Правда, Крупская утверждала, будто бы «чувствовалось, что содержание материалов очень его огорчило» и что «он перестал смеяться, шутить, погрузился в какие-то думы», но сам Ленин уже не мог выразить своего мнения. 21 января на квартире у Сталина был Микоян, когда ворвавшийся Бухарин сообщил, что позвонила М.И. Ульянова и сообщила: «Только что в 6 часов 50 минут скончался Ленин».
Все сразу стало иным. Сообщение из Подмосковья сразу отодвинуло на задний план и партийные разногласия, и бесконечные дискуссии, и насущные заботы многомиллионной страны, так и не оправившейся ни от тектонических потрясений революции, ни от катаклизмов мировой и Гражданской войн.
В половине десятого вечера Сталин вместе с членами Политбюро на аэросанях выехал в Горки. Среди прибывших сюда руководителей партии Сталин шел первым. Он шел «грузно, тяжело, решительно, — вспоминал В.Д. Бонч-Бруевич, — держа правую руку за бортом своей полувоенной куртки. Лицо его было бледно, сурово, сосредоточенно. Порывисто, страстно... подошел Сталин к изголовью. «Прощай, Владимир Ильич... Прощай!» Он приподнял руками голову Ленина, «почти прижал к своей груди... и крепко поцеловал его в щеки и лоб... Махнул рукой и отошел резко, словно отрубил прошлое от настоящего».
Недобрая весть, как темная туча, затуманившая горизонты будущего, накрыла страну. Утром 23 января члены ЦК и Правительства перенесли гроб на руках к железнодорожной станции. Царил лютый мороз, но траурную процессию встречали на каждом полустанке; вдоль путей стояли тысячи людей. Это был поистине всенародный траур.
Смерть Ленина не только разграничила прошлое от настоящего — она во весь рост поставила вопрос о преемничестве в руководстве партии и страны. Нельзя утверждать, что эта смерть явилась неожиданностью, особенно для тех людей, которые были посвящены в действительную информацию о состоянии его здоровья.
И для историков до сих пор остается загадкой поведение некоторых персоналий того времени. В частности, это касается Троцкого. За три дня до рокового исхода он выехал из Москвы. Обращает на себя внимание то, что в последние сутки накануне «отбытия» его дважды посетил один из лечащих Ленина врачей — Ф.А. Гетье, являвшийся и личным врачом семьи Троцкого. О чем они говорили, неизвестно.
Троцкий в своей автобиографии «туманно объясняет мотивы своего отсутствия» в Москве в момент кончины Ленина. В дни похорон он находился в Сухуми, куда выехал накануне, 18 января, якобы «для лечения своей экземы».
Получив телеграмму от Сталина о смерти вождя, Троцкий ответил, что не успеет на похороны, и исследователей удивляет, что председатель военного ведомства не воспользовался ни самолетом, ни специальным курьерским поездом, чтобы почтить память главы государства и партии.
На смерть Ленина он откликнулся отсылкой по телеграфу двухстраничной статьи «Об умершем». Но позже, уже за границей, свои ощущения в эти дни он «красиво» описал в собственной биографии: «Вместе с дыханием моря я всем существом своим ассимилировал уверенность в своей исторической правоте».
Странно выглядит и поступок одного из военных — Тухачевского. Он, наоборот, в момент смерти Ленина находился в Москве, но почти демонстративно уехал в Смоленск, не оставшись на похороны. Симптоматично, что вскоре, 16 февраля, в белоэмигрантской газете «Руль» появилась заметка, озаглавленная «Тухачевский и Советская власть». В ней отмечалось: «Выступление Троцкого против «тройки» заставило ее насторожиться против тех военных начальников, которые особенно близки к Председателю Реввоенсовета. Среди них видное место занимает Тухачевский, командующий Западным фронтом».
Впрочем, военные и не скрывали своих симпатий. О демонстративной поддержке Троцкого начальником Политуправления РККА Антоновым-Овсеенко еще в декабре 1923 года уже упоминалось. Но, видимо, что-то не сложилось в планах оппозиции.
