монографией, начатая, вероятно, параллельно с оформлением к печати книги о диктатуре. Содержание исследования «Борьба за народоправство в буржуазной демократии» – именно таково название рукописи, оставшейся неопубликованной [237], – доводится до восстания 10 августа 1792 г. Так что оно может рассматриваться как обширное историко-теоретическое введение к исследованию якобинской диктатуры.
Рукопись производит впечатление законченного произведения, которому, однако, не хватает полноценного библиографического завершения, прежде всего в отношении подстрочных сносок. Взяться за доработку и публикацию автор собирался после возвращения из ГУЛага в 1947 (или 1948) г. Но прежде ему требовалось собрать части рукописи – он перед арестом разделил ее на несколько частей, отдав на хранение разным людям (одна из них сохранилась на квартире Долининой). С этой, в частности, целью Старосельский снова приехал в Ленинград, вопреки административному запрету.
Однако сил для продолжения работы явно не было. Долинина свидетельствует о тяжелом состоянии Старосельского. Красноречиво и ее свидетельство, что одновременно с розыском рукописи Я.В. запасался снотворным, которое ему вскоре и понадобилось.
Рукопись поражает масштабностью авторского замысла, о чем можно судить уже по названиям глав: 1. Предпосылки революции и народоправства. 2. Муниципальное движение 1789–1792 гг. 3. Теория прямого правления в действии. 4. Зарождение государства-коммуны. 5. Социальная природа борьбы за народоправство. 6. Политические центры борьбы за народоправство. Партия 7. Политические центры борьбы за народоправство. Печать 8. Вооруженная сила народоправства 9. Развитие народоправства как процесс.
В сущности, революционный процесс сквозь призму того, что автор назвал «прямым народоправством». Под этим углом зрения рассматриваются произошедшие в ходе революции изменения в системе власти и главное – создание новых властных институтов. Старосельский был далек от того, чтобы изображать возникавшую революционную власть одним цветом; и в характеристике ее социальной природы он, наряду с «буржуазной демократией», отличал то, что может быть названо демократией в буквальном смысле слова, т. е. «власть народа», которая ассоциировалась у него с привлечением к политическому процессу широких слоев населения.
Посвящая свою работу «борьбе за народоправство», Старосельский подразумевал под этим институционное закрепление сопровождавших политический переворот во Франции и составлявших основную движущую силу революционного процесса массовых социальных движений – выступлений городских низов и крестьянских восстаний, которые он, следуя всемогущему в советской историографии классовому анализу, относил к «мелкобуржуазной демократии». Последняя и оказывается в классовых категориях социальной базой «борьбы за народоправство».
Не углубляясь, к счастью, в классовый анализ, Старосельский представлял политологический анализ «борьбы за народоправство». «Народоправство» выступает у него формой прямого, бес-представительского правления, образцом которого было местное самоуправление в Париже (дистрикты, секции). Он задумывается о возможности развития этой формы от муниципального уровня к «государству-коммуне» (которой посвящена специальная глава монографии). Как «зародыш абсолютно новой формы классового господства» [238] такой тип правления, доказывал Старосельский, мог получить законченное развитие только в пролетарской революции. Это и был прообраз Советов [239].
Очень содержательны главы 6 и 7 под общим названием «политические центры борьбы за народоправство». Седьмая посвящена революционной прессе и, с точки зрения Ю.В. Гусевой, имеет самостоятельное значение благодаря детальному анализу различных журналов, их идейного направления и общественного значения. А в концептуальном аспекте наиболее важна шестая глава, где автор анализирует возникновение идеи партии, формирование организаций партийного типа и становление на базе Якобинского клуба подлинной революционной партии «единой и единственной, монополизирующей всю государственную власть» [240].
Так, феномен «борьбы за народоправство», последовательно прослеженный Старосельским выводил к главной (по большому счету единственной) теме всего его творчества – революционной диктатуре. Кроме политологического, Старосельский выделил в этой теме историко-культурологический аспект, попытавшись исследованием истории общественной мысли выявить генезис самой идеи и идеологические предпосылки якобинской диктатуры.
Обратившись к «Общественному договору» и другим сочинениям Руссо, Старосельский нашел у него то, что искал. А нашел он у радикального классика Просвещения в концепте государства Общей воли «крайний этатизм», «гипертрофию этатического начала» в ущерб самоопределению личности. Вкупе с эгалитарной утопией бесклассового общества [241], социальную неопределенность которого советский историк свел к классовому знаменателю – естественно «мелкобуржуазности».
Распространенное в ранней советской историографии якобинской диктатуры это понятие, казалось, адекватно объясняет промежуточный тип власти (между буржуазной и пролетарской), ее колебания и противоречивость, сильные (близость к народу) и слабые стороны – реакционность экономической программы, историческую обреченность как препятствия развитию капиталистических отношений.
Однако и в данном случае важен был не классовый анализ, в котором Старосельский отнюдь не был оригинальным. «Стоило ли, вообще, огород городить с теорией классовой диктатуры у якобинцев?». Отвечая естественно утвердительно, Старосельский не дает прямого ответа. Но смысл его поиска элементов такой теории у Руссо и в практике якобинцев понятен. Руссо – один из классиков Просвещения, просветитель-демократ, и якобинцы, считал Старо-сельский, доказали, что вопреки буржуазным теориям демократии «диктатура и демократия не представляют собой двух полярных противоположностей».
Наоборот, резюмирует Старосельский: «Форма демократии перерастает в диктатуру, и диктатура часто бывает весьма демократичной» [242]. Постулат совместимости диктатуры и демократии, оксюморон «демократической диктатуры» сделался краеугольным пунктом советской концепции якобинской диктатуры, который в 60–70-х годах пришлось защищать даже от западных марксистов Альбера Собуля и его товарищей [243].
Ход размышлений Старосельского отчасти поясняет дискуссия, развернувшаяся по его докладу в Секции права и государства Комкадемии. Характеризует она и личность Якова Владимировича, его непростое положение в сообществе ученых-юристов, так же как и среди историков. Старосельский рассчитывал, что коллеги порадуются его научному открытию. А те приняли концепцию весьма скептически. Рациональная суть их возражений сводилась к тому, что докладчик не учел диалектику мысли Руссо и что у автора «Общественного договора» были положения, прямо противоположные сфокусированным у Старосельского.
Докладчика взял под защиту председательствовавший Евгений Брониславович Пашуканис, руководитель Секции права и государства Комакадемии, видный советский юрист, ставший титульным редактором книги Старосельского «Проблема якобинской диктатуры» и автором предисловия к ней, впоследствии – один из разработчиков Конституции 1936 г., погибший, когда эту Конституцию подмял под себя Большой террор.
Пашуканис заметил, что односторонность подхода Старосельского, выступает в виде «прожектора», освещающего неразработанное исследовательское пространство. Он согласился с докладчиком: «Мелкая буржуазия не может создать диктатуры, последовательно осознанной до конца. Но, может быть, в лозунги мелкой буржуазии могут быть включены и лозунги демократической диктатуры пролетариата и крестьянства» [244].
Выявилась, однако, чисто корпоративная коллизия. Старосельский пришел в правоведение от практики, и в науке его тянуло к истории общественной мысли, что прекрасно иллюстрирует его дотошная работа с текстами Руссо. А коллеги были не готовы к подобному углублению в интеллектуальную историю, да и Старосельский не задумался (не успел!) о предшественниках Руссо.
На это ему и указал А.И. Ангаров, единственный из участников обсуждения, проявивший искушенность в истории общественной мысли. Он-то
