Мимо "Паруса" по узкому фарватеру прытко прошлепала какая-то посудина, под дощатым настилом веранды заухала, заколотилась взбудораженная вода, проплескиваясь в плохо зашпаклеванные щели. Дамы засуетились, спасая от брызг подолы длинных платьев.
Воспользовавшись суматохой, Урманов перекочевал к своим офицерам. И еще раз убедился, что не бывает худа без добра: когда бы еще привелось разом познакомиться с женами почти всех своих подчиненных.
Молодые женщины - заметно старше была лишь супруга Дягилева - с откровенным любопытством посматривали на отца-командира. Сергей не полагался на скромность своих офицеров и понимал, что их подруги знают о нем немало, причины для любопытства у них довольно веские.
Валейшо подвел к нему худенькую узкоплечую женщину:
- Рекомендую свою дражайшую половину, Сергей Прокофьевич, - чопорно произнес замполит, а жена его легонько наклонила гладко причесанную голову и назвалась:
- Лариса... - потом на секунду замялась и добавила: - Кузьминишна.
"Да, разница у них не меньше чем в полтора десятка лет", - подумалось Урманову.
Гости на веранде оживились, двинулись к входу: подкатывал разукрашенный гирляндами цветов и воздушных шариков свадебный кортеж. Лихо затормозив, шофер передней машины шустро вынырнул из кабины и церемонно распахнул дверцу.
Первым из машины выбрался Игорь Русаков и протянул руку невесте. Когда она распрямилась, отбросив упавшую на лицо фату, Сергей чуть не ахнул от изумления: так хороша была эта смуглолицая женщина в белом наряде.
Навстречу молодоженам спешил официант с хлебом-солью и двумя бокалами шампанского на червленом подносе.
Игорь осушил свой до дна, затем хватил бокал об пол, сыпанув под ноги гостям хрустальные осколки. Ирина лишь пригубила, осторожно поставила бокал обратно на поднос и гордо вскинула голову, словно приглашая всех полюбоваться ею.
По иронии судьбы чуть наискось от Сергея за столом оказался Юркевич, который тоже не сводил глаз с молодоженов, поднимая единственный раз налитую рюмку и нетронутой ставя ее обратно возле пустой тарелки. "Вспоминает, верно, свою свадьбу", - подумал Урманов.
Сергею рассказывали, что свадьбу с Татьяной они сыграли по-студенчески скромно в красном уголке общежития, были только сокурсники по институту да родственники. Татьяна выглядела очень счастливой, много смеялась, танцевала и пела. Вряд ли она в тот вечер хоть раз вспомнила о нем.
А Сергей в тот вечер сидел один за пнем-столиком в полупустом загородном ресторане, прозванном "шайбой", лил себе водку в фужер, но никак не мог захмелеть. Когда его выпроводили после закрытия, он всю ночь бродил по сырой осенней степи, с трудом волоча облепленные мокрыми штанинами ноги в пудовых от налипшей грязи ботинках...
На невысокой эстраде заиграл небольшой, но слаженный оркестр.
Жених с невестой первыми вышли на круг. Чтобы не остаться один на один с тоскующим Юркевичем, Урманов встал и пригласил одну из подружек невесты. Миловидное скуластое лицо девушки просияло, она с готовностью поднялась ему навстречу.
- Вы знаете, товарищ командир, - говорила она, озорно прищурившись, мы всей бригадой в вас влюблены!
- Всей? - невольно усмехнулся Сергей. - А как же она? - кивнул он в сторону вальсирующей невесты.
- И она тоже... пока этот мальчик не подвернулся.
Оркестр переменил мелодию. Звонко вывел руладу саксофон, загремел, выбивая залихватскую дробь, барабан, малиновым звоном поддержали его медные тарелки.
С эстрады в зал полетели слова разудалой старинной песни:
По обычаю петербургскому,
Отдавая дань духу русскому,
Мы не можем жить без шампанского
и без табора без цыганского!..
Глава 11
Лишь на третьей неделе плавания приноровилась Татьяна к ритму судовой жизни. До этого же сознание ее обреталось как бы в двух измерениях: в зримом и ясном до мельчайших деталей прошлом и в зыбком, страшащем, необнадеживающем будущем. Настоящего как бы не существовало. Почти каждую ночь снились ей отцовский кров то в Севастополе, то в Москве, симферопольское студенческое общежитие и даже мужние хоромы в Куйбышеве. Сны были объемными, цветными и даже пахучими.
Как-то ей пригрезилась унылая желтая пустыня без единого человеческого следа. Откуда-то из-за колышущихся барханов доносился отчаянный Димкин крик: "Мама! Ма-мочка!" Она бросалась на помощь сыну, но тут же увязала по пояс в сухом хрустящем песке, а Димкин зов доносился уже совсем с другой стороны...
