Рассказы этих людей — ценнейший этнографический, исторический фольклорный источник. Факты, приведенные в них, не мертвы, они включены в систему общечеловеческих ценностей. Причем нам ведь дороги не только факты. Чрезвычайно важно понимание связей между людьми (это исчезает бесследно) и роли человеческой общности как единого целого, как системы.
Рассказы часто горьки и жестоки. Но это не плачи. Понимать их как горестное стенание — нелепость. Всякое повествование держится на высоком чувстве собственного достоинства, осознании личностью своей силы и героизма. Человек раскрывается только тогда, когда осознает, что он достойно прожил жизнь.
Здесь представлены воспоминания-рассказы стариков из самых разных областей России, хотя, конечно, больше всего вятчан. Это помогает, мне кажется, достижению исторического и стилевого единства книги. Неизбежны какие-то повторы, может быть, бросится в глаза монотонность и массовость некоторых фактов. Но это тоже знак времени.
Идеализация, вольная или невольная, времени своего детства и молодости несомненна для большинства рассказчиков. Что ж, таковы свойства памяти. Прошлое всегда стоит на котурнах. Но будем помнить — русские в XX веке прошли через такие страдания и унижения, как ни один народ в Европе. Люди, пережившие XX век, увидели голую основу жизни.
За каждым рассказом стоят человеческие судьбы, прожитые жизни. Это очень много. Материал вламывается в сознание силой своей подлинности. Ведь недаром сказано, что никогда писатель не выдумает ничего более привлекательного и сильного, чем правда. Как из кусочков смальты складывается общий рисунок мозаики, так и здесь из разнообразных и зачастую очень схожих воспоминаний (судьба миллионов была одновременно многолика и типична) складывается цельное представление об истории души человеческой в России двадцатого века. Как в капле волжской воды содержится основная информация о великой реке, так и в судьбе каждого человека преломилась история страны, история народа. Факты, находящиеся в этих рассказах, не мертвы, они включены в систему ценностей человека, взаимоотношений людей.
История молчаливого большинства населения России прошлых эпох — русского крестьянства еще не написана. Между тем через пять — десять лет уйдут в небытие последние люди, сохранившие в памяти духовный облик России — страны крестьянской.
Народные воспоминания о прошлом — это истинная мера времени и мера человека той поры. Противоречивые и сбивчивые, но честные и безыскусные, они нужны нам сегодня. Без них мы обеднеем, обнищаем духом.
Меня прежде всего привлекали мелочи жизни, которые «река времени» погребает бесследно. Между тем реальная жизнь состоит как раз из мелочей и деталей быта, не осознаваемых как ценность. Но только такие мелочи дают настоящую атмосферу подлинности: цвет, вкус и запах каждой эпохи.
Вчитаемся же внимательно. Так жили миллионы…
«Пережила столько правителей»
Плехова Агния Петровна, 1909 год, дер. Детеныши[2]
Пережила столько я правителей. Родилась при Миколе, и столько много их сменилось с тех пор. Все пережила: и революцию, и гражданскую войну, и Отечественную войну. В 1914 году тятя мой ушел на войну. Помню, продразверстка началась, когда уже отца дома не было — погиб на фронте. Мама рано умерла. Остались мы с сестрой вдвоем. В продразверстку приедут вечером на обыск, тычут железиной — ищут хлеб. Как ведь хлеб отбирали — последнее выгребали! А мы один раз муки-овсянки навалили в амбаре в сундук и заперли на ключ и ключ отдали соседке. Пришли солдаты, спрашивают: «Что в сундуке?» А мы говорим, что именье мамино. Председатель сельсовета с ними был, ну он и заступился за нас. Говорит, дескать, сироты они. Ну и оставили наш сундук.
Жили мы кругом в лесу. Лес для нас был и еда, и топливо. Летом собирали грибы и ягоды, рубили лес — только на участках отведенных. Я ведь в лесу долго работала. В войну нас всех гоняли на лесозаготовки. По целым месяцам там жили и домой нас не отпускали. Попробуй-ка уйди! А дома две дочери маленьких да свекор со свекровью… Спасибо им, помогли. Не знаю, но в лесу работали и не болели, видать, воздух в лесу больно здоровый. Ведь в лаптях ходили, и кормили нас плохо. Если норму выполнишь, дак дадут 200 грамм хлеба. Пока идешь до барака — куска как не бывало.
