торопиться некуда, а также переоценивали готовность Англии придерживаться условий мандата даже перед лицом набирающей силу арабской оппозиции. Однако «сотни тысяч иммигрантов», о которых так часто рассуждали сионистские ораторы, так и не материализовались, и это стало главной причиной уязвимости сионистов в последующие годы. Впрочем, возникает вопрос: могли ли евреи приезжать в Палестину беспрепятственно, если бы захотели? Границы многих государств в послевоенный период еще не были четко закреплены, и политическое будущее Ближнего Востока все еще висело в воздухе. Не было никакой уверенности в том, что арабы смирятся с массовой эмиграцией и колонизацией в этот период «междуцарствия». Ведь даже нескольких тысяч иммигрантов, которые все же добрались до Палестины, оказалось достаточно, чтобы вызвать у арабов возмущение и пробудить в них страхи. Кроме того, массовое переселение евреев в Палестину за период в 2–3 года сразу после Декларации Бальфура могло бы завершиться провалом и в связи с огромными практическими трудностями, которые встали бы на пути осуществления такой цели. И все же это был шанс, хотя и маленький. И такому шансу не суждено было повториться.
НОВЫЕ ЗАДАЧИ СИОНИЗМА
С окончанием войны мировое сионистское движение возобновило политическую деятельность внутри еврейской общины. В военные годы эта деятельность почти полностью сошла на нет, поскольку была объявлена нелегальной (как в Российской империи до свержения царского режима) и потому, что многие сионисты были призваны в армию. Первыми к работе вернулись немецкие сионисты: не прошло и двух месяцев после окончания войны, как они созвали конференцию и чрезвычайно подробно, хотя подчас и отвлеченно, обсудили будущее иммиграции и колонизации Палестины, затронув даже такие вопросы, как национализация земли [662].
Среди главных тем, обсуждавшихся на этой конференции, был вопрос о форме и скорости колонизации Палестины. Раппин выразил надежду на то, что годовой объем иммиграции будет составлять 20 000 семей, половина из которых займется сельским хозяйством. Это была самая низкая по тем временам оценка — и, как выяснилось впоследствии, самая реалистичная. Главным противником Раппина выступил Дэвис Тритш, излагавший еще на довоенных сионистских конгрессах весьма оригинальные планы колонизации Палестины. Тритш много лет разрабатывал в деталях различные программы массовой иммиграции, но эксперты или вовсе игнорировали их, или отзывались о них с пренебрежением. Однако в ретроспективе аргументы Тритша кажутся более вескими, чем полагали большинство его современников: вопреки советам, которые давали в то время почти все эксперты, Тритш отстаивал необходимость введения методов интенсивного сельского хозяйства. Более того, в свете характерной для евреев нехватки опыта в сельскохозяйственных работах, а также по другим причинам Тритш считал чрезвычайно важным развивать в Палестине промышленность, чтобы страна была готова принять как можно больше иммигрантов. Раппин и другие специалисты полагали, что для обустройства одной семьи иммигрантов необходимы капиталовложения порядка 1000–1500 фунтов стерлингов. В ответ на это Тритш замечал, что таких больших денег у сионистов нет и не будет, поэтому следует развивать более дешевые методы колонизации. Слабость аргументации Тритша, безусловно, состояла в том, что промышленность также требовала значительных инвестиций, а указать на потенциальных инвесторов он не мог, равно как и другие сионистские деятели [663].
После 1918 г. немецкий сионизм утратил свои передовые позиции в мировом сионистском движении. К концу войны прекратили свое существование Берлинский центральный штаб и Копенгагенское бюро, а в октябре 1918 г. была остановлена деятельность Константинопольского агентства. В декабре 1917 г. было создано временное бюро в Лондоне под руководством Соколова и Членова, которого позднее сменил Вейцман. Центр организации, таким образом, оказался в Лондоне. Именно Лондонский штаб созвал первое собрание Комитета Действия в феврале 1919 г. За ним последовало еще несколько собраний, а в июле 1920 г. в Лондоне прошла ежегодная сионистская конференция (которую называли также «малым конгрессом»). Все это не совсем соответствовало уставу организации, однако кто-то должен был взять на себя инициативу, поэтому никому не приходило в голову всерьез оспаривать правомочность действий Лондонского бюро.
В послевоенный Исполнительный комитет первоначально входили жившие на тот момент в Лондоне Вейцман, Соколов, Якобсон и С. Левин, а также Варбург и Хантке из Берлина. В 1920 г. к ним присоединились Усишкин, Джулиус Саймон и де Лиме. Вейцман, будучи президентом Всемирной сионистской организации, также разделял с Соколовым — председателем Исполнительного комитета — обязанности главы политического департамента. Позднее в руководстве этим департаментом к ним временно присоединился Жаботинский. Организационным департаментом вначале управлял Якобсон, затем Хантке, а впоследствии Лихтхайм; Палестинский департамент возглавлял Джулиус Саймон. Исполнительный комитет, несмотря на то, что состав его в те первые послевоенные годы часто менялся, оставался верховным органом принятия решений, так как Комитет Действия, в котором были представлены все местные партии и группировки, насчитывал более восьмидесяти членов и был чересчур разношерстным, чтобы проводить эффективную политику [664].
На Лондонской конференции 1920 г. не были полностью представлены все федерации и течения, входившие в мировое сионистское движение. «Правые» и религиозные партии были представлены значительно большим числом делегатов, чем «левые». Делегации американских и немецких сионистов оказались относительно малочисленными. Поскольку это было первое массовое собрание сионистов за семь лет, то неудивительно, что конференция превратилась в поле битвы между основными претендентами на руководство сионистской организацией — американскими сионистами, которых возглавлял Брандейс, и европейскими, во главе которых стоял Вейцман. Для Брандейса это соперничество не являлось личной борьбой за власть, ибо, как член Верховного суда США, он не хотел никакой должности, кроме почетного президентства.
Борьба европейцев и американцев являлась, в сущности, столкновением двух различных представлений о будущем сионистского движения; между двумя соперничающими лагерями отмечались также расхождения в стиле и методах деятельности. Лозунг «Вашингтон против Пинска», под которым разворачивалась эта борьба, не давал полного разъяснения ситуации, которая на самом деле была чрезвычайно сложной, однако в нем заключалось определенное зерно истины. Американские сионисты, которые с самого начала войны несли бремя большей части финансовых расходов и которые играли центральную роль в политической борьбе до и после принятия Декларации Бальфура, были настроены крайне критично по отношению к политическому руководству в Лондоне, в составе которого они, по случайности, не были представлены. Брандейс полагал, что с провозглашением Декларации Бальфура — или, по крайней мере, с назначением Сэмюэла на должность верховного комиссара — главные политические задачи сионистского движения можно считать исполненными и что отныне и впредь все силы следует посвящать развитию Палестины.
Американские сионисты возражали против создания штаба Исполнительного комитета в Лондоне, полагая, что работами по развитию Палестины следует руководить из Иерусалима.
Они выступали за децентрализацию и за использование современных методов бизнеса. Они заявляли, что у американских евреев гораздо больший административный опыт, чем у их
