Он являлся «самым старым членом ЦК» по партстажу, а став председателем Коминтерна, получил реальную базу для формирования собственного культа. Его именем называли предприятия и учреждения, а украинский город Елисаветполь в 1924 году стал Зиновьевском. Однако любитель политических полемик Григорий Зиновьев, называемый в общественных кругах по аналогии с одиозным Распутиным — «Гришкой Вторым», по характеру был трусоват и, претендуя на звание идеолога партии, оставался всего лишь «недалеким начетчиком»
Зиновьев не вызывал симпатий не только своим паникерством. «Внешне неприятный, толстый, визгливый, с бабским лицом и истеричным характером», слабый человек, он не был самостоятельной фигурой. Все прекрасно знали, что за его спиной стоит интеллектуал Каменев, который сам не рвался вперед — в силу таких же организаторских и человеческих слабостей, — он использовал в своих целях Зиновьева, имевшего серьезную поддержку в ленинградской парторганизации.
Каменев жил в течение 10 лет рядом с Лениным в эмиграции, скрывался вместе с ним в Разливе и, говоря словами А. Колпакиди и Е. Прудниковой, «был как бы вроде российским Энгельсом при российском Марксе, вот только другого калибра».
Правда, он постоянно председательствовал на заседаниях Политбюро и стал председателем СТО, но один раз, в Октябрьскую революцию, Каменев «ошибся». И еще как ошибся... Раскрыв в газете «Новая жизнь» план вооруженного восстания, вместе с Зиновьевым он на всю жизнь получил ярлык «штрейкбрехера».
Другая группировка в партии — «московские большевики» — объединилась вокруг «любимца» Бухарина. Состоявшая в основном из людей непролетарского происхождения: из семей купцов, чиновников, «русской интеллигенции» — «юдофилов и русофобов», она представляла радикально настроенную часть партии. Но Бухарин тоже не относился к решительным лидерам Он все время состоял при ком-то, но, начиная в случае опасности метаться, он неизменно поступал предательски по отношению к соратникам В отличие от Зиновьева Бухарин достаточно долго пребывал в оппозиции к Ленину. Видимо, сознание своей трусости заставляло его демонстрировать внешний радикализм, что компенсировало для него чувство собственной неполноценности.
Троцкий шел своим путем, как и уральская группировка: Белобородов, Войков, Сосновский... оставшаяся в «сиротстве» после смерти Свердлова и в конце концов примкнувшая к Троцкому.
Сталин в свой аппарат подбирал людей иного склада Это были люди выдержанные, степенные, без истеричных комплексов, и, кроме надежного Молотова, работоспособного Кагановича, упорного Ворошилова, после смерти Ленина он стал близок с Дзержинским, отошедшим от «дружбы» с троцкистами.
В отличие от сложившегося стереотипа, представляющего «железного Феликса» как бы «отцом террора», глава ВЧК больше занимался хозяйственными проблемами. Он являлся руководителем Всероссийского Совета народного хозяйства и наркомом путей сообщения. Человек исключительной храбрости, даже в самые страшные дни мятежей и Гражданской войны Дзержинский ходил по Москве без охраны. А. Колпакиди и Е. Прудникова подчеркивают, что, когда его «воспитывали» за это на Политбюро, он отмахнулся: «Не посмеют, пся крев!» — и не посмели...
Пауза, наступившая в партийной среде после горячих дней дискуссии, навязанной троцкистами, и последовавшей затем смерти Ленина, не могла быть продолжительной. Ее неизбежно должны были прервать сохранявшиеся в Политбюро противоречия, скрытые в самих характерах составлявших его фигур.
Уже только одно то, что Троцкий и его окружение оказались неудовлетворенными результатами осенней дискуссии 23-го года, поставившими их за черту проигравшей стороны, создавало предпосылки для нового выступления.
Но основное неудобство Сталину приходилось испытывать со стороны Зиновьева и Каменева. Быстро оправившиеся от ленинского напоминания об их октябрьском «штрейкбрехерстве» и почти успокоенные тактическим молчанием Троцкого, они ощущали себя победителями. И как это присуще мелким, но тщеславным натурам, их пожирало неудовлетворяемое желание первенствовать и задавать тон далее в принципиально несущественных вопросах.
