Трагические обстоятельства, начавшиеся с убийства первого секретаря Ленинградского обкома партии С.М. Кирова, с ареста вёшенских районных руководителей и неоднократных писем и встреч со Сталиным, надолго выбили Шолохова из творческой колеи. Иногда удавалось писать…
Седьмая часть «Тихого Дона» была напечатана в «Новом мире» в 1937 году в № 11 и 12, а в 1938 году – в № 1—3; восьмая часть, заключительная, – в 1940 году, в № 2—3. Отдельное издание романа в четырёх книгах – «Тихий Дон» (М.: Гослитиздат, 1938—1940).
Шолохов и сам мучился над последней книгой романа, со всех сторон ему подсказывали, что Григорий Мелехов должен прийти в стан большевиков, Панфёров, Фадеев и говорили, и писали в своих письмах об этом, но Шолохов написал так, как подсказала ему правда истории и правда жизни.
Тяжело и мучительно выковывались новые человеческие взаимоотношения, новый человеческий характер. Этот процесс формирования нового мира и нового человека глубоко, правдиво и всесторонне раскрывает Шолохов в своих романах «Тихий Дон» и «Поднятая целина». Его герои оказались в центре сложнейших исторических событий, когда происходила ломка веками устоявшегося быта, когда создавались непривычные обстоятельства, возникающие при созидании новых форм жизни, в которых сущность человека раскрывается гораздо быстрее, правдивее и глубже, чем в привычной обстановке, где заранее всё взвешено и рассчитано. Пролетарская революция разбила старый порядок и указала новые пути всему человечеству. Но отказ от старых форм жизни и приобщение к новым порождали мучительную внутреннюю борьбу в душе крестьянина, ему было нелегко понять в это напряжённое время, что является правильным и необходимым, а что противоречит его интересам. Особенно сложен, извилист и противоречив был путь верхнедонского казачества. В нём колебания крестьянина (казака) получили наиболее заострённую и резкую форму. Но конец этих колебаний был почти везде одинаков: меньшинство уехало в эмиграцию, в западные и восточные страны, а большинство участвовало в мирном строительстве первой страны социализма. Мысли и чувства, поступки и действия, влечения и страсти главных героев изображены писателем как результат объективных условий общественного развития. «Тихий Дон» и «Поднятая целина» – это художественное выражение целой эпохи с её социальными и психологическими противоречиями и конфликтами. Эпоха здесь предстаёт во всей возможной сложности, пестроте и разнообразии человеческих судеб, напряжённости классовых столкновений, трагичности заблуждений. Революционное и контрреволюционное, случайное и закономерное, стихийное и сознательное, трагическое и комическое, прекрасное и безобразное, возвышенное и низменное – всё это получило в романах яркое художественное воплощение.
Шолохов внимательно читал критические статьи, с чем-то соглашался, с чем-то спорил, многое удавалось критикам и учёным разгадать, следуя текстам романов, но кое-что существенное так и оставалось для них тайным.
Удивило Шолохова выступление партийных деятелей, академиков, профессоров, военных работников, артистов и критиков «Наше слово о литературе» (1933), в котором Карл Радек опубликовал статью «Роман Шолохова «Поднятая целина» – образец социалистического реализма», написал о «Поднятой целине» и Н.И. Бухарин. Вот почему авторы либретто и музыки опер о «Тихом Доне» и «Поднятой целине» братья Дзержинские так старательно переделывают и перестраивают его романы в духе прославленного социалистического реализма, где социализм и революция торжествуют, герои выходят на правильный путь.
Среди разнообразнейших человеческих судеб, раскрытых в «Тихом Доне», внимание читателей и критиков приковывает к себе незаурядная личность Григория Мелехова, его сложная, противоречивая жизнь, его трагическая судьба. Как живой встаёт перед нами Григорий со своим индивидуальным темпераментом, со своим, только ему присущим характером, со всеми его сильными и слабыми чертами. С неослабевающим вниманием следим мы за судьбой героя, испытываем чувство симпатии, сострадания, горечи, сожаления. При всех ошибках, совершаемых им, при всех его противоречиях, в нём даже в самые критические моменты не иссякают душевные силы, вызывающие наше сочувствие, – честность, искренность, мужество, правдивость, благородство, прямота. Такова уж сила художественного слова: гениальный писатель целиком и полностью завладевает сердцем читателя и заставляет любить того, кого сам любит, ненавидеть того, кого сам ненавидит, сочувствовать тому, кому сам сочувствует. В конце романа, мучительно размышляя о нескладной своей судьбе, часто думая о смерти как единственной возможности ухода от этих нечеловеческих страданий, Григорий всё же снова тянется к родному хутору, к детям. И это ещё резче подчёркивает крах иллюзий Григория остаться в стороне от жестокой реальности, от истории.
