Он остановился, чтобы передохнуть, и, словно в ответ ему, в первых рядах послышался дружный тяжелый вздох.
- "Царь-голод воцарился над страной. В целом ряде мест на человека выдается по два-три фунта хлеба в месяц.
Так дальше жить нельзя!
Губернский продовольственный комитет вынужден организовать отряды, чтобы отбирать хлеб у кулаков и зажиточных крестьян. Хлеб признан государственным достоянием, и вы, крестьяне, должны помочь нам получить этот хлеб, вы должны заставить отдавать государству то, что ему принадлежит по праву, вы отдавали на алтарь отечества все, что у вас было, вы отдавали ваших детей, и вы же, знающие весь ужас голода, должны отдать свои излишки голодающим братьям...
Губернский продовольственный комитет знает, что крестьяне нуждаются во многих предметах первой необходимости, и он решил идти навстречу законным требованиям крестьян и принимает все меры к тому, чтобы получить побольше мануфактуры и железа для того, чтобы передать это тем крестьянам, которые дадут хлеб.
Крестьяне, вы знаете, что такое голод!
Дайте голодным хлеба!
Тамбовский губернский
продовольственный комитет".
Не успел еще Панов спрятать листовку в карман, как из толпы вышел Потап Свирин.
- Гражданы крестьяне! - крикнул он хриплым голосом. - Правду зачитал нам начальник! Сущую правду. Знаем мы, что такое голод, и не оставим в беде своих! Вы меня в Совет выбрали, и я от нашего опчества скажу: по пять фунтов со двора мы могем собрать. Правильно говорю?
- Правильно! Верно! - раздались голоса.
- Ты, гражданин Свирин, погоди голосовать-то! - крикнул в ответ Василий. - От общества будет говорить комитет бедноты. - И, уже обращаясь ко всем, продолжал: - Товарищи! Продотряд пришел к нам не милостыню собирать, а взять излишки хлеба у тех, у кого они есть.
- У кого они сейчас, излишки-то? - послышался пискливый голосок из толпы.
- Комитет бедноты поможет отряду искать излишки. Норма установлена на каждого едока до нового урожая. Сверх этой нормы - все надо сдать.
- А грабиловки не будет? - пробасил кто-то, прячась за спинами бедняков, и этот голос сразу возбудил толпу. Гул все нарастал, трудно было разобрать последние слова Василия.
- А ну! Тихо там! - грозно крикнул Андрей Филатов. - Хватит тараторить! Решать толком надо! Мы, комитетчики, предлагаем такую резолюцию. - Он вынул голубоватый листок из кармана и прочел: - "Мы, жители села Кривуши, сознавая всю тяжесть настоящего тяжелого момента, когда со всех сторон враги трудового народа ополчаются на нашу Октябрьскую революцию, когда эти гидры и толстосумы еще мечтают ездить на плечах трудового крестьянства и городских рабочих, мы заявляем: смерть всем буржуям, Коммуне слава! Долой всемирных разбойников! Да здравствуют труженики всего мира! Не дадим голоду задушить революцию, клянемся схватить костлявую руку голода и отвести ее от нашей революции, обязуемся сдать все излишки хлеба, а у кого их нет - оторвать от своего рта по десять фунтов с едока. Московские и питерские рабочие отвоевали власть у царя и помещиков, дали нам, крестьянам, землю, а мы дадим им хлеб, спасем их от голодной смерти. До нового урожая остались считанные дни. Доживем, товарищи! Дадим хлеб голодающим!"
- Кто за эту резолюцию? - крикнул Василий. - Поднимите руку!
Толпа притихла. Оглядываясь друг на друга, почесывали затылки, прятали руки в карманах, чего-то выжидая. На Юшку и других бедняков, поднявших руку, зашипели: "А вы чего давать будете? Блох своих?"
И вдруг там, где стояли Сидор Гривцов и Потап Свирин, замелькали над головами руки. Кривушинцы разом загомонили, затолкались, неловко и осторожно поднимая вверх крючковатые, черные от земли руки.
Взгляды Василия и Панова встретились.
Василий улыбнулся одними глазами, словно говоря: "Вот тебе и классовые бои. Враг очень хитер!"
...С вечера Кривуша настороженно притихла, а ночью заскрипели двери амбаров и зашуршали по высохшему за день навозу тяжелые шаги. Мужики прятали хлеб.
4
Кланя - так звали кудрявую рыжую плясунью, приглянувшуюся продотрядчику Петьке Куркову, - жила вдвоем с матерью, Аграфеной Ивановной, которую шутя прозвали Агромадой Ивановной за ее могучее телосложение и силу.
Кланя пошла в покойника отца - худенького мастерового Каллистрата. Каллистрат, как рассказывают, был бродячим жестянщиком. Бряцая засаленным ящиком с инструментами, он ходил по селам и выкрикивал: "Банки-жестянки, кружки-ведружки, ухваты-рогачи ко мне волочи!" Ему несли на починку железную утварь, он целый день сидел где-нибудь в холодке у хаты и стучал на все село своими железяками. Зарабатывал хорошо, но вдруг запивал, спускал все до копейки в шинке, угощая всякого встречного-поперечного. Когда не на что было пить, он выпрашивал чарку у мужиков, потешал их за это похабными рассказами или плясал по любому заказу.
