Усишкина, однако довольно многие сионисты остались в оппозиции к Вейцману, и число их продолжало расти. Серьезный кризис предотвратило лишь то, что члены оппозиции не смогли договориться между собой о том, кто станет альтернативным лидером.
12-й сионистский конгресс — первый после войны — открылся в Карлсбаде 1 сентября 1921 г. На нем впервые самую многочисленную группу составили делегаты из Польши. Крупнейшей единой фракцией была религиозная партия «Мицрахи», так как центристская группа не достигла реальной сплоченности. Основные дебаты развернулись по финансовым вопросам. Группа Брандейса бойкотировала этот конгресс, но Саймон и де Лиме появились в числе делегатов и выступили против большинства, отстаивая свои прежние позиции. На конгрессе был избран новый Исполнительный комитет, половине членов которого предстояло поселиться в Палестине (Раппину, Эдеру, Усишкину, Пику, Шпринцаку и Розенблатту). Конгресс завершился волнующей речью Бялика, величайшего из еврейских поэтов того поколения. Бялик заявил, что настало время действовать: «Мы слишком много мечтали и фантазировали. Пора перейти к делу» [670]. Он полагал, что как только развернется практическая деятельность, сами собой окончатся все затянувшиеся споры и теоретические диспуты в рядах сионистского движения.
Но Бялик оказался слишком оптимистичен в своих прогнозах, как выяснилось уже на следующем конгрессе (Карлсбад, 1923). Многие делегаты выразили недовольство работой Исполнительного комитета. Делегаты «Мицрахи» и некоторые представители центристской группы с радостью бы изгнали Вейцмана с президентской должности. 13-й конгресс во многом можно назвать типичным: почти все выступавшие жаловались на то, что они и их группировки подвергаются дискриминации. Блуменфельд заявлял, что сионизм утратил свой воинственный дух и что этот процесс начался еще до войны и набрал силу после 1918 г. Молодой Арлозоров, который уже начал приобретать авторитет одного из крупнейших лидеров движения, зашел еще дальше, выразив опасения, что сионизм вскоре может вообще погибнуть [671]. Один из ораторов, комментируя объявление о том, что за период, прошедший с момента предыдущего конгресса, земельные владения евреев в Палестине возросли на 70 000 дунамов, заметил, что именно таковы средние размеры поместья одного польского землевладельца — и не самого крупного.
Исаак Груенбаум, лидер польских сионистов и один из главных противников Вейцмана в 1920-е гг., заявил, что еврейский народ может и подождать, если условия в Палестине сейчас слишком тяжелы для практической деятельности. Подобно Науму Гольдману и некоторым другим «радикальным» сионистам, он упрекал Вейцмана за то, что тот не уделяет достаточного внимания самому сионистскому движению и сосредоточил все усилия только на Палестине. Но главным образом «радикалы» выступали против принятия несионистов в Еврейское Агентство, устав которого впервые стал предметом дискуссий годом ранее.
Этот вопрос оставался камнем преткновения для сионистов еще семь лет. Вейцман был главным сторонником сотрудничества с несионистами — не только (и не столько) из-за того, что пункт об учреждении Еврейского Агентства входил в текст мандата, но и потому, что Вейцман раньше и острее, чем многие его коллеги, осознал, что у сионистской организации не хватит средств для развития Палестины. Вейцман понимал, что несионисты едва ли с радостью примут участие в сионистских делах, если лишить их представительства в главных органах сионистского движения. «Радикалы» же заявляли, что включение несионистов в состав руководства организацией подорвет сионистскую идеологию и лишит движение его специфического национального характера, что приведет к катастрофе. Споры на эту тему пробуждали бурные страсти, однако, как выяснилось позднее, они были абсолютно бессмысленны. Оказалось, что расширенное Еврейское Агентство, сформировавшееся в 1929 г., не станет играть той роли, которая теоретически ему отводилась, и что оно никоим образом не сможет повлиять на характер и деятельность сионистского движения.
Впрочем, роль Агентства была не единственным спорным вопросом между Вейцманом и его противниками. Восточноевропейские сионисты с глубоким подозрением следили за деятельностью английских евреев — Киша, Эдера, Леонарда Штайна, которыми окружил себя Вейцман и которые в периоды его отсутствия в Лондоне управляли политической работой Исполнительного комитета. Эти люди имели несчастье родиться не в Восточной Европе. Они не говорили на идиш и практически не знали иврита. Они не участвовали в работе довоенных конгрессов и не успели ничем доказать свою преданность сионистскому движению. Иными словами, все это были незнакомые личности. Насколько им можно было доверять? Многие критиковали Вейцмана за его «диктаторские наклонности». К примеру, он даже не побеспокоился о том, чтобы довести резолюцию протеста против учреждения Арабского Агентства, принятую Комитетом Действия (и совершенно ненужную, по мнению Вейцмана), до сведения британского правительства. Позднее Вейцман писал, что на вопрос о том, как поступили бы на его месте Усишкин и его сторонники, он ответил: «Протестуем! Требуем! Настаиваем! И все это нашим критикам кажется верхом мудрости и совершенства. Похоже, они просто не понимают, что постоянные протесты, требования и настояния только вредят нашему делу, что они не только тщетны, но и недостойны» [672].
На 13-м конгрессе Раппин описал безотрадную картину положения дел в Палестине; прежде кое-кто из его коллег говорил о сотне тысяч иммигрантов в год, ему же самому казалось, что более реальная цифра — тридцать тысяч. В действительности приезжало всего 8—10 тысяч в год. Конгресс планировал бюджет в полтора миллиона фунтов стерлингов, но в фонды организации поступила всего треть этой суммы, а палестинский бюджет упал до 300 тысяч фунтов, чего было явно недостаточно для покрытия расходов на образование и медицину, не говоря уже об иммиграции и колонизации.
На этом конгрессе в Исполнительный комитет вошли трое сторонников Вейцмана: Киш, Липский и ван Фрисланд. Однако на плечах Вейцмана по-прежнему лежало основное бремя забот, и в своих отчаянных попытках добыть деньги в Америке и в других местах он практически не находил поддержки даже у ближайших друзей. Международная ситуация 1923 г. не благоприятствовала займам и пожертвованиям. Вскоре после конгресса Вейцман заявил в Балтиморе: еще один такой год — и мы проиграли. Возникла реальная опасность того, что сионистский конгресс превратится в вялый и бездеятельный парламент, на котором станут выступать с бесконечными дежурными речами профессиональные местечковые краснобаи, чьи рассуждения не будут иметь ни малейшего отношения к реальному положению еврейского народа. Не было ни финансовых ресурсов, ни возможности расширить экономическую деятельность, а без этого любые речи о великих перспективах на будущее не имели никакого смысла.
В 1920-е гг. во многих европейских парламентах наступил период стагнации, и сионистское движение не стало исключением. На конгрессах по-прежнему бурлили страсти, а ораторы упражнялись в красноречии, однако в целом вся эта деятельность была бесплодной и бесполезной, ибо делегаты рассуждали, главным образом, о событиях и процессах, повлиять на которые сионисты никак не могли. В рядах оппозиции Вейцману произошел раскол: одну группировку представляли
