Молодая Дашкова не успела еще справиться со своим расходившимся воображением, как Алексей Орлов, быстро промчавшись 28 верст, отделяющих Петергоф от Петербурга, входил в небольшой садик Монплезира. Было шесть часов утра; полная тишина царила в прямых аллеях нижнего петергофского парка, распланированного Петром Великим. Все покоится в бывшем его домике, в котором помещается Екатерина.
Орлов проходит через палисадник прямо к домику, входит в комнату императрицы и говорит совершенно покойным голосом:
— Все готово для вашего провозглашения.
— Как? Что? — спрашивает императрица.
— Пассек арестован.
Екатерина больше не расспрашивает. По уходе Орлова она торопливо одевается в траурное платье, свой обычный ежедневный костюм, и направляется через цветник Монплезира к выходу в парк. Она так ловко проскользнула, что ее лишь мельком заметил один часовой.
Навстречу ей попадаются двое мужчин, императрица быстро поворачивает от них влево и выходит в боковую калитку. Алексей Орлов садится на козлы той кареты, в которой приехал. Друг его, инженерный капитан-поручик Василий Ильич Бибиков, готовится верхом сопровождать императрицу. Екатерина со своей камер-фрау садится в карету, преданный ей камердинер Шкурин становится на запятки, и карета мчится…
Рубикон перейден. Впереди ожидает великую княгиню или жизнь, полная полезной деятельности, славы, блеска, или монастырь, вечное заточение, может быть, смерть…
Между тем к измайловским светлицам{31} собралась на рассвете небольшая группа главнейших сторонников Екатерины, главнейших не по чинам, а по горячему сочувствию к предпринимаемому делу. Для Екатерины, равно как и для всех участвовавших, как тогда говорилось, «в секрете», было чрезвычайно удобно положение измайловских казарм. Они находились в предместье тогдашнего Петербурга, недалеко от петергофско-ораниенбаумской дороги. Так что при въезде своем в Петербург Екатерина могла рассчитывать на возможность тотчас опереться на военную силу.
Было около восьми часов утра, когда к одной из рот Измайловского полка подкатил запыленный экипаж. У казарм ждало только 12 человек и барабанщик. Ударили тревогу. Вмиг сбежалось несколько десятков солдат, знавших более или менее, в чем дело. Три роты, осторожно подготовленные своими офицерами, окружают приехавшую императрицу. Она обращается к ним с трогательной речью, которая заканчивается словами:
«Только на вас, моих верных подданных, возлагаю надежду на спасение».
Солдаты отвечают ей дружным криком: «Ура! Да здравствует матушка Екатерина Алексеевна!» Екатерина проходит по некоторым светлицам, прося защиты у измайловцев, и везде слышит тот же ответ:
— Рады сложить свои головы за матушку государыню!
Двое солдат приводят под руки полкового священника, в ризе с крестом. Под открытым летним небом начинается присяга. Утро прекрасно и служит хорошим предзнаменованием. Только что началась присяга, к казармам подъехали извозчичьи{32} дрожки, и с них слезает в своем блестящем мундире шеф Измайловского полка Кирилла Григорьевич Разумовский, который заявляет Екатерине свои верноподданнические чувства и тут же принимает присягу. Пример всеми любимого начальника сильно действует на солдат и офицеров; те, которые еще колебались, идут охотно присягать. Не прошло и получасу, как весь полк был на стороне государыни…
Лишь только подъехала Екатерина к семеновским светлицам, ее встречают громкими криками «Ура!». Семеновцы на ее стороне, их начальник, премьер-майор граф Брюс, явно заявил свои верноподданнические чувства, поспешив к ней навстречу с приветствием. Солдаты не вполне понимают, в чем дело, но, не желая отстать от своего начальника и измайловцев, приветствуют Екатерину громкими криками и присоединяются к ее шествию.
Триумфальный кортеж, окруженный двумя полками гвардейцев, медленно, шаг за шагом двигается по нескончаемому Загородному проспекту и заворачивает на нынешний Невский. Тогда это был бульвар с деревянными мостками вместо тротуаров. Тенистые липовые аллеи, окаймлявшие першпективу, кое-где перемежались зелеными лужками. Пустыри окружали деревянные дома, которые носили еще на себе характер Петровской эпохи.
