Боролась против германского народа не Франция, а императорская армия. Народ французский при вторжении в пределы Франции врага, за небольшими исключениями, не проявлял должного патриотизма, не помог в должной мере своей армии вести народную войну, а интеллигентные слои общества во время войны с внешним врагом вели внутреннюю борьбу с правительством и свергли его, как только императорская армия была побеждена, а император очутился в плену.
Наша война с Турцией в 1877—1878 гг. велась тоже в благоприятных для нас условиях. Сербо-турецкая война, предшествовавшая войне 1877—1878 гг., разбудила симпатии русского народа к родственным племена Балканского полуострова. Традиционный враг России, турки, стал врагом России до объявления войны. Масса русских волонтеров и пожертвований стекались в Сербию. Русское общество, подогреваемое русской прессой, волновалось и оказывало давление на правительство в целях объявления войны Турции. Воинские чины рвались в бой. Наконец мобилизация была объявлена, и это объявление было встречено Россией как давно жданное и желанное событие. Мы медленно собирались в Бессарабии, но пользовались этим временем, чтобы обучать армию и [81] сплотить постоянный состав армии с запасными. Старались подобрать и более надежных начальствующих лиц. Эта стоянка в Бессарабии позволила нам двинуть войска в пределы Турции довольно хорошо подготовленными. Подъем духа был большой, и вера в успех безграничная. Но время было упущено, и отпор, данный нам турками, превзошел все наши расчеты. Тем не менее, быстро усилив состав наших действующих армий, мы сломили сопротивление турок и дошли до стен Константинополя. Казалось, на этот раз русские используют полностью самоотверженную службу своей армии и прочно обеспечат свои побережья на Черном море. Но мы замедлили ход военных действий под Константинополем и допустили преждевременное вмешательство в наши военные дела дипломатии. Неверная оценка положения, занятого в 1877 г. в турецком вопросе Англией, недоверие к Австрии, а главное, утомление войной в высших сферах послужили причиной того, что результаты войны собственно для России совершенно не соответствовали принесенным нами жертвам. Когда же Сан-Стефанский договор был заменен Берлинским трактатом, общее недовольство в армии и в России сменило еще так недавно патриотическое возбуждение. В войне 1877—1878 гг. мы вышли победителями в военном отношении, но были побеждены в политическом.
В течение четверти века Россия вела две европейские войны, и обе они окончились преждевременно. В Севастополе в 1855 г. мы признали себя побежденными, когда противник изнемогал в борьбе с нами и успел захватить лишь южную часть севастопольских позиций, а Крым и великая Россия оставались вне ударов союзников. В 1878 г., стоя под стенами Константинополя, мы не заняли столицы Турции и, победив Турцию, признали, что без согласия двух держав мы не в силах обеспечить спокойно развитие русской жизни на принадлежащих нам до войны местностях Черноморского побережья. Но неожиданные для армии и нации результаты 1877—1878 гг. имели и свои выгодные стороны. Берлинский конгресс [82] ясно доказал, что мы были одиноки на европейском материке, и определил необходимость спешно работать на западной границе, чтобы не быть захваченными врасплох уже готовыми к борьбе нашими соседями. Но быстро усилить наше военное положение на западной границе, особенно к стороне Германии, чтобы хотя отчасти уровнять нашу готовность с готовностью Германии, было делом нелегким. Требовался отпуск весьма значительных сумм на возведение новых и усиление существующих крепостей, проведение дорог, образование разных запасов. Между тем война расшатала финансовые средства России, и вместо усиления отпуска кредитов Военному ведомству к нему предъявляли требования об уменьшении отпуска таковых. В своем великодушии контрибуция, взятая с Турции, была настолько мала и так рассрочена, что не могла, подобно контрибуции, взятой немцами с Франции, послужить железным фондом для пополнения всего израсходованного на войне и дальнейшему усилению армии. Тревога за западную границу осложнялась заботами нашими на границах в Азии. В 1878 г. выставлением отряда в Джаме (близ Самарканда) с целью давления на Англию, боровшуюся тогда с Афганистаном, мы в первый раз пытались использовать наше военное положение в Средней Азии в целях общей политики России: с границ Афганистана мы сделали первую попытку остановить Англию, препятствовавшую достижению наших целей на Ближнем Востоке. Надо признать, что попытка эта была неудачной. Посольство Столетова в Кабуле обнадежило афганцев помощью России против Англии, но когда англичане напали на Афганистан, мы от помощи войсками отказались. Эмир Шир-Али умер. В стране началась смута. Бежавший из Самарканда Абдуррахман, подняв некоторые афганские народности для овладения афганским престолом, тоже тщетно искал нашей помощи. Эта помощь была ему подана своевременно Англией, и худо ли, хорошо, но он в течение всего своего царствования помнил оказанную ему [83] услугу и держался по отношению к нам враждебного образа действий. Мы могли в 1877—1879 гг. легко создать из Афганистана дружественный нам буфер к стороне Индии, но несмотря на представления генерала Каймана, мы не воспользовались весьма выгодным своим положением, и этот буфер, образованный англичанами, направлен против нас и ныне.
