В своём послесловии «Вместо эпилога» к книге «Две зимы и три лета» (Советский писатель, 1969) Ф. Абрамов просил читателей набраться терпения, ведь роман только начинается, ещё он покажет две зимы и три лета, а потом… «Я хотел бы написать ещё не одну книгу о северной деревне, о моём Пекашине, и в них, в этих книгах, история пряслинской семьи, её возмужания и нравственного роста займёт не последнее место… Да, перемены на Пинежье большие, и на них надо посмотреть… Об одном прошу тебя, мой друг, – не ищи людей, с которых списаны мои герои. Это – бесплодное занятие. Ведь даже герои строго документального произведения всегда в чём-то разнятся с реальными людьми. А что сказать о героях моего, как говорили в старину, сочинения?» (Абрамов Ф. Две зимы и три лета. Л., 1969. С. 412—413).
Снова в романе «Две зимы и три лета» возникают герои романа «Братья и сестры», испытывая радость от окончания свирепой и жестокой войны. Анна, повзрослевший Михаил, Лизка, Татьяна, Петька и Гришка ведут степенный хозяйственный разговор, Михаил недавно вернулся в дом, увидел беспорядки в своём домашнем хозяйстве, Анна пытается беспорядки как-то оправдать, но Михаил неумолим. Анна с горечью рассказывает, как Федька залез к учительнице в печь, кашу из крынки выгреб. А все началось ещё в прошлом году – разбойник Федька у почтенного Степана Андреяновича украл 8 килограммов ячменной муки, паёк, выданный на страду. Так начинаются первые сцены романа. Повзрослевший Михаил, без двух недель ему восемнадцать лет, редко жил в доме, пропадал на лесозаготовках, потом сплав, потом страда, потом снова лес. «И так из года в год». Внимательно всмотрелся в обстановку дома, почувствовал хозяйскую руку пятнадцатилетней сестры Лизки, без него она командует в доме. Младшенькая Татьянка капризничает, не хочет утереть слёзы и подойти к старшему в доме Михаилу и поприветствовать его. А Михаил стал разгружать свою корзинку с подарками, привёз он 8 метров голубого ситца на платья, чёрные ботинки Лизке. «– И это мне? – еле слышно пролепетала Лизка, и вдруг глаза её, мокрые, заплаканные, брызнули такой неудержимой зелёной радостью, что все вокруг невольно заулыбались…» Она тут же сняла свои старые сапожонки, «заплата на заплате», а Михаил сказал: «Ботинки-то, наверно, великоваты… не было других. Три пары на весь колхоз дали». А за столом Михаил вытащил буханку хлеба, которую дал ему начальник лесопункта Кузьма Кузьмич на память о погибшем отце, и разделил всем поровну, в том числе и Федьке, в честь праздника Победы. «Мать и Лизка прослезились. Петька и Гришка, скорее из вежливости, чтобы не огорчить старшего брата, поглядели на полотенце с петухами. А Татьянка и Федька, с остервенением вгрызаясь в свои пайки, даже и глазом не моргнули.
Слово «отец» им ничего не говорило» (Там же. С. 23).
Так эпизод за эпизодом возникают повзрослевшие жители села Пекашина: Ставровы, Егорша, Степан Андреянович, Марфа Репишная, Анфиса Петровна, Евсей Мошкин, Варвара, Лобановы… Михаил Пряслин – нарасхват, то «ладил крыши, поднимал двери, подводил всякие подпоры под прогнившие потолочины, отбивал и наставлял косы, рушил постройки на дрова… В общем, его мужские руки нарасхват рвали безмужние бабы» (Там же. С. 42). А на селе мало что изменилось: «В Пекашине по-прежнему не было хлеба и не хватало семян, по-прежнему дохла скотина от бескормицы и по-прежнему, завидев почтальоншу Улю, мертвели бабы: война кончилась, а похоронные ещё приходили» (Там же. С. 47).
Анфиса Петровна направила Пряслина в город. Михаил справил свои дела, достал машинное масло и мазь, встретился с Дуняркой, которая совсем вроде бы недавно подарила ему носовой платочек, и всё говорило за то, что она неравнодушна к нему. Но учёба в техникуме изменила её. Она призналась Михаилу, что один знакомый лейтенант предложил ей руку и сердце. Михаил глухо сказал ей: «Иди», а дарёный платочек сжёг, «железный обруч набил на сердце, но куда деваться от памяти?» (Там же. С. 66).
С особой тщательностью описывает Ф. Абрамов праздник Победы в Пекашине, «пошёл этот праздник вперемежку с горючей слезой». Не забыли вдовы своих погибших мужей, многие не пришли на праздник. После первых рюмок, выпитых за Победу, после того, как бабы навспоминались о своих испытаниях и страданиях, принялись говорить комплименты Михаилу за бесперебойную помощь – ведь стольким бабам помогал наладить работу. Анфиса Петровна не выдержала, поднялась и сказала: «– Вы вот тут, жёнки, сказали: ту Михаил выручил, другую выручил, третью… А мне что сказать? Меня Михаил кажинный день выручал. С сорок второго года выручал. Ну-ко, вспомните: кто у нас за первого косильщика в колхозе? Кто больше всех пахал, сеял? А кого послать в лютый мороз да в непогодь по сено, по дрова?.. – Анфиса всплакнула, ладонью провела по лицу. – Я, бывало, весна подходит – чему больше всего радуюсь? А тому радуюсь, что скоро Михаил из лесу приедет. Мужик в колхозе появится… Да, бабы, за первого мужика Михаил всю войну выстоял. За первого! А чем мне отблагородить его? Могу я хоть лишний килограмм жита дать ему?