А земля для крестьян раньше дороже золота ведь была. Раньше землю делили по мужикам. Да еще ведь как? Если родится парень в семье, дак ждали еще, пока подрастет он лет до десяти, а то ведь может умрет. А потом уж стали по едокам делить. А обрабатывали-то землю ой-е-ёй как! Сперва по весне вспашут, потом навозу навозят, по осени снова вспашут да проборонят. Земля-то ведь как пух станет, не то что сейчас.
Пограмотнее был у нас в деревне один мужик, он все праздники божественные знал, и писать, и читать умел. Помню, вот к нему ходили документы разные писать. Помню, ишо Библия у него была. По одно время, церкви-то когда громили, тогда Библию-то у него и забрали.
«Ладони у него были сплошная мозоль»
Бучихин Иван Николаевич, 1924 год, дер. Бельтюги, служащий
Моя бабушка Феклинья Леонтьевна была единственная дочь у своих родителей, а потому ее замуж на сторону не отдали, а женили дома, то есть взяли мужа в свой дом. В старину таких женихов звали «приволоками» (иногда «привалами») и на чужой деревне их не любили, притесняли, выживали. Феклинья в 1894 году родила моего отца Николая, в 1898 году — Анну, в 1903 году — Дмитрия, в 1907 году — Василия. В 1908 году деда Логея Тарасовича, как рассказала бабушка, завистники крутым кипятком насмерть заварили в бане. В наследство от деда остались старый пегий мерин да хомут с мочальными гужами.
Преодолевая все невзгоды, мой отец становился на свои ноги. Обзавелся скотом, стал появляться достаток. Но в 1914 году отца призвали в царскую армию. Он храбро воевал, получил Георгиевский крест, а в 1917 году перешел на сторону революции и в звании заместителя командира кавалерийского полка воевал против Колчака. В одном бою пулеметным огнем ему прошило обе ноги, долго валялся в госпитале, но ноги сохранил. Вернулся домой, глядит — хозяйство в упадке. Тогда он продал свой Георгиевский крест и купил жеребенка и через это вновь стал поднимать хозяйство. Женился на будущей матери моей Анастасии Семеновне в 1919 году. В 1920 году родилась Настя. Мало пожила, умерла. В 1922 году родился Алексей. Он выжил. В 1924 году родился я. После меня родились Миша, Аля, Валя, но все они умерли маленькими, не дожив до трех лет. Шел естественный отбор, слабые умирали. К услугам медицины не прибегали.
Отец часто беседовал с соседями по деревне, убеждал мужиков, что Ленину нужно верить. Нэп считал вершиной человеческой мысли, утверждал, что человек тогда будет человеком, когда трудолюбие будет проявляться ежеминутно. Про Сталина говорил, что это не Ленин и ему до Ленина не дорасти. Об этом говорил с оглядкой и перечислял много знакомых людей, которые бесследно исчезли. В свободное от полевых работ время отец плотничал, столярничал, а потом даже организовал лесопилку. Каждодневный от темна до темна труд вывел отца в середняки. Он имел две лошади, две коровы, овец, тулуп, шубу и весь необходимый крестьянский инвентарь, то есть стал по сталинским оценкам кулаком или подкулачником. Только никто не обратил внимания, что ладони у него были сплошная мозоль. На него было наложено «твердое задание». Он выполнил его. А в 1929 году мы всей семьей ушли из своей деревни в соседнюю коммуну. Бабушка только осталась со своим младшим сыном Василием.
Виделись часто, там было всего десять километров. Бабушка все советовала мне перенимать отцовское ремесло, называла все работы, которые я должен делать. Я как-то спросил ее: «А почему все должен делать я, младший брат? Что же будет делать Алексей?» Тогда-то бабушка мне пояснила, что по сложившемуся в деревне укладу старшие братья и все сестры должны оставить родительский дом, а самый младший сын обязан с детства знать, что именно он должен остаться в своем доме с родителями и только он должен «докормить стариков». По ее понятию я должен был с детства все уметь и делать. Ну так было тогда. С двенадцати лет я стал работать с отцом в столярке.
Свиньина Дарья Гавриловна, 1907 год, дер. Зайцы, крестьянка
Раньше говорили: «Лето — припасиха, зима — подбериха». А теперь где припасать-то? Денежки везде нужны.
Как ни говори, до войны лучше жизнь была. Труженик везде успеет. Мы наряжались во все свое. Много я ткала. Выткешь набойное и вышьешь — как красиво! Питание без денег. Мяско-то свое, молочко-то все свое. Грибов насолишь, насушишь. Все как-то было, и аппетит был хорош. И ягод наготовишь. Картошки очистишь, сваришь, грибов принесешь, масло ленное, если постом, а мясоедом — так сметанка. Все сеяли: гречу, просо, пшеницу, горох, рожь.
