организации осталась практически неизменной, а Вейцман вернулся на пост президента четыре года спустя. Приписывать решающее историческое значение конфликтам внутри сионистского движения было бы неразумно. Настоящим поворотным пунктом стал только 1933 год, как выяснилось в результате событий, над которыми движение было абсолютно не властно.
Начало работы нового Исполнительного комитета пришлось на неблагоприятный момент. Правда, после публикации письма Макдональда отношения с мандатной державой несколько улучшились, что было необходимым условием для конструктивной работы в Палестине. Но финансовое положение Всемирной сионистской организации в этот период оказалось хуже, чем когда-либо. Глава политического департамента жаловался на огромный объем работ в невозможных условиях: денег для выполнения этих задач сейчас было меньше, чем десять лет назад. Из Америки он, как прежде и Вейцман, получал не столько деньги, сколько добрые советы. Численность новых иммигрантов в 1931 г. составила 4705 человек — меньше, чем в любой из годов после I мировой войны, не считая 1927–1928 гг. Новый верховный комиссар, генерал сэр Артур Уошоп, был благосклонен к сионизму, но чрезвычайно тверд в своем убеждении, что в Палестине давно пора постепенно вводить парламентскую систему. Для сионистов это было бы катастрофой, ибо тогда иммиграция и колонизация попали бы в зависимость от доброй воли арабского большинства. Этой опасности они избежали лишь благодаря настоятельным требованиям арабских лидеров, которые добивались полного запрещения иммиграции и продажи земель, а в противном случае не соглашались сотрудничать с британскими властями ни в одном политическом мероприятии.
Исполнительный комитет в Лондоне по-прежнему вел напряженную работу. Соколов за этот год успел встретиться с египетским королем Фуадом, с французским президентом Лебрюном, с Муссолини, с де Валера, вице-президентом США, и даже с Махатмой Ганди, от которого добился «удовлетворительного заявления» [717]. (Спустя семь лет, после ноябрьских погромов в Германии, Ганди писал Мартину Буберу, что немецкие евреи не должны эмигрировать в Палестину: их долг — оставаться в Германии и посвятить себя делу «сатьяграха» — пассивного сопротивления.) Какие же результаты принесла вся эта дипломатическая деятельность? Наиболее дальновидные сионистские лидеры — такие, как Арлозоров, который теперь руководил политическим департаментом, — были близки к отчаянию. Арлозоров неоднократно встречался с лидерами арабов, но вскоре понял, что реальной надежды договориться с ними нет. Он долго общался также с верховным комиссаром и даже убедил того прочитать «Автоэмансипацию» Пинскера. (На сэра Артура эта книга произвела большое впечатление, однако он отметил, что в Англии антисемитизма нет.) Арлозоров с возмущением порицал «пустое фразерство» ревизионистов по поводу того, что в Палестине следует ввести колонизационный режим. Ревизионисты хотели, чтобы англичане таскали за них каштаны из огня, а сами тем временем искали политической поддержки в Париже, Риме и Варшаве [718]. Однако и сам Арлозоров, изучая политический горизонт, приходил к выводам, не столь уж далеким от ревизионистских позиций. В июне 1932 г. он писал Вейцману: в один прекрасный день может оказаться, что сионисты верно проанализировали «еврейский вопрос», однако не имеют реальных возможностей достичь своей цели. Повсеместно наблюдался возврат к старому доброму еврейскому фатализму и к привычной надежде на то, что проблемы решатся сами собой: что-нибудь да случится. Но «эволюционный сионизм» имел лишь ограниченную ценность: он не мог ни вызвать энтузиазм у еврейских масс, ни добиться финансовой поддержки. Арлозоров был настроен крайне пессимистично. Он предвидел новую мировую войну — «через пять—десять лет». Отношения с арабами не давали поводов для надежды на лучшее: «Не исключено, что нам придется двигаться вслепую, не имея ни малейшего представления о том, куда мы направляемся». Арлозоров не исключал возможности временной революционной диктатуры для предотвращения захвата власти арабами, несмотря на то что такая идея «опасно близка кое-каким популярным мнениям» [719].
В 1932 г. экономическая ситуация в Палестине улучшилась, численность иммигрантов возросла вдвое по сравнению с предыдущим годом. В 1933 г. в Палестину приехали 30 000 человек — больше чем когда-либо, и это вызвало экономический бум. Однако в то же время положение евреев в Центральной Европе катастрофически ухудшалось. Сионисты давно предостерегали своих собратьев по вере об опасности слепых надежд на неизбежный прогресс терпимости и либерализма. Но даже те из них, кто был настроен пессимистически, оказались не готовы к реальной катастрофе. Заявив в ноябре 1932 г., что Палестина будет построена на руинах еврейской диаспоры [720], Вейцман, без сомнения, имел в виду руины экономические, а не физическое уничтожение.
В декабре 1932 г. во Франкфурте состоялось последнее перед приходом Гитлера к власти собрание Федерации немецких сионистов. Председатель собрания, Курт Блуменфельд, давно уже изрекал мрачные пророчества. К 1932 г. он пришел к выводу, что немецкие евреи вскоре попадут в разряд «второсортных» граждан. Вейцман посоветовал ему не ставить под угрозу положение немецких евреев столь тягостными прогнозами, и было решено, что франкфуртское собрание выпустит две резолюции, одна из которых послужит противовесом «ультрапессимистическим» взглядам Блуменфельда. Наум Гольдман, только что вернувшийся из Женевы и хорошо знакомый с настроениями различных правительств и политиков, заверил своих слушателей в том, что Франция и Англия не допустят прихода Гитлера к власти и что Россия считает нацистов своими заклятыми врагами; а значит, нет никаких поводов для беспокойства [721]. Три месяца спустя Гитлер уже был канцлером, а еще через несколько недель в Германии установилась диктатура.
Вначале евреи отреагировали на это обеспокоенно, однако они еще не чувствовали реальной опасности. Они верили, что Гитлер все же не станет портить отношения со всем миром, проводя в жизнь свою безумную политическую программу. Одно дело — быть лидером экстремистского политического движение, и совсем другое — главой государства. Легшая на его плечи ответственность, надеялись многие, вынудит его устранить самых фанатичных антисемитов из своего окружения. Но к апрелю, после бойкота, объявленного евреям, и открытия первых концлагерей основания для иллюзий уже не осталось. Эра эмансипации и равноправия для евреев завершилась, заявила «Еврейская хроника», центральный печатный орган немецкого сионизма [722].
В среде немецких евреев сионисты всегда составляли незначительное меньшинство. Но после прихода Гитлера к власти их авторитет мгновенно возрос. Внезапно все заинтересовались Палестиной. Сотни людей являлись на сионистские митинги, на которые прежде не удавалось привлечь и нескольких десятков человек; увеличились тиражи сионистских газет; повсеместно открылись курсы по изучению иврита [723]. По правде говоря, этот процесс не ограничивался одной лишь Германией и начался еще до января 1933 г. В конце 1932 г. ' сионисты впервые оказались сильнейшей партией на выборах в венской еврейской общине. Германский кризис отозвался по всей Европе; опасность почувствовали все еврейские общины.
Рост влияния сионизма раздражал его еврейских критиков, и некоторые дошли до заявлений о том, будто нацизм и сионизм сознательно сотрудничают
