Евангелие пронизано чувством благоговения авторов перед своим Учителем, безграничного восхищения Его Личностью и делами. При этом Иисус у евангелистов ничем не походит, скажем, на сверхчеловека ницшеанского толка, а напротив, являет ему полную противоположность. Он не выглядит ни обычным учителем мудрости, пусть даже высочайшей, каким Его старался представить Л. Толстой, ни великим пророком, как фигурирует Он в Коране. Евангелисты не устают повторять, что Он имел истинную власть: «Народ дивился учению Его, ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф 7:28–29), «Слово Его было со властью» (Лк 4:32). Напрасно было бы искать в Евангелии предписаний «на злобу дня», того, что в избытке присутствует в текстах Торы и Талмуда или в мусульманской Сунне; здесь все – sub specie aeternati, т. е. «с точки зрения вечности». Слова Иисуса практически не относятся к «внешнему», природному человеку, погруженному в толчею повседневной жизни, а обращены преимущественно к человеку «внутреннему», который в процессе истории изменяется незначительно, и надо признаться, не в лучшую сторону. Действительно, до сих пор остается практически недосягаемым уровень сохранившихся образцов в области философии, литературы или искусства из наследия, например, древних Греции и Индии. Гете писал: «Человечество идет вперед, а человек остается все тем же», а знаменитый протестанский богослов утверждал, что «Иисус имел в виду просто человека, безразлично, в каком он находится внешнем положении – человека, не меняющегося в своей основе, все равно, движется ли он по восходящей или по нисходящей, богат ли он или беден, силен духом или слаб. Евангелие сознает ничтожество этих крайностей и стоит выше них; оно метит у всякого в ту точку, которая не затрагивается всеми этими злобами».[2] Ясно увидеть эту «точку» мог только Он; ведь для Него людские души – открытая книга, в которой Он читал самые заветные движения, неведомые даже ее обладателю. Здесь автор в качестве короткого отступления намерен привести рассказ об одном эпизоде, участником которого он был. Учителя автора, выдающегося физика-теоретика И. М. Лифшица серьезно интересовала проблема принципиальной возможности исследования внутренней жизни человека с помощью приборов (в том числе живых), т. е. речь шла о том, можно ли, образно выражаясь, «заглянуть в душу», получив при этом достоверные сведения о ней. Свои размышления Лифшиц опубликовал в солидном философском журнале. Суть их заключается в том, что подобный эксперимент некорректен, поскольку сам процесс «заглядывания в душу» приводит к возмущению, которое неизбежно изменяет психическое состояние человека и непредсказуемо искажает результаты исследования. Препятствие, принципиально не позволяющее проникнуть во внутреннюю жизнь человека с помощью приборов (не исключая самонаблюдения), он условно назвал «экраном». Тут уместно вспомнить, что труднейший и важнейший завет древнегреческих мудрецов, высеченный на стене Дельфийского храма, звучит так: уио1 аеагшуу – «познай себя», и Сократ считал выполнение этого завета главной своей задачей. Когда во время беседы на эту тему со своим учителем автор заметил, что примеры беспрепятственного проникновения за «экран» имеются в Евангелии, то Лифшиц, подумав, согласился, хотя подобный подход к проблеме был ему, вероятно, чужд.
Впервые понятия «внутренний человек» и «внешний человек» фигурируют в посланиях ап. Павла; в этих терминах он описывает, в частности, наше спасение: «Воскресивший Господа Иисуса воскресит через Иисуса и нас… Посему мы не унываем; но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется.» (2 Кор 4:14,16). Ориген в своих «Началах» через два века после Павла писал: «Престол добродетели, разума и ведения – «внутренний» человек; именно здесь обновляется его образ Божий», так что когда Священное Писание говорит о сотворении «по образу и подобию Божиему», то речь, несомненно, идет о человеке внутреннем, и здесь христианская антропология смыкается с богословием. Поэтому когда блаж. Августин в раннем трактате «Монологи» ограничил область своих интересов двумя проблемами[3]: «Р. Так что же ты желаешь знать? А. Я желаю знать Бога и душу. Р. И ничего более? А. Решительно ничего», то он, по сути, говорит об одной. В своих богословских трудах Августин широко использовал понятия из области психологии, а был он одним из величайших психологов за всю историю этой науки. Тонкими психологами, умевшими читать в душах людей, были многие Отцы и Учители христианской Церкви. Среди подвижников русского Православия XIX в., обладавших этим даром, следует, в первую очередь, назвать преп. Серафима Саровского, а также свв. Макария и Амвросия – старцев Оптиной пустыни. Этот удивительный талант во многом сродни дару пророчества, так что использование понятия «психология» является здесь вынужденным, поскольку автору неизвестен термин, более отвечающий ситуации. Изучение человека, внутреннего и внешнего, в христианстве всегда считалось важнейшей задачей религиозной практики, т. к. такое занятие воспитывает, в первую очередь, одну из наиболее чтимых, особенно в Православии, добродетелей – смирение, и этим обстоятельством можно оправдать включение в книгу столь пространных рассуждений о возможности познания человеческой души. А завершить эти рассуждения хочется словами Достоевского из его замечательной речи о Пушкине: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость… Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой – и узришь правду… Победишь себя, усмиришь себя и станешь свободен, как никогда и не воображал себе… и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя».[4]
2. Возвращаясь к новозаветным текстам как к основному источнику сведений о жизни и учении Иисуса Христа, напомним, что на всех видевших и слушавших Спасителя неотразимо воздействовали власть и сила, которыми Он обладал реально. Сам Иисус об этой власти говорил ученикам уже после Воскресения – соответствующими словами завершается евангелие от Матфея (28:18–20): «Иисус сказал им: дана Мне всякая власть на небе и на земле: итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века. Аминь». Приведенные слова Иисуса являются для христиан одним из наиболее убедительных свидетельств Триединства Бога. Незадолго до этого события, во время Тайной Вечери, обещал Он апостолам не оставлять их без помощи: «Я умолю Отца и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины… В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас» (Ин 14:16,17,20). И далее: «Когда же придет Утешитель, Которого Я пришлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать обо Мне; а также и вы будете свидетельствовать, потому что вы сначала со Мною» (Ин 15:26,27). Обещанный Утешитель – Святой Дух, Параклет – сошел на апостолов в Иерусалиме в день Пятидесятницы, на пятидесятый день после Пасхи, т. е. через десять дней после Вознесения Христа: «И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились; и явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них, и исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещавать» (Деян 2:2–4). Перед собравшимся на шум народом с яркой, исполненной благодати проповедью выступил ап. Петр. Он «сказал им: покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов, – и получите дар Святого Духа… и присоединилось в тот день душ около трех тысяч… Все же верующие были вместе и имели все общее: и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого; и каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога и находясь в любви у всего народа. Господь же ежедневно прилагал спасаемых к Церкви» (Деян 2:38,41,44–47). Поэтому христианская Церковь считает праздник Пятидесятницы днем своего рождения. Пятидесятница иудейская также считается великим праздником, предвосхитившим Пятидесятницу христианскую, поскольку на пятидесятый день после благополучного исхода евреев из Египта, Пасхи Господней, на горе Синай Моисей получил от Яхве десять заповедей – основу и начало иудаизма как религии. Синайское законодательство свершилось примерно за 13 веков до событий, описанных выше и приведших к основанию Церкви христианской, событий, с которых начинается история христианства, а значит, и история Православия, изложению которой посвящена настоящая книга.
Дальнейший текст первой части разделен на главы в соответствии с наиболее естественной, с точки зрения автора, периодизацией этой истории.