Вот и Аничков мост, перекинутый через Фонтанку, тогда еще не скованную гранитной набережной. Вот и чертоги графа Разумовского — великолепное здание талантливого архитектора — художника Растрелли. За этим дворцом тянется тенистый сад, занимавший все то место, где ныне Александрийский театр и Публичная библиотека. А тут же, против палат любимца императрицы Елизаветы графа Алексея Разумовского, площадь, покрытая дровами и бревнами.
Поезд все двигается. Толпа все растет. Торопливый говор, будоражащие крики оглашают свежий утренний воздух. Быстрее молнии пробегают по этим толпам странные слухи, Бог знает кем распространяемые: «Императора нет на свете, он упал вчерашнего дня с лошади и всею грудью ударился об острый камень!» — «Он после шумной пирушки упал с палубы корабля в море и потонул». — «Государь был на охоте и его нечаянно застрелили». В минуты всеобщего недоумения и переполоха толпа доверчиво принимает любую небылицу.
Никто не знает, куда едет Екатерина. Очевидно, в собор — но зачем: провозгласить ли себя государыней или сына своего возвести на престол? Одно ясно: начинается новое правление — время Петра III прошло безвозвратно…
К неумолкаемым крикам «ура!» присоединяется звон колоколов: духовенство, недовольное Петром III, явно принимает участие в перевороте.
Архиепископ Дмитрий Сеченов, окруженный духовенством, стоит в полном облачении на паперти собора Рождества Богородицы — небольшого деревянного здания, на месте которого построен был позднее Казанский собор. Он готовится встретить государыню. Ближайшие к собору куранты пробили 9 часов. Екатерина торжественно входит в храм. Начинается молебствие. Архиепископ, вознося моления Всевышнему о здравии государыни и благодарения за успех ее предприятия, еще недоумевает, как провозгласить ее — государыней или только правительницей, за малолетством сына ее Павла Петровича, как вдруг долетают до него с площади крики: «Да здравствует императрица Екатерина Алексеевна!» Орловы и их сторонники действуют энергичнее.
Провозгласив самодержавие Екатерины, они разом уничтожили замысел Никиты Панина и всех, кто желал видеть Екатерину только правительницей до совершеннолетия Павла Петровича.
«Ставши сразу в определенное положение к народу и войску, Екатерина направляется в нынешний Зимний дворец, тогда только что оконченный и не весь оштукатуренный, и велит привезти к себе туда восьмилетнего своего сына Павла Петровича. Измайловский и Семеновский полки, принявшие уже присягу, окружают дворец и ставят свои караулы охранять все его выходы…
Перед дворцом происходили следующие сцены: гвардейцы отовсюду сносили мундиры и разные принадлежности, устроенные по прусским образцам и по вкусу Петра III. Форма эта была им ненавистна и они публично выражали свою к ней ненависть: рвали в клочья и ломали все принадлежности вновь данной им Петром формы и тут же, на улице, переодевались в прежние мундиры времен Елизаветы.
Гвардейцы тем с большим удовольствием занимались этой потехой, что им тогда же было объявлено от государыни, что все в их военном быте восстановится по-старому, как было при Елизавете, и что похода на Данию не будет»{33}.
Однако как же выглядели все эти ненавистные одежды?
Император Петр III, питающий особенное уважение к прусскому королю Фридриху Великому, ввел в одежду и вооружение Русской армии следующие значительные перемены, в коих для образца приняты прусские войска. Итак, с «1-го генваря повелено было во всех полевых, гарнизонных и ландмилицких полках, как пеших, так и конных, штаб- и обер-офицерам носить мундиры не длинные и не широкие и у них узкие рукава, с малыми обшлагами, по образцу офицерских мундиров в Пруссии.
1 апреля состоялось положение об обмундировании полевых мушкетерских полков и гренадерских баталионов, по которому мундиры, или кафтаны, оставались, как и прежде, зеленые, подбой красный; цвет же воротника, обшлагов и вновь прибавленных лацканов предоставлялися на произвол шефов, от воли которых зависел и выбор цвета для камзола, штанов и пуговиц, из коих первые два могли быть: палевые или лосинные, белые, желтые и померанцевые{34}, а последние чисто медные, или медные, вылуженные под вид серебра.
На основании вышеприведенного положения, обмундирование рядового мушкетера составляли:
Мундир суконный, зеленый с небольшим отложным воротником, пришитым к нему всеми четырьмя краями, с лацканами (или без оных) и с малыми разрезными обшлагами; все три цветами по воле шефа;
