по американской мечте», опубликованная в 2017 году, основана на серии интервью, вышедшей в 2015 году в виде одноименного документального фильма. Книга проникнута духом демократической ангажированности, составляющей одну из основных патриотических ценностей в США, с которой американцы себя идентифицируют. В ней Хомский показывает, как шаг за шагом с 1970-х годов в США демонтировали эти либеральные принципы, заменяя их безграничным неолиберализмом. В такой национальной экономике сверхбогатые становятся «главными потребителями, и только они умножают свое благосостояние. Для них снижаются налоги, а бремя перекладывается на других. Экономический и политический истеблишмент, умело поощряя десолидаризацию во многих сферах жизни, возбуждают ненависть к слабым и иностранцам» [96].
Национальный миф – это не «автопилот», который автоматически держит курс авиалайнера; миф подобен автомобилю, которому время от времени необходим «техосмотр»: надзор, рефлексия и критическая проверка. Европейская мечта, как я себе ее представляю, в этом смысле служит для самоутверждения и для самокритики государств, входящих в ЕС. Мне кажется, правомочно продолжить мысль Лесли Фидлера и отнести ее как к индивидуумам, так и к целым нациям. Европейцы – жители и общей утопии, и общей истории. То и другое в Европе неразрывно связано, поскольку идея европейской федерации возникла в результате взаимного разрушения великих империй и освобождения от националистского насилия. Таким образом, европейская мечта есть ответ на кошмары войны, разрушений и преступлений против человечества, она основывается на убеждении, что сообща европейские государства способны преодолеть это прошлое и противостоять нынешним и будущим вызовам. Однако это подразумевает, что люди готовы извлекать из прошлого уроки и усваивать их в качестве ориентиров будущего.
Европейский союз есть сообщество государств, которое поддерживает независимость и уникальность стран-участниц. Символом ЕС служит звездный круг. Все звезды четко отделены друг от друга, все они одной величины и находятся на равном расстоянии от центра. Долгое время этот мотив рассматривался в рамках официальной интеграционной риторики ЕС как символ «единства в многообразии», то есть как образ предустановленной гармонии [97]. Теперь это невозможно. Все больше обращает на себя внимание пустота, зияющая в центре круга. Если центр действительно пуст, то под сомнением и сплоченность Европейского союза. Поэтому сегодня мы должны со всей серьезностью задаться вопросом: что же удерживает эти звезды вместе, не позволяя им сойти с орбиты и рассеяться? Этот вопрос становится все более насущным по мере того, как транснациональная солидарность слабеет, а националистические центробежные силы возрастают. Что может стать связующей силой в центре эмблемы?
Совершенно очевидно, чтó находилось раньше в центре эмблемы: евро. ЕС начал свое существование как экономический союз и после крушения коммунизма был эффективной машиной для либерализации экономики. Однако финансовый кризис 2008 года обернулся спадом конъюнктуры, долгосрочным ростом задолженности и болезненным увеличением различий между севером и югом Европы. Юрген Хабермас указал на эти процессы в приветственной речи по случаю вручения ему германо-французской премии СМИ за 2018 год в Берлине, подвергнув критике самомнение немцев, считающих себя «хорошими европейцами» [98]. Он говорил о недостаточной готовности правительства Германии сотрудничать с партнерами в ЕС и о «наглом национальном экономическом эгоизме». Как философ Хабермас объяснил проблему концептуального различия между лояльностью и солидарностью. Если политический игрок один, он взывает к лояльности партнеров в смысле их послушания, но совместные политические действия нуждаются скорее в солидарности. Под солидарностью Хабермас понимает «взаимные доверительные отношения между действующими лицами, которые добровольно берут на себя обязательства проводить общие политические действия. ‹…› Тот, кто ведет себя солидарно, готов согласиться терпеть кратковременные убытки, исходя из собственных долгосрочных интересов и уверенности, что партнер себя в аналогичных обстоятельствах поведет так же. Взаимное доверие, а в нашем случае – доверие поверх национальных границ – столь же важная составляющая, как и долгосрочный личный интерес». Таким образом, осуждая малодушие и оппортунизм сиюминутных решений во имя сохранения власти, Хабермас ратует за политический евровалютный союз, в котором наиболее сильные в экономическом и политическом отношении страны-участницы уменьшают неравенство и стараются искупить «нарушенное обещание, связанное с единой валютой и экономической конвергенцией». Только тогда, согласно Хабермасу, будет преодолен порог, отделяющий национальное от транс– и наднационального мышления и действия, когда граждане ЕС «смогут поверх национальных границ увидеть ситуацию глазами партнера». Такое расширение перспективы и сознания граждан, равно как и политической воли на европейское пространство защитит, по мнению Хабермаса, национальные государства от усиливающихся ныне «политически неконтролируемых функциональных императивов глобального капитализма с его неуправляемыми финансовыми рынками». Перед лицом безудержного неолиберального капитализма и концентрации богатства и власти в руках все меньшего числа людей экономическое сообщество ЕС может стать альтернативной моделью, ибо оно укрепляет солидарность и поддерживает национальные государства в эпоху глобальной приватизации собственности.
Часто говорят о том, что проект модерна – это открытый, «незавершенный» проект, который находится в движении, постоянно реагируя на собственные кризисы, ошибки и разочарования. То же самое можно сказать о европейском проекте и лишь отчасти поддающемся планированию многоэтапном процессе европейской интеграции, который превращает собственные драматичные неудачи в конструктивные строительные элементы. Впрочем, Вольф Лепенис предупреждает, что консенсус относительно европейского проекта в настоящее время подвергается угрозе со стороны «фундаментальной оппозиции против ЕС»: тот, кто «упраздняет разделение властей, манипулирует правосудием, ограничивает свободу прессы и унифицирует культуру, оказывает давление на науку, не только дистанцируется от Европейского союза, но и отделяет себя от Европы Просвещения» [99].
ЕС до сих пор не удалось конституировать себя как «воображаемое сообщество», создать понятное и убедительное представление о себе самом как для себя, так и для других. Все символы этого транснационального объединения выглядят довольно бледными: история Европейского союза едва ли известна нынешней молодежи, и кто сможет отличить Робера Шумана, основателя и провидца новой Европы, от Роберта Шумана, композитора XIX века? Конечно, нет недостатка в важных начинаниях в этом направлении. С 2017 года в Брюсселе действует «Дом европейской истории», который предлагает транснациональный взгляд на европейскую историю со времен Великой французской революции. В том же 2017 году вышел замечательный коллективный труд под названием «Европа – наша история», в котором 109 авторов в 149 главах на 1385 страницах знакомят европейцев с их историей [100]. Эта книга – впечатляющий путеводитель по европейскому «мы». Он как бы показывает им в зеркале самих себя, чтобы они, разглядев друг друга лучше, настроились на диалог.
Но оба крупных проекта, брюссельский музей и совместное издание, еще раз свидетельствуют о том, что большого европейского нарратива на горизонте пока не видно и он вряд ли появится. Но это вовсе не означает, что европейская история уходит из памяти или что Европа может закрыть глаза на существующую
