быть, самым лучшим сочинением, романом «Хранитель древностей», опубликованным в журнале «Новый мир» (1964. № 7, 8), отдельное издание в Москве в 1966 году, полностью в Париже в 1978 году. Настораживают в романе слова эпиграфа из «Жизни Агриколы» римского историка I века Тацита, что «таланты легче задушить, чем породить или даже оживить», «мы, немногие уцелевшие, пережили не только себя, но и других: ведь из нашей жизни исторгнуто столько лет, в течение которых молодые люди молча дошли до старости» да фраза журналиста, у которого «простецкое лицо хорошего деревенского парня», сказавшего: «Сами знаете, какое сейчас время, как смотрят на паникёров» и авторский ответ: «Знаю, знаю, ох как знаю». Повествование идёт от имени лирического героя, приехавшего в Алма-Ату и поражённого красотой новых домов и широких улиц, построенных замечательным архитектором и строителем Андреем Павловичем Зенковым. А в газету наш повествователь попал по вызову редакции: в редакцию пришло письмо, в котором описывают, что в городе и в окрестностях его появился удав, которых пожирает яблоки, кур, цыплят, наводит страх на окружающих. Люди трезво мыслящие, как наш повествователь, с ходу отрицают такую возможность, но письма в газету – это тоже факты, мимо которых журналисты не могут пройти. В сущности, с этого и начинается роман, удививший нас многими необычными происшествиями и человеческими характерами. Старик Родионов поразил героя своими рассуждениями о том, что в районе Алма-Аты жили римляне с Александром Македонским, что греки и римляне одной нации… Таких встреч и неожиданных высказываний множество в романе. «Так академик смотрит на шарлатана, выдающего себя за профессора», – порой рассуждал наш повествователь, попадавший в подобные сложные ситуции (Домбровский Ю. Факультет ненужных вещей: Роман: В 2 кн. 1989. С. 26—29). И вот ещё один эпизод: сотрудники НКВД арестовали завхоза музея, а рассказчика вызвали в три часа ночи в качестве понятого. Нашли у завхоза книгу Сталина «Вопросы ленинизма», всю подчёркнутую и с какими-то пометками, с восклицательными и вопросительными знаками. «Мне показалось, что у штатского даже пальцы дрогнули и глаза загорелись охотничьим огнем, когда он увидел, что такое ему попалось… Я взял ручку и понял, что кто бы эту книжку ни читал, что бы он здесь ни отчёркивал или ни подчёркивал, а отвечать за всё и на всё придётся завхозу. «А что вы хотели сказать, – спросят его, – подчёркивая вот именно это место? А почему именно здесь у вас восклицательный знак? Объявите следствию».