Благодаря неумелой политике нашей в Афганистане мы поколебали временно престиж свой в Средней Азии. Многочисленные английские эмиссары появились в туркменских степях, возбуждая против нас храбрых туркмен. Результаты скоро сказались. Набеги туркмен на наши владения на восточном берегу Каспийского моря (Красноводское приставство) участились и стали становиться все смелее. Наконец, туркмены напали на нас в Красноводске. Далее терпеть было нельзя, и экспедиция в туркменские степи с целью овладения Геок-Тепе — центром туркмен — была решена. Неудача первой экспедиции в туркменскую степь генерала Ломакина и тяжелые потери, понесенные отрядом генерала Скобелева под Геок-Тепе, указали нам на необходимость и в Средней Азии считаться в будущем с серьезным сопротивлением азиатских племен, что требовало усиления наших войск и, главное, упрочения их связи с родиной.
Абиссинцы в войне с итальянцами тоже доказали, на что способны в борьбе с европейскими регулярными войсками даже патриархального уклада жизни племена, хорошо предводимые и одушевленные патриотизмом.
Оставлять при вновь сложившейся в Средней Азии обстановке эти окраины оторванными от России двумя тысячами верст грунтового пути от Оренбурга представлялось при малочисленности наших войск опасным. Мы начали постройку Среднеазиатских дорог, завершенных лишь 2 года тому назад. Эти дороги потребовали больших денежных средств, которые и были найдены в ущерб нашей боевой готовности на западной границе и на Дальнем Востоке. Своевременность приступа к этой огромной работе была доказана в 1885 г., когда возникли у нас [84] пограничные затруднения с Афганистаном, завершившиеся поражением афганских войск на Кушке{16}.
После тревожных по своей остроте переговоров с Англией последовало соглашение, и настоящая граница наша с Афганистаном, установленная особой разграничительной комиссией с участием англичан, не нарушается уже 20 лет. По моему глубокому убеждению, как изложено выше, граница эта вполне удовлетворяет нас, и менять ее, например, занятием Герата (лежит в 110 верстах от Кушкинского укрепления) нам совершенно невыгодно.
С проведением этой границы период небольших экспедиций в Средней Азии, имевших результатами постепенное расширение наших границ, окончился. Ныне в Средней Азии мы граничим с двумя государствами — Персией и Афганистаном.
Вооруженные силы последнего настолько значительны, что при вторжении в Афганистан, даже не принимая в расчет помощь афганцам со стороны Англии, мы должны иметь значительную в европейском смысле армию. Но и оборона наших обширных среднеазиатских окраин, особенно вследствие допустимости их пропаганды панисламизма, ныне весьма затруднилась. В случае вторжения в наши пределы афганцев с освободительными целями возможны частичные потери населения. Поэтому мы должны иметь достаточные силы не только для борьбы с врагом внешним, но и для поддержания в крае внутреннего спокойствия. По всем этим причинам наше положение в Средней Азии за последние 40 лет со времени взятия Ташкента весьма затруднилось. Вместо 5—6 батальонов, с которыми мы победоносно действовали в то время, ныне мы содержим в Туркестане два корпуса войск.
Со вступлением на престол государя императора Александра III, как и при вступлении на престол [85] Александра II, была сделана попытка уменьшить военные расходы, не останавливаясь для достижения этой цели даже перед сокращением численности армии. В 1881 г. последовало сокращение кадрового состава армии на 28 000 человек.
