Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

«Фёдор Александрович приезжал из Ленинграда в редакцию «Нового мира» и в Союз писателей на встречу с А. Сурковым. Тогда развернулась ожесточённая полемика вокруг нескольких статей об изображении советской деревни в современной литературе. Вначале была статья В. Померанцева «Об искренности в литературе» и резкие выступления В. Ермилова и других критиков против неё. По своей молодости и неискушённости я рассуждал: почему эти люди так восстают против искренности, кому может быть вредна искренность в литературе? Чувствовался ещё стиль прежних лет, до смерти Сталина, я вспоминал грубые выпады Ермилова против прозы Платонова и Твардовского.

Абрамов рассказал мне о своих хлопотах в связи со статьёй в «Новом мире». Статью я уже знал, читал её с большим удовлетворением и гордился своим другом. С каким гневом отвергал он сусальные картинки о выдуманном благополучии колхозников в некоторых романах! Вот он цитирует пассаж из одного романа, где девушки в венчиках провожают закат солнца, и восклицает:

– Но это же Салтыков-Щедрин называл балетом!

Он говорил о твёрдой поддержке Твардовского, об обсуждении статьи на учёном совете филфака в Ленинграде. Декан факультета профессор Борис Александрович Ларин назвал статью блестящей. Я видел Фёдора Александровича в особом состоянии, в каком-то запале, и что-то аввакумовское проступало в его словах и во взгляде. Он вступил в борьбу за правдивое освещение жизни в деревне и с тех пор ни разу не отступил, хотя и появлялись в печати кем-то заказанные письма-обращения читателей, вроде «Куда зовёшь нас, земляк?». Фальшь оставалась фальшью, но она не имела прежней силы, и мало кто верил уже в подобные выступления» (Воспоминания о Фёдоре Абромове. С. 139).

Иван Цветков чуть-чуть перепутал срок появления письма читателей «Куда зовёшь нас, земляк?», письмо появилось после публикации очерковой повести «Вокруг да около».

Статью начисто отвергли в идеологических официальных кругах, была дана команда критикам в журналах и газетах подвергнуть полному неприятию точки зрения Ф. Абрамова, почти все критикуемые произведения признавались правдивыми, почти все произведения получили Сталинские премии, по ним снимались фильмы, делались инсценировки. «Очернительством» занимается молодой критик – так оценили первое публичное выступление Фёдора Абрамова, который продолжал работать над романом. Л. Крутикова-Абрамова приводит ответ Абрамова на эту огульную критику: «Мой патриотизм отмечен немецкими пулями на моём теле. Только моя правая рука осталась невредимой.

Пулей пробита левая рука, пулями прошиты обе ноги. Так кто же может меня обвинять в антипатриотизме? Кто может меня учить патриотизму? Я свой патриотизм доказал на фронте и в своих писаниях остаюсь верным только правде» (Там же. С. 94).

Художник Фёдор Мельников, знавший о замысле и послушав некоторые страницы рукописи, прочитанные ему Фёдором Абрамовым, приводит предполагаемые названия романа: «Семья Пряслиных», «Мои земляки», «Наши братья», «Большая страда». «В 1955 году, – вспоминал Ф. Мельников, – в письме к Фёдору в Верколу я предложил несколько названий, в том числе «Мои земляки» и «Братья и сёстры». В ответном письме Абрамова, посланном мне в Донбасс, он мне сообщал: «…Друг мой! Какое славное ты написал письмо. Молодчина! Впрочем, зачем хвалить товарища? И всё же мне хочется сказать тебе большое спасибо: ты дал моему детищу имя. «Большая страда», «Невидимая сила» и т. д. – всё это чепуха стандартная, а вот «Мои земляки» – это славно. Да, моя книга будет называться «Мои земляки». Очень умное, оригинальное и лирическое название. Да, люди мои – это именно мои земляки. Не буду больше распространяться, но скажу ещё раз – очень нравится мне имя». 22 августа 1955 года в письме Фёдору Мельникову он сообщил, что закончил последнюю главу романа, но «впереди работы непочатый край»: «Ты думаешь, я рад, что подхожу к финишу? Нет, сегодня я не испытываю никакой радости. Обычный день. К тому же по-прежнему одолевают сомнения, опа сения…»

Фёдор Абрамов отдал роман в журнал «Октябрь» летом 1957 года под псевдонимом Фёдор Верколов, потом показал в журнале «Знамя», но редакция потребовала значительной доработки, от которой Абрамов отказался. С большим упорством и настойчивостью Фёдор Абрамов отстаивал в журнале «Нева» название романа – «Братья и сёстры». И при подготовке книжного издания ему тоже пришлось отстаивать это название: «Всем в Лениздате не нравится название «Братья и сёстры». Просят дать другое. Говорят, отдаёт христианством. В общем, я в смятении… как жаль, что я не застал тебя дома…» – писал он всё тому же Фёдору Мельникову (Там же. С. 87—89).

