Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Детвора, очарованная услышанным, повторяла боевые дела отцов и дедов в играх. Сходились улица с улицей, шли край на край, хутор на хутор.

И вдруг… война! Неокрепшие детские руки, кидая на чердаки самопалы, деревянные шашки, потянулись к настоящему оружию. Мальчишки сразу повзрослели, оставив школьные парты; старшие уходили на фронт, вливаясь в Красную армию.

Знойным летом 1942 года враг вступил в Сальские степи. Заполыхали тесовые курени, колхозные камышовые сараи; со стоном падали в садах яблони и вишни, подмятые гусеницами немецких танков. Гитлеровские стальные колонны, извиваясь по буграм и балкам, вытянулись на десятки километров, рвались к Волге и на Кавказ…

На пороге каждого дома встала беда. Вот он, враг: беловолосый парень в изодранном комбинезоне; лицо загорелое, голубые глаза пытливо оглядывают каждого встречного… Чужая лающая речь, чужой смех скребли душу…

Рушился привычный мир. На глазах происходила переоценка сложившихся уже понятий, душевных качеств, взрослели чувства. От притока духовных сил креп, мужал характер. Чёрная сила не смяла впечатлительную натуру, благодушную, взращённую на добре. В ответ на зло рождалась ненависть…

Вчера вместе сидели за партой, бегали за одной конопатой девчонкой. Нынче сверстник в галифе, хромовых сапогах, снятых с убитого лейтенанта, на левом локте – повязка полицая. Курит, пьёт самогонку, глядит с прищуром… Сосед, незаметный, приветливый человек, с простреленной в Гражданскую кистью правой руки (трое сыновей, окончившие станичную десятилетку, красные командиры, бьют где-то на Волге и на Кавказе фашистов), на базарной площади встречает немцев хлебом-солью. Оказывается, он, сын деникинского офицера, двадцать лет ждёт этого часа, чтобы жизнь развернуть по-старому да по-бывалому. Голубоглазая, стриженная под мальчишку десятиклассница, сводившая с ума всех станичных парней, пошла работать в немецкую комендатуру…

Дико, нелепо! Рассудок отказывается принимать всё происходившее за действительность.

Фронт откатился с Дона на Волгу, на Кубань и Ставропольщину, к предгорьям Кавказа, а в сальских хуторах и станицах, оккупированных врагом, то тут, то там валились под откос товарные составы с зерном, взлетали на воздух баки с горючим, полыхали тревожные зарева – горели хлеба на корню, сено в копнах.

На заборах, на стенах домов забелели комендантские приказы со зловеще распятым чёрным орлом. Полевая немецкая жандармерия, каратели, полицаи с ног сбивались. Кто они, поджигатели? На площадь силой сгонялись люди, спешно крепились к телеграфным столбам перекладины… Кто они, пожилые, угрюмые, с тяжёлыми руками, а больше – угловатые мальчишки?

В южных степных областях партизанская борьба имела иные формы, нежели, скажем, в болотистых дебрях Белоруссии, Смоленщины. На голой, как ладонь, местности партизанскую бригаду не развернёшь. Какую бригаду! Взвод укрыть негде, а борьба была и там; борьба массовая, народная.

Народ не принял «нового порядка», навязываемого фашистами, не хотел подставлять шею уготованному для него ярму.

Партия, отступая, оставляла ветеранов для подпольной работы, к ним примыкала молодёжь, комсомольцы. Зелёная юность без жизненного опыта один на один выходила на бой с жестоким беспощадным врагом. Молодые парни и девушки гибли, но смертью своей утверждали на земле победу добра над злом. Их пытали, расстреливали, вешали, топили, обливали на морозе у проруби водой, сооружая страшные ледяные памятники…

Пятнадцатилетний мальчишка, восьмиклассник, В. Карпенко глядел на эти драматические события в упор – совершались они у него на глазах. Мало того, он не оставался в стороне.

На закате солнца он скачет по степи, чтобы предупредить старшего товарища об опасности. 25 километров – едва не запалил лошадь. Но в хуторе уже немецкий комендант на легковой машине. И товарищ его арестован. Первая жертва… Позже, декабрьской ночью, по этой же степной дороге за ним гналась стая волков; от волков ушёл – угодил в лапы полиции. Его уже искали. Хуторской атаман отправил их с дедом Овчинниковым, бородатым крепким старовером, в станицу – доставить в полицию две пароконные брички и верховую лошадь с седлом. Предназначались они формируемой калмыцкой сотне. Ни брички, ни лошади по назначению не попали. В самые глаза уставилось дуло пистолета разъярённого гильфполицая… Спасла случайность.

Ждали своих. Гремит на востоке, у Котельникова. Уже не надо прислонять на утренней заре ухо к земляному полу – слышно и так. Неожиданно поднялась стрельба за бугром, на западе. Хуторяне теряются в догадках: почему отсюда? кто такие? Трое суток шёл бой в соседнем хуторе Денисовке.