Она вскочила с койки в липком горячечном поту, дрожащими пальцами кое-как застегнула платье, простоволосая и нечесаная опрометью бросилась в радиорубку. Больно ударилась ногой о желтовато мерцающую в свете ночника ступеньку трапа.
Юра Ковалев никак не мог взять в толк, чего она хочет.
- Радиограмма... сын... мой Димка... - словно спьяну бессвязно выкрикивала Татьяна.
- Что с вами, Татьяна Ивановна? Успокойтесь, вот выпейте воды, наконец сообразил радист. - Никакой радиограммы мы для вас не получали.
Она приняла из его рук наполненный стакан, с жадностью отхлебнула глоток.
- Ради бога, Юра, пошлите запрос о здоровье моего сына! Он тяжело заболел, я это знаю, я чувствую!
- Но в Москве сейчас полночь, телеграмму вряд ли доставят. Погодите до утра, доктор.
- Пошлите любую, срочную, "молнию"! Иначе я с ума сойду!
- Хорошо, давайте московский адрес.
Спать Татьяна больше не могла, страшилась вновь увидеть ту ужасную желтую пустыню, еще раз услышать рвущий сердце Димкин вопль. Она обреченно брела по тускло освещенному коридору и в конце его чуть не столкнулась с Яном Томпом. Тот едва успел придержать ее своими большущими руками.
- Татьяна Ивановна, что с вами? - озабоченно спросил Ян. - На вас лица нет.
- Извините, Ян, у меня дома, должно быть, случилась большая беда. Такой страшный сон!
- Всего-навсего сон? Какой сейчас день недели? Понедельник? Моя мама говорила: в понедельник сон бездельник. Не берите в голову, ничико не произойдет, честное слово, Татьяна Ивановна!
"Ничико ни произойдет" - только эти три слова остались в сознании Татьяны из всей горячей тирады Томпа, и они подействовали на нее, как струя свежего ветра в застоялой духоте. Она благодарно взглянула на зеленоглазого великана.
- Пойдемте в кормовую рубку, Татьяна Ивановна, оттуда чудесный вид, предложил Ян.
- Но вы только что с вахты, вам отдыхать надо, - возразила было она, но Томп решительно взял ее за локоть.
- Я и так многое в своей жизни проспал, - добродушно рассмеялся он.
Ночь была светлой, через широкие иллюминаторы лунные блики падали на линолеум палубы, расчертив ее, словно шахматную доску, на квадраты. В иллюминатор была видна приподнятая кормовая надстройка, а за ней, на темно-зеленой поверхности воды, как спина неведомого морского чудовища, выгибалась белесая полоса кильватерной струи - следа от винта.
Судно шло под ветром, потому создавалась иллюзия тишины и спокойствия.
Пожалуй, впервые за весь рейс видела Татьяна океан таким умиротворенным, казалось, он устал от собственного буйства и теперь отдыхает, глубоко дыша пологой зыбью.
- Вы знаете, - заговорил Ян. - Самовнушение страшнее морской болезни. Несколько лет назад был у нас в экипаже один слесарь. Умный парень, книжки любил читать, анекдотов знал жуть сколько. Где ни присядет, вокруг него сразу матросы, от хохота переборки дрожат. Так вот втемяшилось как-то слесарю, что не сходится арифметика между его рейсами и рождением дочки. Почернел слесарь, товарищей стал избегать, забился как рак в свою слесарку. Доктор наш - тогда с нами Пал Сергеич плавал, фельдшер по образованию, - целую лекцию прочел слесарю, что, мол, бывают и ранние роды, и поздние. А тот уперся: пока, говорит, она не докажет, что дочь моя, говорить с ней не о чем. Весь рейс самоедством занимался, а пришли домой - списался и больше в море не ходит. Вот до чего самовнушение довело. Совсем как у Некрасова:
Мужик, что бык, втемяшится
В башку какая блажь,
Колом ее оттудова
Не выбьешь...
"Вот и я в такого блаженного мужика превращаюсь, - слушая Томпа, горько размышляла Татьяна. - Правильно, видимо, говорят, что море - не женская доля..."
- Красивая ночь, правда, Татьяна Ивановна? - снова подал голос Ян. В такие ночи рождаются поэты... И вы знаете, я тоже балуюсь стихами... Только по-эстонски.
- Прочтите мне что-нибудь свое, Ян, - попросила Татьяна.
- Но вы же не знаете нашего языка.
- Все равно читайте, я слушаю.
- Хорошо. - Ян на минутку задумался, сосредоточиваясь, пригладил ладонью белесые вихры.
Татьяна слушала мягкие гортанные фразы Томпа, и ей казалось, что это волна накатывается на отлогий галечный берег, потом с шипением откатывается назад, оставляя после себя влажные кружева водорослей, битый перламутр ракушек, ноздреватую янтарную крошку...
- Это стихи о море? - спросила она, когда тот замолк.