Анфиса налила из своей половинки в стакан, протянула Михаилу:
– На-ко, выпей от меня. – И низко, почти касаясь лбом стола, поклонилась парню… На Михаила лавиной обрушилась бабья любовь» (Там же. С. 77—78). Сколько ждали праздника, с горечью пишет автор, «а пришёл праздник – деревню едва не утопили в слезах» (Там же. С. 85).
Непредсказуемыми путями развиваются события и судьбы романа.
Несколько лет спустя, размышляя о проделанной работе, Фёдор Абрамов писал: «Я не стою коленопреклонённо перед народом, перед так называемым «простым народом». Нет, и народ, как сама жизнь, противоречив. И в народе есть великое и малое, возвышенное и низменное, доброе и злое. Более того, злое иногда поднимается над добрым и даже подминает его. Примеры? Да их немало как в мировой истории, так и в нашей отечественной, национальной… Многое в жизни любой нации объясняется особенностями национального характера, в нём таятся как взлёты, так и провалы истории. Я убеждён, что русский характер – самый многогранный, и самый разнообразный, и самый, так сказать, невыделанный, что ли…» (О хлебе насущном и хлебе духовном: Сборник. М.: Молодая гвардия, 1988. С. 41—42).
Среди многочисленных участников книги «Воспоминания о Фёдоре Абрамове» стоит обратить внимание на воспоминания Ю. Оклянского «Мужество», в которых передаётся не только портрет Ф. Абрамова, но и главный его завет: «Надо драться!» Ю. Оклянский, пригласивший в 1971 году Ф. Абрамова принять участие в совещании Всесоюзного совета по критике, с удовольствием описывает его выступление.
Роман «Две зимы и три лета» был напечатан в журнале «Новый мир» (1968. № 1—3). Ф. Абрамов с мудрым восторгом вспоминает свои встречи с Александром Трифоновичем, достаточно посмотреть его посмертные публикации: Абрамов Ф. Зёрна памяти // Литературная газета. 1985. 19 июня; Он же. Объединял таланты // Советская Россия. 1985. 30 июня; Он же. На ниве духовной // Наш современник. 1986. № 7. Настолько увлекла яркая фигура Александра Твардовского, что Ф. Абрамов предполагал даже написать книгу о нём, об этом свидетельствовала Л. Крутикова-Абрамова.
А Твардовский записывает в своём «Новомирском дневнике»: «Абрамов. Отказ Косолапова печатать вещь в «Роман-газете» («поскольку мнения в критике разошлись»). Боже, разделать бы эту «Роман-газету», да где, на каких столбцах или страницах, – давно уже «НМ» отказывал себе (и всё чаще) в роскоши по потребности. А дальше что – невозможно в точности предвидеть, но добра не жду» (Твардовский А. Новомирский дневник, 1967—1970. М., 2009. С. 202).
Содержание романа тревожило официальные круги, а Косолапов был вхож в них.
После войны возникли не менее острые проблемы, райком партии гнул свою линию, не считаясь ни с какими оправданиями, Анфиса Петровна делала всё для того, чтобы выполнить указания райкома, в лес направила столько, сколько смогла, но этого оказалось мало. При молчаливом согласии колхозников её сняли с председателей и назначили Дениса Першина, исполнителя райкомовской воли. Михаил согласился с решением, даже первый выкрикнул одобрение, а потом мучительно размышлял о прожитых годах под управлением Анфисы Петровны, о её доброте, искренности, постоянном внимании к бабьей доле, и горько становилось на душе. Потом выбрали председателем колхоза Лукашина, вернувшегося с фронта. И снова началось давление райкома партии на голодных и измученных войной людей: то добровольная сдача хлеба государству, то заготовка леса, то подписка на заём. «Месячник по лесозаготовкам (их стали объявлять с начала тридцатых годов) означал примерно то же самое, что решающий штурм укреплений врага на фронте» (Абрамов Ф. Две зимы и три лета. С. 232), – бесстрашно писал Ф. Абрамов в романе. Лукашин попытался возразить против такого решения райкома, но получил строгое уведомление райкома, и пришлось согласиться; кузница пусть работает, сев на носу, сам пошёл на лесозаготовки. Месяц провёл на лесозаготовках, вернулся, наступила пора добровольной подписки на заём. Ганичев, уполномоченный района, строго предупредил: «Не ниже контрольной цифры. Выше можно, а ниже нельзя». «Это был старый коняга-районщик, сухой, жиловатый и очень выносливый, один из тех уполномоченных-толкачей, которые из года в год, и зимой и летом, и в мороз и в грязь, колесят по районной глубинке – пешком, на случайных подводах, на попутных машинах, как придётся… Его, Ганичева, теперь власть в Пекашине. Вчера, например, Ганичев отдал распоряжение: завтра, в первый день подписки, никого на работы не посылать… Будто жизнь остановилась в Пекашине» (Там же. С. 277).
