друг с другом. Разве сионисты своими лозунгами о единстве еврейского народа, своими настояниями на естественности и неизбежности антисемитизма не лили воду на мельницу нацистской пропаганды? И разве нацистские лидеры в своих речах и сочинениях не цитировали время от времени сионистские источники, чтобы доказать неспособность евреев к ассимиляции? Один из этих критиков писал много лет спустя: «Действительно ли сионистская программа и философия, популяризируя мнение о том, что евреи навсегда останутся в Европе чужаками, внесли решающий вклад в эту чудовищную катастрофу, уничтожившую шесть миллионов евреев руками нацистов? На основании сведений, которыми мы сейчас располагаем, ответить на этот вопрос невозможно» [724].
Некоторые сионисты использовали сложившуюся ситуацию, чтобы напомнить своим либеральным, ортодоксальным и коммунистическим критикам о том, до какой степени те заблуждались в своих оценках положения немецких евреев. Действительно, разговоров о банкротстве либерализма было достаточно много, но заявления о сотрудничестве сионистов с нацистами — это абсолютный нонсенс. Ни один еврейский Молотов ни разу не сидел с нацистами за одним столом. Если же нацисты в своей пропаганде и цитировали сионистские идеи, то столь же часто они цитировали и слова евреев других политических убеждений, — все зависело от того, что они хотели доказать.
Сионисты не пользовались какими-либо льготами в нацистской Германии. Их лидеры и сотрудники печатных органов подвергались тем же гонениям и ограничениям, что и все другие евреи. Например, немецким сионистам не разрешили участвовать в сионистском конгрессе в 1933 г. Время от времени нацисты действительно поощряли усилия по ускорению эмиграции в Палестину, но такую же поддержку они оказывали и несионистским организациям, помогавшим евреям эмигрировать в другие страны. С точки зрения нацистов, сионизм был всего лишь частью всемирного еврейского заговора против арийцев, иной, чем либерализм или большевизм, но ничем не лучшей. Это был заклятый враг немецкого народа. Более того, среди нацистских лидеров существовало мнение (к которому временами склонялся и сам Гитлер), что немецких евреев лучше оставить в Германии как заложников, не позволяя им эмигрировать.
Всемирная сионистская организация, как и другие еврейские организации за пределами Германии, сталкивалась с чрезвычайными трудностями в отношениях с Третьим Рейхом. Разумеется, они протестовали против ущемления прав немецких евреев. Соколов в своей речи, открывшей 18-й сионистский конгресс в Праге (21 августа — 4 сентября 1933), заявил: «Говорить — опасно, но молчать — еще опасней» [725]. Конгресс принял резолюцию с обращением ко всему цивилизованному миру помочь евреям в борьбе за сохранение прав человека в Германии. Но ни эта декларация, ни другие подобные ей так и не повлекли за собой никаких практических результатов. Отдельные сионистские лидеры (в частности, рабби Уайз) в 1933 г. организовали бойкот немецким товарам и возглавили другие антинацистские инициативы. Однако сионистское движение как таковое вынуждено было действовать с осторожностью, так как более полумиллиона евреев оставались заложниками в руках нацистов и любой враждебный шаг еврейской организации за пределами Германии мог бы повлечь за собой страдания невиновных. Кроме того, необходимо было поддерживать контакты с немецкими властями, чтобы не прекратилась эмиграция. Все это ограничивало свободу политических и практических действий в борьбе с нацистской Германией.
«Еще никогда нам не приходилось с такой ясностью и с такой жестокостью ощущать, насколько шатко наше существование в диаспоре», — сказал Соколов во вступительной речи на Пражском конгрессе. Двадцать и даже пять лет назад предвидеть такое развитие событий было невозможно. И никогда еще сионизм не оказывался настолько насущным и необходимым. Слушатели встретили эти его слова аплодисментами, но Соколов отмахнулся от них: «Лучше бы вы аплодировали тридцать лет назад». Затем выступил Раппин. Он говорил о срочных планах помощи немецким евреям. Лучшим протестом против антиеврейской политики нацистов, заявил он, будет спасение евреев. По прогнозам Раппина, около 200 тысяч немецких евреев (т. е. почти половина их общего числа) потеряют работу. Палестина сможет принять от четверти до половины такого количества иммигрантов за следующие пять—десять лет. Этот прогноз оказался верным: половина немецких евреев успела покинуть страну до начала войны, и многие из них отправились в Палестину. Но до того момента, как двери захлопнулись, оставалось всего шесть лет, а не десять, и после 1938–1939 гг., после аннексии Австрии и Чехословакии, в смертельно опасном положении оказались еще сотни тысяч евреев.
Раппин вкратце описал деятельность Сэма Коэна, управителя палестинской цитрусовой компании, который в 1933 г. подписал соглашение с немецким министерством экономики о доставке в Палестину сельскохозяйственного оборудования на сумму в 1 миллион марок; оборудование предстояло закупить в Германии и продать в Палестине [726]. За этим соглашением последовал новый, еще более крупный договор о трансферте («Ха’авара») между сионистским движением (действовавшим через банк Палестины) и немцами. Многие евреи были крайне возмущены этими соглашениями, восприняв их как измену и саботаж бойкота немецких товаров. Это обвинение было справедливым в том отношении, что нацистское правительство согласилось на трансферт именно для того, чтобы «пробить брешь в стене антинемецкого бойкота», как писал в то время один из чиновников [727].
Однако сторонники соглашения утверждали, что бойкот, не получивший поддержки вне еврейских кругов, все равно окажется недолговечным. Ни западные державы, ни Советский Союз не пожелали порвать торговые отношения с Германией. С другой стороны, оставался шанс, что этот договор обеспечит расселение тысяч новых колонистов и укрепит положение евреев в Палестине, а следовательно, увеличит ее способность принимать новых иммигрантов. Впоследствии нацисты обнаружили, что договор о трасферте помогает развивать еврейскую промышленность в Палестине и тем самым укрепляет надежды на создание еврейского государства (таково было замечание Эйхмана во внутриведомственной записке). Разумеется, для нацистов это было нежелательно, так как их политика была нацелена на то, чтобы евреи оставались рассеянными по всему миру, а не создали государство — пусть даже и карликовое [728]. Соответственно, Берлин решил изменить условия договора о трансферте. В 1937 г. были произведены поставки оборудования на сумму в 37 миллионов марок, в 1938 г. — уже на 19 миллионов, а в 1939 г. — всего на 8.
Приход Гитлера к власти оказался «моментом истины» для сионистского движения. Только после этого они осознали, как немного успели достичь за три с лишним десятилетия! В речах на Пражском конгрессе лейтмотивом звучала тема провала: мы потерпели неудачу среди евреев, мы не смогли помочь немецкому еврейству, мы не сумели внушить еврейским массам идеи сионизма [729]. Сионистское движение до сих пор оставалось слабым по любым стандартам: из четырех миллионов американских евреев только 88 000 приняли участие в голосовании на выборах кандидатов на Пражский конгресс, а численность членов Федерации американских сионистов с конца 1920-х гг. даже уменьшилась. В Румынии проголосовали
