И попробуй-ка объясни! Понял это и завхоз. Когда я взял ручку, он заскрипел и закричал:
– Да это не моя, не моя. Это я на чердаке нашёл. Здесь раньше студенты жили…» (Там же. С. 114).
Завхоз был «не особенно хороший человек», «но эта покорная обречённость, молчанье это – они были попросту ужасны» (Там же. С. 116).
И спустя много лет Ю. Домбровский написал докладную записку члену ЦК КПСС А.Г. Аристову, в которой сообщил, как происходило следствие по делу о политических заключённых, вспоминая чуть ли не этот эпизод, когда сформулировал один из пунктов обвинения:
«Безличность в формулировке преступления.
Обвиняемый уличается в «опошлении советской действительности», «охаивании мероприятий партии и правительства», «восхвалении капиталистических порядков», в том, что он «пытался доказать (доказывал) преимущества капиталистического строя перед советским», «распространял антисоветские измышления»… Для осуждения и этого в ту пору было достаточно… По-моему, самое появление в листах дела такой обвинительной туманности показывает, что у следователя в руках ровно ничего не было» (Там же. С. 685). И далее в этой же докладной записке Ю. Домбровский перечисляет и другие пункты осуждения, которые не имели судебного права: «Самооговоры», «Произвольная запись», «Навязывание свидетелю криминальной характеристики личности подследственного», «Фальсификация материалов очных ставок», «Выбор свидетелей». Подробно излагая свои отношения с карательными органами, Ю. Домбровский писал: «За эти двадцать лет я ни разу не был виноват даже в простой неосторожности или оговорке – меня отучили их делать! – но и доказать следствию за эти 20 лет я ничего не сумел, да и что, по существу, было доказывать? Даже и говорить было нечего, потому что следователи знали всё лучше меня и старались только, чтобы я не мешался при оформлении ещё одного пункта 10, ещё одного дела. Но я мешал, и меня пытали – я ничего и никого не оговорил, и меня, как неисправимого («он никогда не сознается!»), засунули в самые дальние и чёрные углы: так, я был на Колыме, на Дальнем Востоке и под конец – в страшном Тайшетском Озерлаге…» (Там же. С. 688). В этом признании Ю. Домбровский, в сущности, изложил творческий замысел второй книги романа «Факультет ненужных вещей». Так вот, из музея пропало золото, старший научный сотрудник предупреждал, что золото нужно охранять, но проявили беспечность, и учёный был задержан, его допрашивают, и наконец лейтенант Аникеева говорит ему: «Назначение следствия – выявить истину. Вы ведь тоже кончали юридический? Да? По истории права. Так вот, ваш факультет был в то время факультетом ненужных вещей – наукой о формальностях, бумажках и процедурах. А нас учили устанавливать истину» (Там же. С. 256). Возникает спор о том, как устанавливать истину. Герой говорит о том, что если арестуют его жену, то он согласится со всеми предъявленными обвинениями, лишь бы её отпустили. Но это не способ найти истину. Словом, Ю. Домбровский только напомнил о том, что только что высказал в докладной записке А.Г. Аристову. И весь роман – это полемика Георгия Николаевича Зыбина со следователями НКВД и КГБ, которые его допрашивают, пытаясь установить истину. А Зыбин ни в чём не признался, никого не оговорил, не допустил ни одной неосторожности. Чем всё это закончилось, известно из той же докладной записки Аристову.
Фазиль Искандер в коротком послесловии «Рукописи не горят, когда они напечатаны» высказывает главные мысли романа:
«Герои романа рассуждают охотно, много и заразительно. Их интересно слушать, даже если порой мы с ними не согласны. Мы от этого отвыкли, но это было естественным свойством великой русской классической литературы, и это даёт очаровательное чувство возвращения в родной дом.
Чем опасней становится думать, тем напряжённее размышляет главный герой романа Зыбин. При всех своих человеческих слабостях Зыбин – это культура, это мысль, это память, это дух России. Мысль сама по себе есть источник милосердия. Тирания Сталина сужала, коверкала, уничтожала мысль не потому, что она правильная или неправильная, а потому, что мысль – величайшее препятствие расчеловечению человека.
В те времена дефицит мысли как бы оправдывался необходимостью сначала решить материальные проблемы. И мало кому приходило в голову, что дефицит мысли будет вечно приводить к товарному дефициту.
Зыбин мыслит, следовательно, борется с тиранией, и потому в высшем смысле он действительно враг машины уничтожения – задолго до того, как она его в себя втянула.
Право – часть культуры, которую человечество вырабатывало тысячелетиями. Когда Зыбин напоминает следовательнице о том, что она нарушает правовые нормы, та с лёгкостью необыкновенной отвечает ему, мол, всё это факультет ненужных вещей. Там, где нарушено право, всё превращается в факультет ненужных вещей: совесть, жалость, любовь, честный труд, традиции народа.
Там, где право заменено зыбкой категорией классовой целесообразности, никто не чувствует себя в безопасности. Вчерашний всесильный палач сегодня может стать жертвой. Что-то пошатнулось в карьере самоуверенного хама – следователя Неймана. Его ещё не тронули, но он уже охвачен смертной тоской и страхом. За спиной ничего нет – кровавая пустота…» (Там же. С. 692).
