в последнее время звучит слишком много разговоров о равенстве между евреями и арабами и даже о двухнациональной Палестине. Эта, с их точки зрения, пораженческая тенденция несовместима с политическим сионизмом, который проповедовали Герцль и Нордау. Ревизионисты настаивали, что пришло время для радикального пересмотра принципов сионизма и для полной политической переориентации.
Конгресс открыл Соколов, назвавший это собрание «встречей реалистов». По-видимому, сам он не усматривал противоречия между этим заявлением и прозвучавшей позднее в его речи идеей о том, что всякая связь между арабскими бунтами 1929 г. и Декларацией Бальфура отсутствует: по мнению Соколова, эти мятежи были вызваны исключительно религиозным фанатизмом. Вейцман, выступавший после него, дал обзор истории сионизма: он говорил об причинах и мотивах принятия Декларации Бальфура и о различных интерпретациях этого документа, появившихся впоследствии [715]. Он упомянул о чересчур оптимистичных ожиданиях, которые возлагали на Декларацию Бальфура сразу после ее принятия, и указал факторы, тормозившие строительство еврейского национального дома: с одной стороны, рост влияния проарабских кругов, а с другой — обнищание восточноевропейских евреев и тот факт, что русское еврейство оказалось недоступным для сионизма. Сам Вейцман стремился поддерживать центральную позицию между теми, кто полагал, что после Декларации Бальфура политическая деятельность уже не нужна, и теми, кто, впадая в другую крайность, хотел заниматься только политикой. Критики «Возлюбленных Сиона» с презрением отзывались о методах этого общества: еще один дунам земли, еще несколько деревьев, еще одна корова, еще одна коза и парочка домов в Хадере. Но «если и существует другой способ построить дом, кроме как укладывая кирпич за кирпичом, то мне он неизвестен, — заявил Вейцман. — Если и существует другой способ построить страну, кроме как собирая дунам за дунамом, человека за человеком, ферму за фермой, то и он мне неизвестен. За одним человеком придет другой, за одним дунамом — еще один… А вот сколько понадобится на это времени — вопрос не одной только политики».
Речь Вейцмана произвела на многих впечатление, но убедила далеко не всех критиков. Они слышали подобные заявления слишком часто и хотели смены руководства. Жаботинский утверждал, что одних лишь экономических достижений недостаточно, чтобы сионизм занял сильную политическую позицию. Письмо Макдональда — недостаточная основа для сотрудничества с мандатными властями, так как оно дает арабам право наложить вето на любую деятельность, проводимую в соответствии с мандатом. Недостаточно также откладывать цель создания еврейского большинства в Палестине на некое отдаленное будущее. Сионистское движение должно четче сформулировать свою позицию и объявить, что его целью является скорейшее создание еврейского большинства по обе стороны Иордана и основание еврейского государства. В отступлении от духа Декларации Бальфура виновата не одна только Англия. В нем повинно и само сионистское движение или, по крайней мере, его руководство, постоянно уверявшее британское правительство в том, будто нынешняя политическая ситуация устраивает сионистов.
Жаботинский в своем выступлении крайне негативно интерпретировал письмо Макдональда, но в целом его речь выглядела вполне достойно и была лишена личных выпадов. Другие ораторы оказались менее сдержанными: Груенбаум, с похвалой отозвавшись о социальной и экономической политике Вейцмана, тем не менее, резко осудил его способ ведения международных дел. Минимализм был еще оправдан в первые годы после Декларации Бальфура, когда с его помощью можно было избежать конфликтов. Но в 1929 г. эта система отжила свой век и стала бесполезной. Доверять Англии уже невозможно. Фарбштейн (представитель «Мицрахи») потребовал отставки Вейцмана, ибо в своем выступлении на собрании Комитета Действия год назад тот отказался от требования создать еврейское большинство в Палестине.
Самая жесткая критика прозвучала в речи рабби Стивена Уайза, который отличался многими достоинствами, но был лишен политического чутья и проницательности. Уайз обвинил Вейцмана в том, что тот «засиделся на английских пирах» [716]. С англичанами должен говорить только человек, верящий в дело сионизма, а не такой руководитель, который заявляет: вы — большой народ, а мы — маленький, вы всемогущи, а мы — ничто. Ревизионисты также осыпали Вейцмана упреками: поэт У. Ц. Гринберг заявил, что жизнь в Палестине «превратилась в ад», а Страйкер сказал, что сионистское движение должно руководствоваться духом Герцля или духом Вейцмана — компромисса быть не может.
Контратаку возглавили Бен-Гурион и Арлозоров. Первый критиковал ревизионистов за их «легковесный сионизм», фразерство и демагогию, а также за то, что они винят руководство движения во всех неудачах. Так, ревизионисты заявляли: «Мы создадим еврейское большинство по обе стороны Иордана, если получим большинство в конгрессе». Наивные молодые люди из Польши еще могли поддаться на подобные обещания, но им не поверил бы ни один мало-мальски разумный человек, знакомый с палестинскими реалиями. Арлозоров упрекнул критиков Вейцмана в недостатке политического здравомыслия. Они, видимо, не понимали, что сионизм вот уже несколько лет находился в изоляции и что мировая политическая ситуация стремительно ухудшалась. К концу дебатов — самых драматичных со времен спора об Уганде — стало очевидно, что движение разделилось более или менее поровну на сторонников и противников политики Вейцмана.
В этой деликатной ситуации Вейцман неосмотрительно решил дать интервью корреспонденту Еврейского Телеграфного Агентства, в котором заявил, что не поддерживает лозунг о создании еврейского большинства в Палестине, который могут истолковать только как желание изгнать арабов из Палестины. Даже Арлозоров назвал это интервью политически вредным. Радикал Наум Гольдман, который уже давно добивался отставки Вейцмана, выступил от имени политического комитета и постарался извлечь как можно больше пользы для себя из его ошибки. Он заявил, что воспринимает это интервью как «объявление войны» сионистскому движению, и потребовал поставить на голосование вопрос о доверии Вейцману. В результате тот набрал лишь 106 голосов против 123.
Это был хорошо рассчитанный маневр и, в сущности, единственная возможность победы для оппонентов Вейцмана, поскольку голоса большинства, отвергшего прежнего лидера, сразу же резко разделились по вопросу о том, кто станет его преемником. Предложение ревизионистов раз и навсегда определить «конечную цель» сионизма было отвергнуто, а новый Исполнительный комитет, в который вошли Соколов, Арлозоров, Бродецкий, Фарбштейн, Локкер и Нейман, в сущности, представлял собой собрание вейцманистов без Вейцмана. Возможно, оппонентам Вейцмана (как он писал впоследствии) тогда казалось, что уступчивость Соколова позволит им направить сионистское движение в необходимом для них направлении. Но они ошибались, ибо Жаботинский так и не получил шанса воспользоваться ситуацией. А Наум Гольдман, по иронии судьбы, через много лет оказался в том же положении, в каком находился свергнутый им Вейцман в 1931 г.: его отстранили от руководства движением за склонность к «минимализму» и «постепенным изменениям».
Конгресс 1931 года казался большинству его участников поворотным пунктом в истории сионизма. Но и это было заблуждением, ибо политика Всемирной сионистской