Оказалось, свои. Моряки-дальневосточники. Полгода назад их сняли с кораблей, привезли на Волгу, в Сталинград. В волжском горниле они обрели новое имя – 52-й гвардейский отдельный стрелковый полк. Около месяца, как полк оторвался от железной дороги Сталинград – Тихорецкая – главного направления наступающего фронта. Где-то от станции Котельниково моряки двинулись но бугристому правому берегу реки Сал к Дону, держа курс на Ростов. Под Большой Мартыновкой, в хуторе Рубашкин, перешли на левый низкий берег…

И вот они вдвоём с комиссаром, замполитом. Уже далеко за полночь. Моряки, смертельно уставшие, давно спали; кому не хватило места в хатах, набились в сараи, катухи, зарывались в скирды. Паренёк видит, как замполит мучительно борется со сном, усталостью. Воспалённые глаза уставились в карту. Но сведения важные – не до сна! Он – самый старший начальник.

Два часа назад в эмку угодила бомба; погибли командир полка и начальник штаба. Что же делать? Куда идти? Думал, на восток, навстречу своим. Нет, парень настойчиво твердит своё… В соседних хуторах – немецкие танки. В Мамоне – четыре, в Ермакове – двенадцать… А что дальше?

До железной дороги, в Зимовнике, 60 километров. По гулу – там бои. Один путь – на запад, в хутор Рубашкин, откуда пришли. И уходить немедленно.

В хату ввалились двое. Румяный моряк-лейтенант и коренастый военный кавказского типа, в дублёном полушубке, на животе – автомат ППШ. Докладывает весело: они армейские разведчики, передовые части уже на подходе, утром будут здесь.

Едва закрылась за разведчиком дверь, вспоминает В. Карпенко, он так и вцепился в ожившего от добрых вестей замполита: не верь! Это немецкие диверсанты! Их восемь человек; среди них одна женщина. Командир – кавказец, в полушубке, с автоматом, на белой лошади. Они орудуют уже недели две-три по сальским хуторам под видом разведчиков-красноармейцев. Останавливают днём на дорогах немецкие машины, закуривают и разъезжаются…

Через час взводные силой отрывали ото сна бойцов, ставили в колонны и уводили в предрассветных декабрьских сумерках обратно за Сал. На бугре, за хутором, нашли бесславную могилу предатели-диверсанты. Прождав до полудня своих разведчиков, немецкие танки бросились за моряками в погоню…

За год до конца войны, вернувшись из госпиталя, В. Карпенко продолжал учёбу в школе. Виденное, пережитое не давало покоя. Прошлое – рассказы старших – тесно сплеталось со своим, пережитым.

Над рукописью сидел ночами, после уроков. Летом отвёз в Ростовское издательство десяток толстых тетрадей.

– Роман неважный… – будто извиняясь, заговорил редактор. – И герой сам… оторванный от земли.

Всего ожидал, только не этого. Ведь он же писал о себе и своих сверстниках.

После долго не брался за перо. Другая страсть всецело поглотила его. Пять лет Карпенко не выпускал палитру. Рисунок, живопись, композиция, история искусств… А перед глазами – широкая степь, своя, Сальская, с буграми, балками, буераками, ериками… И – люди. Огромные группы, массы! В движении, экспрессии. Конная атака, рубка… В воображении художника начали уже сливаться в единый сплав события прошлые, услышанные некогда, и своё, пережитое… Так возникал замысел романа о Борисе Думенко, так зарождался роман «Отава».

С неумолимой силой снова потянула литература. Окончил Литературный институт имени Горького. Дипломная работа – роман «Отава»…

Навсегда запомнились молодому писателю слова Всеволода Иванова, сказанные на дипломной защите:

– Роман Владимира Карпепко «Отава» написан в традиционной манере русских реалистических романов, в манере, имеющей уже почти столетнюю традицию. Роман идёт плавно, подробно, – быть может, чересчур подробно; я боюсь, что для читателя он будет несколько утомителен именно своей подробностью и обилием деталей, которые не всегда необходимы. Впрочем, за читателя говорить вряд ли стоит. Персонажи романа, скажем – Лёнька, очерчены выпукло, с большим знанием сельского быта и условий подпольной и неподпольной войны с немецкими фашистами, которую описывает автор. В общем, автор – человек, несомненно, талантливый.

Написать роман об Отечественной войне с немецкими фашистами, – пусть даже на материале быта, ещё не использованном другими авторами, – после ряда выдающихся романов на эту тему – задача нелёгкая. Автор с нею вполне справился, хотя длинноты есть, и длинноты заметные, – особенно во второй части… Постоянно надо твердить самому себе: «Сжато, коротко, без деталей!» В этом залог успеха. Всё же другое у Карпенко есть, и остаётся пожелать ему только работать и работать.