Финал романа подводит итог большому периоду в жизни героя. Что с ним будет, мы не знаем. Этот итог не успокаивает в отношении дальнейшей судьбы Григория. Он заставляет тревожиться о ней. Но хотя в романе нет прямого указания на то, что дальнейший путь Григория совпадает с устремлённостью всего трудового народа, начавшего строить новую жизнь, вполне можно утверждать: Григорий вернулся в родной хутор, чтобы работать, чтобы жить. Из всего повествования видно, что он твёрдо решил вернуться к казачеству, что это не капитуляция врага народа, а решение человека, заблудившегося и убеждённого всем ходом событий в неизбежности и правоте нового пути. В конце романа, в период самых мучительных нравственных страданий, мы ни разу не слышим от Григория жалоб, он не пытается обелять свои поступки и оправдываться. Чем интенсивнее страдания Григория, тем богаче и содержательнее его духовная жизнь: в этих страданиях обнаруживается благородство души героя.
Отвечая на вопрос болгарских читателей, какова дальнейшая судьба людей типа Григория Мелехова, Шолохов сказал:
«Люди типа Григория Мелехова к советской власти шли очень извилистым путём. Некоторые из них пришли к окончательному разрыву с советской властью.
Большинство же сблизилось с советской властью, принимало участие в строительстве и укреплении нашего государства, участвовало в Великой Отечественной войне, находясь в рядах Красной армии» (Литературен фронт. София, 1951. 12 июля).
В «Донских рассказах», «Поднятой целине» и «Тихом Доне» Шолохов, как он сам об этом писал, стремился «не только показать различные социальные слои на Дону за время двух войн и революций, не только проследить за трагической судьбой отдельных людей, попавших в мощный водоворот событий в 1914—1921 годах», но и отобразить народ в годы мирного строительства, запечатлеть «те колоссальные сдвиги в быту, жизни, человеческой психологии, которые произошли в результате войны и революции» (Шолохов М.А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. С. 103).
Шолоховские творения, страницы которых перелистывает ветер истории, шире проблем, поставленных перед писателем. В этом секрет вечной молодости и жизненности, которые уготованы его произведениям. И рядом с бессмертными образами мировой литературы, обобщающими в себе тысячелетний опыт человечества, – с Гамлетом, Дон Кихотом, Фаустом – мы вправе поставить уже сегодня гениальный художественный монолит – образ русского человека Григория Мелехова.
Эти фразы автор книги использовал давным-давно, в 1958—1965 гг., в статье «Два Григория Мелехова» и в книге «Гуманизм Шолохова». В тексте монографии много страниц уделено и романам «Поднятая целина», «Они сражались за Родину». Здесь, подводя итоги великой судьбы гениального писателя, нельзя не напомнить еще раз не только о «Тихом Доне», но и о редких по отваге и мужеству, обстоятельности и смелости письмах Шолохова Сталину в 30-х годах. Шолохов – величина мирового масштаба, он только что получил Нобелевскую премию, дал десятки интервью. На столе у него задуманная трилогия «Они сражались за Родину», более грандиозная и мощная по охвату злободневных проблем и характеров, чем «Тихий Дон». В тот период Шолохов оказался в трагическом положении. А Л. Брежнев и его подручные в правительстве надеются руководить художественными процессами, как Сталин и Хрущёв. 12 декабря 1968 года Шолохов послал Л. Брежневу письмо, в котором просил его решить вопрос с публикацией глав романа: «Надо с этим кончать». Долго не отвечали, согласовывали. Но договориться ни с Брежневым, ни с Кириленко Шолохову так и не удалось: они так и не решились напечатать то, что взрывало укоренившиеся к этому времени партийные догмы. Один из партийных функционеров А. Беляев, душивших в литературе и искусстве всё талантливое и живое, много лет спустя, подлаживаясь к новому времени, вспоминал: «Мне посчастливилось прочитать эту главу в первозданном виде. В ней с потрясающей художественной проникновенностью рассказывалось о судьбе героя Гражданской войны и войны в Испании генерала Александра Стрельцова, о его аресте в 1937 году по обвинению… в шпионаже, о мытарствах его тюремной жизни. Горький спазм перехватывал горло, когда я читал эпизод о первомайской демонстрации в городе Ростове, где сидели в тюрьме генерал Стрельцов и другие несправедливо арестованные. Мимо стен тюрьмы шли праздничные колонны людей, распевавшие весёлые песни. И тогда арестанты в едином порыве вскочили на подоконники своих тюремных камер и мощно запели «Интернационал»… В праздничных колоннах на воле пение стало затихать, люди, слыша «Интернационал» из-за стен тюрьмы, растерянно затоптались на месте… и тогда охрана тюрьмы повернула на вышках пулемёты и хлестнула очередями по тюремным окнам…» (Беляев А. Писатель века // Советская культура. 1990. 19 мая).