В силу исторически сложившегося октябрьского окружения Ленина, как бы осененного ореолом революции, решение основных вопросов в Политбюро Сталину постоянно приходилось проводить с некоторой оглядкой на Зиновьева, Каменева и Троцкого. Но, поскольку каждый из названных членов Политбюро, оказывавших противодействие Сталину, претендовал на первую роль, столкновение было неизбежно.
После незаслуженно навешенного обвинения в грубости Сталину стало особенно тяжело. Постоянно сдерживая эмоции при общении с бездельничавшими, но амбициозными «соратниками» умершего вождя, он старался держаться в стороне от споров, используя свой авторитет для их прекращения.
Но если в отношении к Ленину, набравшему эту команду доморощенных теоретиков, не давал особо выходить за рамки в «непослушании» и разброде уже сам «титул» организатора партии, то для Сталина протащить каждое логически здравое решение стоило значительных сил и абсолютно ненужных, отнимавших время, дипломатических изощрений.
К тому же, постоянно интригующие, сами они испытывали неуверенность, подозревая Сталина в намерении потеснить их. С определенного момента Зиновьева встревожил его усилившийся интерес к деятельности Коминтерна, а Каменев, подвизавшийся, как и Бухарин, в руководстве Московской организацией, озадачился явно растущим числом сторонников Генсека.
И коллеги не упускали любого случая, чтобы подчеркнуть свою независимость от мнений Сталина; они склочно возражали на его предложения, не выдвигая взамен ничего конструктивного. Это превращалось почти в детскую игру: «да и нет не говорить». Критическая ситуация сложилась к концу лета 1924 года. Трения достигли такого накала, что Сталин не выдержал и 19 августа «сорвался», подав в отставку.
В заявлении Пленуму Сталин написал: «Полуторагодовая совместная работа в Политбюро с тт. Зиновьевым и Каменевым после ухода, а потом и смерти Ленина сделала для меня совершенно
ясной невозможность честной и искренней совместной политической работы с этими товарищами в рамках одной узкой коллегии. Ввиду чего прошу считать меня выбывшим из состава Пол. Бюро ЦК
Ввиду того, что Ген. секретарем не может быть не член Политбюро, прошу меня считать выбывшим из состава Секретариата (и Оргбюро) ЦК.
Прошу дать отпуск для лечения месяца на два. По истечении срока прошу считать меня распределенным либо в Туруханский край, либо в Якутскую область, либо куда-либо за границу на какую-либо невидную работу.
Все эти вопросы просил бы Пленум разрешить в моем отсутствии и без объяснений с моей стороны, ибо считаю вредным для дела дать объяснения, кроме тех замечаний, которые уже даны в первом абзаце этого письма. Т-ща Куйбышева просил бы раздать членам ЦК копию этого письма. С ком. прив. И. Сталин».
В пояснении к этому заявлению Сталин пишет: «Т. Куйбышев! Я обращаюсь к Вам с этим письмом, а не к секретарям ЦК, потому что, во-первых, в этом, так сказать, конфликтномделе я не мог обойтись без ЦКК, во-вторых, секретари не знакомы с обстоятельствами дела, и не хотел я их тревожить».
Трудно сказать, что именно переполнило чашу терпения, но очевидно, что даже его исключительной выдержке пришел предел. Это была даже не просьба и не ультиматум, напоминающий тот, который был написан им Ленину при отстаивании плана наступления на Деникина, обеспечившего победу в Гражданской войне. Когда он был готов «убраться хоть к черту» от идиотизма Троцкого и главкома в случае непринятия его плана.
Но в данном случае это почти крик «отчаяния». Он сродни монологу Чацкого из грибоедовского «Горя от ума», завершавшемуся требованием: «Карету мне, карету». Возникший конфликт постарались ликвидировать, но его заявление об отставке — убедительное свидетельство того, в какой непростой, сложной атмосфере приходилось начинать Сталину строительство государства.
Человечеству всегда недоставало незаурядных личностей, и не случайно считается, что гении рождаются лишь раз в столетие, но даже это оказалось не так. Появление действительно великого человека — редкость, явление исключительное в более длительном периоде времени.
Сталин всегда был человеком действия. Его восхождение к вершине государственной деятельности не было дорогой баловня судьбы или результатом стечения обстоятельств — волею случайного парадокса. С самого начала его активная жизненная деятельность — дорога борца и революционера, публициста и организатора — проходила через тернии тюрем и ссылок, глубокого подполья и проживания под чужим именем.
