Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Ёмкую характеристику творчества Ю. Кузнецова дали в «Лексиконе русской литературы ХХ века»: «Кузнецов принадлежит к числу поэтов, тесно связанных с русской традицией. Он видит свою задачу в постановке извечных вопросов бытия, а не быта. Наряду с историческими стихотворениями (напр., «Сказание о Сергии Радонежском») у него встречаются стихи о Второй мировой войне, о событиях современности и о трагической судьбе России. Тема жестокого бытия переплетается с мотивом любви как спасительного начала. Стихам Кузнецова свойственна интонация баллады, а конкретные ситуации описаны сжато, скупо. Он часто обращается к снам, мифам, к фантастике, чтобы притчей или намёками высказать волнующие его мысли» (М., 1996. С. 214).

Особенно яростные схватки были вокруг стихотворения «Я пил из черепа отца». Вот оно:

В этих строчках таится трагическая любовь к прошлому России, трагическая потому, что многие его современники позабыли о великом прошлом, о великих именах Русской земли, довольствуясь современным мелкотемьем. Как раз в то время разгорелись бурные дискуссии между критиками журналов «Новый мир» и «Молодая гвардия». Лирический герой чем-то своеобразным, неповторимым перекликается с образом Гамлета, вспомним этот образ.

Со временем поэзия Кузнецова становится глубже, обширнее, он заглядывает в далёкие века и в далёкие страны, среди героев его стихов действуют Гомер, Софокл, «мрачный Дант», Мильтон, Франсуа Рабле, Лукиан, Боккаччо, появляются и Христос, и Демоны, происходит борьба добра со злом, и не всегда побеждают в этих конфликтах добрые начала, порой под гнётом неумолимых сил поэт не понимает, о чём говорит с «верной женщиной», почему зовёт в собеседники «время», «свист свистит всё сильней», «вот уж буря ломает деревья», поэт во власти могучего стихийного чувства:

И «золотая стрела Аполлона» чуть ли не всего, что окружает и что хранится в памяти, воплощает во вдохновенные стихи и поэмы. «Сказание о Сергии Радонежском», «Сказка о Золотой звезде», «Сказка гвоздя», «Былина о строке», «Тень Низами», «Рыцарь» (шуточное), «Мужик», «Мне снился сон, когда в меня стреляли…», «Поездка Скобелева. 1881 год», «Возвращение молодца из Персии. 1185 год» – эти и десятки других стихотворений повествуют об исторических фактах, легендах, снах, шутливых историях, мифах, а все вместе передают неповторимый душевный мир поэта, его духовное богатство.

А «Превращение Спинозы» (1988) возвращает нас в Нидерланды, в ХVII век, когда великий философ за вольнодумство получил наказание от Амстердамского еврейского общества, «великое отлучение» (херем), жил в деревне и занимался шлифовкой линз. Вот биографическая основа этого стихотворения: «Смотрел загадочно Барух, / Шлифуя линзы быта, / Как пауки ловили мух / В углах звезды Давида…» Сожрали пауки друг друга, один остался, «Философ не сдержался – И превратился в паука / И в банке оказался».

Это ещё одна загадка Юрия Кузнецова.

В последнее десятилетие своей жизни Юрий Кузнецов увлёкся религиозной проблематикой. На библейские темы он написал поэмы «Путь Христа» и «Сошествие в ад», «Детство Христа», «Юность Христа», некоторые из них вызвали недовольство как священников, так и неверующих. Поэт явился ко Христу, а потом вместе с ним спустился в ад, где увидел чуть ли не всех страдальцев – классиков мировой культуры.

Как Н. Клюев и С. Есенин спустили на землю Христа, чтобы Он увидел то, что происходит на земле, так и Ю. Кузнецов идёт ко Христу, который сказал: «Блаженны нищие духом, ибо есть Царствие Небесное»:

Кузнецов Ю. Избранное. М., 1990.

Кузнецов Ю. Путь Христа. М., 2001.

