Ликвидация системы лагерей и принудительных поселений создала серьезную экономическую проблему. Несмотря на низкую рентабельность, принудительные работы все же широко применялись. В областях, где условия жизни были нормальными, их легко можно было заменить обычным наймом рабочей силы. Большие трудности встречались в менее гостеприимных районах Крайнего Севера и Дальнего Востока, где, как говорилось на XX съезде, находится будущее промышленности страны[34]. Партия призывала молодежь перебираться туда, стимулируя ее морально и материально. Это новое миграционное движение дало выход энергии и повлияло на условия жизни больших территорий. Сибирские пространства больше не считались местами ссылки и заключения, они стали землей пионеров[35]. Одновременно были устранены остатки законов военного времени о труде[36].
Развенчание мифа о Сталине усилило стремление вернуться к Ленину. Большое значение придавалось ленинским юбилеям. Ленинскими были названы традиционные премии в области искусства, науки и техники. Были опубликованы его работы, которые замалчивались или оставались неопубликованными, начиная с известного «завещания»[37]. Было решено начать новое издание его сочинений, которое, /442/ хотя и не академическое, чего требовала на XX съезде Панкратова, было бы полнее всех предыдущих[38].
Это новое открытие отца революции было вызвано разными причинами. Руководители партии стремились найти в работах Ленина готовый ответ на проблемы послесталинского развития СССР. Но это было невозможно, хотя Хрущев и старался, отыскать в них теоретическое обоснование своих реформ. Защитники государственной идеологии, напротив, спешили заполнить опустевшие алтари. Для них Ленин был идолом, который должен был заменить развенчанный миф. Однако в СССР 1956 г. обращение к Ленину имело и другой смысл. Чтение неизданных и забытых работ впервые привело многих советских граждан, особенно молодежь, к мысли о том, что сталинизм в действительности не исчерпывает все многообразие социалистической мысли и большевистской модели советского строительства[39].
XX съезд высвободил в советском обществе драгоценную человеческую энергию, которая была подавлена или утрачена. Однако сталинский аппарат был еще жив и обладал действенными орудиями контроля, хотя и опасался, что начатый съездом процесс будет продолжаться без его участия. Единая вера, объединявшая страну и ее руководство, неожиданно рухнула. Этим была вызвана враждебность, с которой руководители на самых разных уровнях встретили «секретный доклад».
Доклад стал объектом критики и за рубежом. Документ, рассказавший о страшных событиях прошлого, не проанализировал их причины и не указал выхода. Он не мог быть руководством к действию ни в своей стране, ни где-либо в мире, так как опроверг весь исторический опыт, накопленный с таким трудом, и не дал конструктивной программы. Сталинское правление последнего периода ввергло страну в такой кризис, что при всей болезненности этой процедуры во второй половине 50-х гг. назрела необходимость пересмотреть сталинское прошлое страны и осознать стоявшие за ним глубокие исторические процессы. Однако, если отвлечься от обусловивших ее личных обстоятельств, эта хирургическая операция над прошлым оказалась бесполезной из-за длительного застоя советской исторической, философской и юридической мысли в сталинские годы, застоя, о котором сожалел XX съезд. Хрущев осудил только Сталина и тот СССР, который оставил после себя Сталин.
Первые, хотя и слабые коллективные попытки глубже осмыслить этот процесс были сделаны в 1956 г. Историки, живо откликнувшись на призыв, попытались по-новому подойти к ряду долго замалчивавшихся или искажавшихся проблем пред- и послереволюционного прошлого. Их рупором стал журнал «Вопросы истории»[40]. В нескольких неравноценных литературных работах в свою очередь были сделаны /443/ попытки по-новому исследовать советское общество. Их приветили в ежемесячном журнале «Новый мир»[41]. Хрущев стал политической опорой этих течений среди интеллигенции. Своими действиями он завоевал огромную популярность в тех слоях общества, которые задыхались в удушающей атмосфере прошлого. Однако у Хрущева не было ни образования, ни вдохновения, чтобы возглавить подлинное движение в области культуры.