Невозвращенец Беседовский позже писал, что в начале 1924 года «Москва переживала критические минуты. В течение двух недель мы все ждали переворота. Троцкий мог, как Пилсудский, буквально в несколько минут овладеть властью... Но Троцкий смалодушествовал. Сталин тем временем вызвал из Харькова Фрунзе, быстро все переделавшего, заменившего командный состав своими людьми с Украины. Через короткое время опасность переворота была устранена, а струсивший Троцкий безнадежно скомпрометирован».
Но существует и другое мнение: Троцкий просто переоценил свои силы и собственную значимость. Конечно, авторитет Ленина невольно довлел над ним, и, пожалуй, впервые за последнее время он свободно впитывал не одно «дыхание моря».
Он уже предвкушал свое историческое восхождение и предчувствовал, что, как славянские племена на заре своего существования призвали мудрых варягов, так и растерянная партия положит к его ногам символы власти. Поэтому он и не спешил в Москву. Он ожидал ключи от власти.
Даже сторонники «воспаленного Льва» удивлялись этой пассивности и бесплодному ожиданию. «Неужели Троцкий верит, что его с почестями доставят обратно, чтобы усадить в ленинское кресло?» — спрашивали себя его приверженцы.
Троцкий снова ошибся. «Высокомерный, самонадеянный кудесник фразы... он упивался собственным красноречием», но в его суждениях сквозила тенденция «блистательно ошибаться», а роскошь постоянных ошибок в политике непозволительна. Уверенность Троцкого не оправдалась — на «царствие» в партии его не призвали.
Более того, даже Председателем Совета народных комиссаров назначили Рыкова, ставшего лишь с апреля 1922 года членом Политбюро и никоим образом не посягавшего на способность заменить Ленина. О том, что Рыков будет заниматься хозяйственными задачами, свидетельствовал уже его недавний доклад на партконференции «Основные задачи экономической политики».
Впрочем, на роль «премьер-министра» Троцкий и не претендовал, а иных существенных перемещений в руководстве не произошло.
Жаждал ли власти Сталин? Было бы неверным утверждать категорически, что он не хотел реальной власти. Так же, как и все его коллеги, он был политиком, и не желай они ее, «не жили бы они такой жизнью: в этом суть политики, и не только революционной политики».
«Однако, — пишет Чарльз П. Сноу, — Сталина или других не понять, если думать, будто они стремились к власти ради нее самой. Такие политики бывали, но их судьба не представляет интереса, да и достигают они не многого. Политики подлинные жаждут власти и стремятся употребить ее на то или иное свершение... Сталин, совершенно очевидно, верил: обладая властью, он в силах спасти страну и спасти революцию».
С этой точкой зрения нельзя не согласиться. И если внешне борьба в руководстве партии носила личностный характер, поскольку протекала в определенном кругу, это не означает, что она имела своей целью лишь захват должностей. Представлять ее таким образом — значит искажать ее смысл.
Смысл того дела, которое требовало продолжения, Сталин сформулировал в выступлении на заседании съезда Советов СССР 26 января 1924 года. Оно прозвучало неожиданно необычно. Сталин изобразил ситуацию почти эпически: «Громадным утесом стоит наша страна, окруженная океаном буржуазных государств. Волны за волнами катятся на нее, грозя затопить и размыть. А утес все держится непоколебимо».
Такой торжественный слог был не случаен: речь Генерального секретаря прозвучала как своеобразная клятва, данная им от имени партии верности идейно-политическим принципам ленинизма. «Мы, коммунисты, — начал свою речь Сталин, — люди особого склада Мы скроены из особого материала... Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии».
Построив свое выступление в форме рефрена, начинавшегося словами: «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам...», он называл характеризующие и, по его мнению, созвучные мнению присутствующих принципы принадлежности к партии и ее задачи.
Среди них были: хранение «в чистоте великого» звания члена партии, единство партии, диктатура пролетариата, союз рабочего класса и крестьян, союз трудящихся и национальностей страны, укрепление Вооруженных сил, укрепление и расширение Коммунистического интернационала.
Каждый отдельный тезис оканчивался словами: «Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним твою заповедь!» Необычность формы выступления усиливала торжественность и весомость провозглашенных семи принципов. Все внушало веру в незыблемость продолжения дела Ленина.
Съезд принял предложение Сталина о переименовании Петрограда в Ленинград и о сооружении на Красной площади Мавзолея для сохранения забальзамированных останков Ленина в знак глубокого уважения, признательности народа и для памяти потомков.