В издательство «Советский писатель» поступила рукопись романа «Отава». Никто в издательстве не мог припомнить, чтобы фамилия автора появлялась в печати. Пошли в Ленинскую библиотеку и по каталогу установили, что Владимир Карпенко только что опубликовал первую часть романа в Астраханском книжном издательстве. Листов десять из тридцати. И всё. А между тем художественная ткань книги не оставляла сомнений, что «Отава» принадлежит перу безусловно талантливого человека. Казалось бы, тема старая, а сколько в ней свежести, непосредственности. Особенно радовал язык писателя – образный, меткий.

В основе сюжета романа история возникновения и роста молодёжной организации, активно действовавшей под руководством большевистского подполья против немецких оккупантов. И вот на этом «старом» материале автор создал яркое, интересное произведение. В романе много действующих лиц, и каждое отличается резко выявленной индивидуальностью, чётко обрисовано психологически.

Надолго запоминаются три друга – Фёдор, Леонид, Михаил. Бескорыстные, самоотверженные, преданные Родине. В их поступках на первых порах много мальчишеского, но потом их характеры мужают. Двое из них погибают в суровой борьбе, третий после освобождения родной станицы вступает в ряды Красной армии.

Словом, роман «Отава» получился вполне зрелым в художественном отношении, интересным, значительным по материалу произведением.

Догадываешься, что автор рассказывает о близком, пережитом. Но тем не менее возникал вопрос, что лежит в основе его романа – вымысел или документ?

…К середине лета Сальская степь выгорает. Из апрельской нежной, зелёной и голубой, превращается в бурую, серую. Корёжится, сохнет трава, трескается земля. Днями над степью колышется раскалённая воздушная зыбь. Стоит одуряющая жара. Нечем дышать. Кажется, всё живое вымерло. А если в эту пору подует извечный враг степи – ветер из далёких горячих пустынь Закаспия, – становится просто невыносимо.

К концу августа жара спадает, утихают и меняют направление ветры. Выпадают дожди. Теплынь, будто снова вернулась весна. Обновляется, молодеет степь – одевается в зелёный наряд, отаву. Нет в ней майских одурманивающих запахов, она скромнее на цвет, крепче на корню, жёстче и суровее. Но радует так же. Растет и тянется к солнцу до самых заморозков.

Картина эта, поэтическая и вместе с тем полная драматизма, помогает понять суть творчества В. Карпенко. Сальская степь взрастила писателя, она, как добрая мать, мудро делилась прожитым.

Весенней грозой прошла Гражданская война. Прошла, казалось пытливому мальчишке, давно. Но гудит, стонет под копытами тысяч коней распластанная степь, стоят перед глазами рвущиеся в бой конские лавы; не утихает пушечная пальба; косые полотнища пулемётных очередей выкашивают людские массы; молодая кобылица, учуяв кровь всадника, тоскливым ржанием оглашает скорбно притихшую степь…

Ночами напролёт мог слушать Владимир Карпенко рассказы бывалых людей. Тёмночубые и седые, с резкими складками на лицах, близкие и дальние, в табачном дыму, за неизменной бутылкой, они вспоминали ушедшую жизнь. Для него не было ни странным, ни удивительным, что эти люди некогда сходились насмерть, ослеплённые сословной ненавистью друг к другу, рубились напропалую, лихо. Теперь победители и побеждённые – за одним столом. Нравственное превосходство сделало победителей великодушными. Прямой наследник отцов и дедов, мальчишка тоже проникался великодушием. Услышанное тревожило его воображение. Чуть свет он бежал на бугор, где белела пирамида, сложенная из ракушечника, обнесённая частоколом; на макушке алела звезда из жести. Похоронили на этом месте казаков-дружинников с Дона. Они уходили из станицы Романовской от повстанцев-белоказаков; пробивались сюда, в Сальские степи, к красным. Человек шестьдесят покоится в братской могиле. Или оказывался парнишка далеко за хутором, задумчиво вглядывался в забурьяневшие окопы, выколупывал позеленевшие стреляные гильзы. Вот канава у дороги. Тут валялся казачий офицер, срезанный с тачанки из пулемета дядькой Гришкой Беркутовым, двоюродным братом отца. За хутором гребля через ерик… Опять Беркут на своей тачанке: валит снопами с сёдел казаков, сумевших уйти от клинков думенковцев…

Детвора, очарованная услышанным, повторяла боевые дела отцов и дедов в играх. Сходились улица с улицей, шли край на край, хутор на хутор.