Вместе с тем эти первые попытки встречали сильное противодействие прежде всего со стороны ревнителей официальной идеологии, которая, несмотря на возврат к Ленину и хрущевский реквизит, оставалась в сущности сталинской. Их контрнаступление проявилось прежде всего в полемических ответах в печати. Такая дискуссия могла бы быть полезной, если бы все могли высказаться. Однако этого не произошло. Едва лишь ситуация после XX съезда осложнилась, эти первые дискуссии были запрещены властями, которые использовали административный аппарат партии и строго предупредили тех, кто провоцировал исторические и социологические дебаты[42].
Положение самого Хрущева как главы Секретариата ЦК партии осенью 1956 г. оказалось под угрозой. Реакция за рубежом на XX съезд привела к драматическим событиям в Польше и Венгрии (мы к ним вернемся), которые вызвали соответствующий резонанс в Москве. В Президиуме ЦК, состав которого не изменился после съезда, оформились две противоборствующие группы: Хрущев и Микоян, с одной стороны, Молотов, Ворошилов, Каганович и Маленков — с другой, а между ними — группа колеблющихся. Как за рубежом, так и в Москве Первого секретаря упрекали за его речь. Успех собственной аграрной политики спас его, но лишь на время.
После разочарования 1955 г. целинные земли дали в 1956 г. блестящий урожай, превысивший все ожидания. Производство зерна, которое в последние сталинские годы достигало 80 млн. т, возросло до 125 млн. т. Везде урожай был неплох. Однако этот замечательный успех был в основном достижением новых районов, где средняя урожайность превысила 11 ц. с га. Главное преимущество этого урожая заключалось в том, что он был собран в государственных хозяйствах и мог быть по большей части предназначен для заготовок. Государство смогло удвоить их, не усиливая давления на крестьян[43]. Сообщая об этих хороших новостях, Хрущев превратил их в свой триумф. Казалось, что самая сложная проблема страны может быть решена. Продовольственное снабжение в городах заметно улучшилось. Позже стало ясно, что без этих ободряющих новостей Первый секретарь в конце 1956 г. потерял бы свое место[44].
Несмотря на рост своей популярности в деревне, Хрущев в эти месяцы перешел к обороне. В некоторых публичных заявлениях ему пришлось переиначить большую часть «секретного доклада». На одном из приемов в китайском посольстве (и это особенно важно для нашего анализа) он уверял, что термин «сталинизм» неотделим от «марксизма-ленинизма». Именно Сталин сделал «серьезные ошибки», /444/ но он сделал их, сказал Хрущев, глубоко веря, что защищает революционные завоевания социализма: «Дай бог, чтобы каждый коммунист умел так бороться, как боролся Сталин». Как показали последующие события, это был вынужденный тактический отход. Однако волей-неволей Хрущеву пришлось это сделать. В одном из своих интервью он даже объявил текст своего доклада, опубликованный на Западе, фальшивкой американских спецслужб[45].
В первой половине 1957 г. соотношение сил в Президиуме ЦК складывалось не в пользу Первого секретаря. Его противники окрепли, число их возросло. В условиях коллегиального руководства отношения резко ухудшились. Началась острая политическая борьба с неопределенным исходом[46].
Вопрос о реорганизации промышленности, которую горячо поддерживал Хрущев, объединил большинство против него. Реформа, к которой мы еще вернемся, предусматривала роспуск отраслевых министерств и группирование предприятий не по производственному (как это было с 1932 г.), а по географическому признаку под местным руководством. Хотя этот проект представлял собой попытку избежать трудностей, проявившихся в последние годы в функционировании колоссального советского промышленного аппарата, он встретил противодействие части политических и технических руководителей, которые долгое время возглавляли отдельные отрасли, например металлургию[47]. Молотов противился реформе открыто, как и почти всем проектам, предложенным Хрущевым. На этот раз к постоянной критике оппозиционеров присоединились Первухин, один из виднейших руководителей советской экономики, и Булганин, высказывавшийся особенно резко[48]. Поддержка Председателя Совета Министров заметно ободрила оппозицию. Правда, она не привела к открытой борьбе даже из-за промышленной реорганизации. Несмотря на противоречия и несовпадение интересов, проект в феврале 1957 г. прошел первое испытание в ЦК, затем было проведено впервые обсуждение в печати и по всей стране. Наконец он был одобрен Верховным Советом, но в нем не были отражены критические замечания, высказанные в ходе обсуждения[49]. Оппозиция решила добиваться смещения Хрущева, не вынося своих острых разногласий за пределы Президиума ЦК, как это всегда делалось после смерти Сталина.