Однажды в шинок зашла Аграфена, тогда еще молодая вдова. Мужики уважали Аграфену, даже побаивались ее силы. Ей уступили место у стойки. Она взяла полштофа водки для плотника, починившего ей рамы, и повернулась было к двери, но услышала знакомый противный голос Прони - богача, домогавшегося ее любви:
- Агашка! Посмотри, как жестянщик на пузе плясать будет!
Она оглянулась. Каллистрат стоял на коленях, держа руки за спиной, а ему в раскрытый рот, как в лейку, лили из чарки водку. Как только Каллистрат закрыл рот, Проня сделал свирепую гримасу и, схватив за чуб, ткнул жестянщика к земле:
- Пляши теперь на пузе!
Тот упал на живот, дрыгая ногами.
Аграфена подскочила к Проне и хлестнула по его скуластому лицу ладонью так, что он ударился головой о стенку. От изумления все ахнули.
Как щенка, за шиворот подняла Аграфена Каллистрата. Встряхнув, сказала:
- Пойдем со мной. - И потащила к двери.
За ней кинулся с кулаками Проня, но его схватили мужики, восхищенные поступком Аграфены.
С раскрытым от удивления и испуга ртом шел Каллистрат, покачиваясь из стороны в сторону, не смея вымолвить слова, будто у него отнялся язык. Может быть, ему сквозь хмель почудилось, что это родная мать тащит его с вечерки домой.
Проснулся в незнакомой избе, долго тер лоб, вспоминая вчерашнее. Аграфена вошла с кружкой в руке:
- Похмелись, Каллистрат, кваском... Отпился ты водки.
- Что так? - нехотя беря кружку, спросил он, вглядываясь в лицо Аграфены.
- У меня жить будешь. Струмент твой принесла от Алдошкиных, он в амбаре. Вот там и мастери. Когда в поле уйду, старуха моя за тобой досмотрит. Любо не любо, а на посмешку тебя не дам, не отпущу! У меня силы хватит! - И взяла из его трясущихся рук кружку.
- А коли я не согласный? - вяло спросил Каллистрат, передергивая плечами.
- А не согласный, то уходи из села... Совсем уходи! - угрожающе ответила Аграфена и вышла из избы.
Она дотемна пробыла в поле, а когда вернулась, Каллистрат мирно постукивал в амбаре, мурлыча какую-то песенку. Бабка зорко поглядывала на него из окошка...
И по селу засудачили бабы, завистливо поглядывая на Каллистрата: золотые руки в дом привела Агашка! Что ж ей не богатеть теперь!
...Когда народилась Кланя, Каллистрат первый раз за долгий перерыв напился пьяным. Аграфена простила ему на радостях.
Каллистрат стал заправским мужиком-хозяином, а нет-нет да и вскипит его бродяжья душа - сорвется и пьет. Однажды его и Аграфену пригласил сосед, Потап Свирин, на крестины. Аграфена отказалась и ушла на ручей полоскать белье. Вскоре Каллистрат прибежал за ней уже хмельной, дурашливый.
- Не галди, не пойду, - твердила Аграфена, продолжая азартно стучать тяжелым вальком по белью. Каллистрат расставил руки, желая прервать ее работу и обнять, но поскользнулся на мыльном помосте, угодил виском о сваю и свалился в воду. Аграфена вытащила его бездыханного, позвала людей. Стали откачивать, но Каллистрат был мертв. Аграфена увидела его остановившиеся глаза, побелевшие губы и упала в обморок.
...Клане было шесть лет, когда похоронили отца. Зачастил к ним сосед Потап Свирин. То утешить вдову, доказать ей, что она не виновата в смерти Каллистрата, то помочь по хозяйству, а то и просто в гости с сынком, которому прочил в невесты Кланю... Прочил, прочил, да и уговорил Аграфену отдать дочку ему в снохи. Только недолга была радость Потапа.
5
Петька Курков столовался у Аграфены. Однажды после ужина Кланя заманила Петьку в канаву, что за ригой, и, нацеловавшись досыта, вдруг спросила:
- Знаешь, я какая?
- Какая? - улыбнулся Петька.
- Полюблю - засохну!
- А что, никого еще не любила?
- Нет.
- А мужа-то?
- Да какой он был муж. Немощный, ледащий... раздразнил только, да и удавился.
- Как удавился?
- Да так... повесился в амбаре. Болезненный был. В мать, наверно. Она тоже померла недавно. А меня-то он любил! Страсть как! Ну и... видит, что не совладеет со мной... Я не хотела за него, да маменька заставила. Потапу угодить хотела. У нее с ним давно это... как свои все равно.