Вторая книга романа «Факультет ненужных вещей», над которой Домбровский работал с 1964 года, была закончена в 1975 году, но ни один журнал, ни одно издательство не напечатало её. Как раз в это время государство только что вытолкнуло за рубеж А. Солженицына, в средствах массовой информации поднялась литературная дубина против «лагерной литературы». Роман был опубликован за рубежом в 1978 году, в России – в 1988 году.
И совсем в другой мир переносила нас повесть Ю. Домбровского «Смуглая леди» – повесть о Шекспире. Превосходный знаток европейской культуры, знаток английской и немецкой литературы, автор отлично знал легенды о происхождении Шекспира, знал легенду о Фрэнсисе Бэконе, легенды о Ретлинде, графе Дерби, но в своей повести создал своего – живого, глубокого и талантливого Шекспира.
В одной из новелл автор рассказывает, как Шекспир по дороге домой, прощаясь со своей многолетней любовницей Джен, говорит, что он возвращается к самым близким людям, жене и дочерям, «а любить в жизни – это всё-таки, наверно, не самое главное». «И оба мы с тобой с этих пор будем жить честно и лежать только в своих кроватях, ибо, – он криво улыбнулся, – должны же исполниться наконец слова того попа из соседнего прихода, который обручил меня с Анной. – Он улыбнулся. – Этот поп был хоть куда – пьяница, грубиян, но людей видел насквозь. Он сказал тогда: «Парень, ты женишься на богатой девке, которая старше тебя на семь лет. И я вижу уже, куда у тебя глядят глаза, – ты гуляка, парень, и человек лёгкой жизни, но сейчас ты, кажется, уже налетал порядком, ибо у меня тяжёлая рука, и кого я, поп, соединил железными кольцами, того уже не разъединят ни люди, ни Бог, ни судьба». И вот так и получилось» (Домбровский Ю. Смуглая леди. С. 601).
Домбровский Ю. Собр. соч.: В 6 т. М., 1992—1993.
Владимир Николаевич Осипов (род. 1938, август), историк, общественный деятель, ставший русским националистом за семь лет пребывания в концлагере, – «один из самых светлых людей, которых мне приходилось встречать в своей жизни, – писал О. Платонов в предисловии к книге В. Осипова «Корень нации. Записки русофила». – Его замыслы и поступки не имели личной заинтересованности, а преломлялись через интересы и идеалы России… По многим вопросам наши позиции были очень близки. Меня он тогда особенно остро интересовал как человек, сумевший сохранить себя в условиях советско-еврейского террора» (Осипов В. Корень нации: Записки русофила. М., 2008. С. 5).
Со всеми подробностями В. Осипов описывает события, которые одно за другим последовали в его жизни, приведшие к тому, что он оказался в тюрьме сначала «за антисоветскую агитацию и пропаганду», а затем ещё на восемь лет за подготовку, редактирование и выпуск в свет девяти номеров журнала «Вече», в котором ничего антисоветского не было, но были статьи и материалы «о Православии, Церкви, о взглядах славянофилов, Достоевского, К. Леонтьева, других русских мыслителей, об охране окружающей среды, об охране памятников, о демографических проблемах русского народа… Обо всём, только не о КПСС и советской власти. Исключение составила одна статья – «Русское решение национального вопроса» (к 50-летию СССР) в шестом номере от 19 октября 1972 года. Писалась она коллективно, хотя наибольший вклад, пожалуй, внесла С.А. Мельникова, едва ли не самый усердный из моих помощников. Чекисты приписали статью мне, и за неё я тоже получил срок, но я никаких показаний на следствии не давал, ничего не «уточнял», и версия гэбистов вошла в текст приговора» (Там же. С. 86—87). Неожиданно для В. Осипова в 1993 году в газете «Русский вестник» (№ 6) появилась заметка А.М. Иванова «Вношу уточнения!», прежнего друга В. Осипова, в которой он утверждает, что автором статьи является он, А.М. Иванов. А ведь А.М. Иванов присутствовал на оглашении приговора, мог бы заявить, что В. Осипова напрасно обвиняют в авторстве этой статьи. Но видимо, осмелел только в 1993 году, однако и после этого заявления В. Осипов продолжал утверждать, что эта статья коллективная. «Член редколлегии «Нашего современника» С.Н. Семанов чудом не сел через несколько лет после меня, – вспоминал В. Осипов. – В конце срока ко мне в зону прибыл чекист из Москвы и часов пять (конечно, не щипцами) силился хоть что-то вытянуть о Семанове. Я упорно лгал, заявляя, что лично не знаком с Сергеем Николаевичем и что свидетель А.М. И., давший показания о его, Семанова, сотрудничестве с «Вече», возводит напраслину. «Мы вас посадим в третий раз – теперь за дачу ложных показаний!» – рассвирепел следователь. «Сочту за честь сесть по такой благородной статье!» – парировал я» (Там же. С. 89).