В романе «Братья и сёстры» (Нева. 1958. № 9) раскрыта главная причина непобедимости советского народа. Патриотизм объединил всех, сблизил, заставил всё личное отбросить и руководствоваться во всех поступках, во всех мыслях и чувствах бескорыстным служением Родине. Даже Степан Андреянович, лелеявший до войны мысль о возврате к единоличности и втайне готовивший пошивни для собственного выезда, отказался от этой мысли, когда понял, что только всем коллективом, всем «миром» можно победить. Он дарит в фонд обороны с такой любовью сделанные пошивни. Все люди следуют его примеру: каждый что мог, то и пожертвовал.

«Братья и сёстры» – сложное и во многих отношениях замечательное произведение – привлекает своей страстностью, глубокой взволнованностью и любовью к простому русскому человеку. В этом романе мы видим подлинно художественное решение важнейшей темы – единства партии и народа. Поистине золотые россыпи человеческих душ обнаруживает Ф. Абрамов в простых тружениках, добрых, умных, сердечных. В романе целая галерея образов людей, индивидуальных по характерам, своеобразных, живущих своей самостоятельной жизнью: Новожилов и Анфиса, Лукашин и Варвара, Марфа и Степан Андреянович, Настя… Не похожие друг на друга, они, однако, живут одной общей мыслью. Все их поступки и чувства определяются одним и тем же общим для всех устремлением: выстоять! Отстоять завоевания Великой России…

В центре внимания Фёдора Абрамова жизнь крестьянина, полная драматизма и острых переживаний. На постепенном нарастании трудностей, в сущности, и построено непрерывное развитие действия в романе, которое начинается в апреле 1942 года и кончается осенью того же года. В эти суровые дни испытаний нужно было преодолеть инерцию мирного времени да ещё и возродить разваленное прежним нерадивым председателем хозяйство и повести решительную борьбу за новый урожай. Когда Лукашин, уполномоченный райкома партии, приехал в Пекашино, он увидел, что в колхозе «творилось чёрт знает что! Сеялки не ремонтированы, плуги, как на слом, свалены в кучу под открытым небом…». Картина запустения и развала в этом колхозе настолько очевидна, что и сам виновник, председатель колхоза Лихачев, признаётся, что «картина эта… ежели говорить критически, табак, а не картина!». Но обстановка военного времени накладывала суровые обязательства, предопределяла новое отношение к труду. Ведь «фронт через каждое сердце» проходил. Не успели пекашинцы отсеяться, а тут кончились семена. И люди из последних сил, отрывая от самих себя, от своих детей, «по горсти, по зерну» несли их на колхозные поля, лишь бы они не пустовали: совесть народная не позволяла в такое время «лес на полях разводить». И хотя «у многосемейных решено было не брать, но мало нашлось таких в Пекашине, которые хоть сколько-нибудь да не оторвали от себя». «Из глотки вынимали да сеяли» – так доставалась победа тружеников в тылу. Поистине невыплаканными слезами и потом была полита пекашинская земля. Но эти героические усилия не пропали даром: хороший созрел урожай.

…Сенокос ещё не закончился, но «к людям взывали уже поля». А тут началась страшная, испепеляющая жара… Суеверный страх стал закрадываться в души людей. А ну сгорит картошка – единственная надежда каждого? Что тогда, живыми в землю ложиться? В это время случилось самое страшное – лесной пожар, который каждую секунду мог перекинуться на созревающие хлеба. «Хлеб, хлеб в опасности!» И люди бросились все, как один, спасать «гектары победы». Нужно было во что бы то ни стало задержать огонь, иначе «всё погибнет: и хлеб, и люди, и деревья». Казалось, что силы неравны. Перед разбушевавшейся стихией выросла небольшая кучка людей – «несколько маленьких чёрных фигурок». Через несколько минут по всей опушке леса яростно застучали лопаты, топоры – это «горсточка женщин, стариков и подростков в беспамятстве билась с разъярённой стихией». И благодаря неимоверным усилиям, самоотверженности, героизму этой горсточке людей удалось победить стихию. Но победа дорого им досталась. Грязными, оборванными, обгорелыми, с чёрными распухшими губами, с бледными, перемазанными сажей лицами, со слезами на глазах начали собираться люди после того, как опасность миновала. Лукашин «смотрел на них, вслушиваясь в их простые, наивные слова, и сердце его изнемогало от любви и ласки к этим измученным, не знающим себе цены людям». Страшная усталость овладела людьми. Им «хотелось тут же пасть на моховину и не вставать. Казалось, что они потеряли всякую способность двигаться, думать, чувствовать.