Разумеется, эти страшные рукопашные бои не могли продолжаться долго; одна сторона вскоре уступала и при отступлении несла ужасные потери. Как раз в одном из такого рода боев ландскнехты потеряли половину своего состава; это когда швейцарцы одолели их при Новаре (1513). Однако даже одерживая победы, швейцарцы обнаруживали, что их военное превосходство становится менее значительным. Они больше не были в состоянии смести врага одним неудержимым ударом, им противостояли войска, готовые сражаться, и, чтобы заставить их уступить, требовались максимальные усилия. Несмотря на поражения, ландскнехты держались и в конечном счете брали реванш, скажем, когда швейцарцы в беспорядке откатывались от роковых рвов Ла-Бикокки (1522).
Однако чуть позже на сцене должен был появиться противник более страшный, чем немцы. Испанская пехота Гонсалво де Кордовы еще раз продемонстрировала военному миру эффективность тактики Древнего Рима. Как и воины древнего легиона, они были вооружены коротким колющим мечом и небольшим круглым щитом, носили стальной шлем, грудные и наспинные латы и поножи. Таким образом, они были намного лучше защищены, чем швейцарцы, с которыми им предстояло встретиться. Когда в 1503 году копейщики и меченосцы впервые встретились под стенами Барлетты, снова выплыла на свет старая проблема Киноскефал (197 г. до н. э.) и Пидны (168 г. до н. э.). Такая же плотная и знающая свое дело фаланга, какая была у Филиппа V Македонского (при Киноскефалах и Персея при Пидне. – Ред.), встретилась с войском, тактика которого походила на тактику легионеров Эмилия Павла (Эмилий Павел победил македонян при Пидне. – Ред.). Тогда, как и в древние времена, взяли верх обладатели короткого оружия.
«Когда они сошлись, вооруженные пиками швейцарцы нажимали на противника так сильно, что скоро разомкнули ряды; но испанцы, прикрываясь щитами, находчиво кинулись на них с мечами, так яростно прокладывая путь, что побили массу швейцарцев и одержали полную победу» (Макиавелли).
Побежденные, по существу, получили от рук испанцев то же, что сами причинили австрийцам при Земпахе. Носитель более длинного оружия становится беспомощным, когда его противник сближается с ним, будь то копье против алебарды или пика против меча. Как только в македонской фаланге или швейцарской баталии образовывалась брешь, длина их копий становилась причиной их гибели. Не оставалось ничего лучшего, как бросить длинные пики, и в дальнейшей схватке швейцарские воины с одним только мечом, без средств защиты, оказывались в весьма невыгодном, безнадежном положении перед лицом нападавшего, кроме меча снабженного щитом и более совершенными доспехами. Каким бы ни был исход дуэли между мечом и копьем, взятыми сами по себе, бесспорно, что, когда вооружение меченосца дополняется легким щитом, он сразу получает превосходство. Небольшим круглым щитом отводится острие копья, и тогда короткое колющее оружие делает свое дело[67]. Понятно, что, когда встречались испанская и швейцарская пехота, испанской почти во всех случаях сопутствовал успех.
Однако бессилие копья наиболее поразительно проявилось в сражении, в котором удача не благоприятствовала испанцам. В сражении при Равенне (1512) французским войскам Гастона де Фуа удалось вытеснить испанцев Рамона де Кардоны из его полевых укреплений, и он уже собирался закрепить плоды победы решительным преследованием. На перехват отступавшей в полном порядке испанской пехоты Гастон послал копейщиков Якоба Эмпсера, наемников, тогда служивших под французским флагом. Это войско напало на отступавшую колонну и попыталось остановить ее продвижение. Однако испанцы сразу повернули и яростно напали на немцев, «бросаясь на пики, падая на землю и проползая под ними и между ног копейщиков». Таким образом им удалось сблизиться с противником и «так хорошо поработать мечами, что не осталось бы в живых ни одного врага, если бы, к счастью, не пришел на помощь отряд французской конницы» (Макиавелли) (остатки разбитой, но отступавшей в полном порядке испанской пехоты отразили атаку и французской конницы. – Ред.). Это сражение типично для многих других, в которых в течение первой четверти XVI века щит и меч с лихвой доказали свое превосходство над пикой.
В свете этих фактов может возникнуть вопрос, почему швейцарское оружие продолжало применяться, а испанская пехота в конечном счете отказалась от своей своеобразной тактики. Ответ на этот вопрос находится, если принять во внимание, что меч не годился для отражения кавалерийской атаки, тогда как пикой в этих целях пользовались вплоть до изобретения в XVII веке штыка. Судя по его трудам о Древнем Риме, Макиавелли был самым преданным поклонником испанской системы, которая, казалось, возвращает дни древнего легиона. Но даже он допускал, что пику – оружие, которое он был готов по всякому случаю поносить, – нужно сохранить в значительной части тех идеальных армий, для руководства которыми он составил свое «Военное искусство». Ему на память не приходило никакое другое оружие, которое могло бы противостоять натиску конницы, и посему он был вынужден объединять копейщиков со своими «велитами» и испанскими воинами.
Быстрый рост мастерства инженера-сапера и артиллериста тоже был направлен на подрыв превосходства швейцарцев. Многосторонняя активность эпохи Ренессанса превращала профессионального военного в ученого и заставляла его приспосабливать науку древних к требованиям современной войны. Самого беглого знакомства с трудами Вегеция или Витрувия – а они высоко ценились в то время – было достаточно, чтобы показать мощь римского укрепленного лагеря (и совершенство инженерного искусства. – Ред.). Соответственно, возрождалось искусство сооружения лагерных городков, а каждой армии придавался корпус саперов. Стало обычным укреплять не только постоянные позиции, но и окапывать лагеря, рассчитанные всего на несколько дней. Предпочтение отдавалось удобному местоположению, а для защиты войск, чувствовавших себя не на высоте положения в открытом поле, создавались более или менее прочные рубежи с позициями артиллерии. Вокруг таких позиций шли многие крупнейшие сражения итальянских войн; яркими примерами служат Равенна (1512), Ла-Бикокка (1522) и Павия (1525). Еще чаще военачальник бросался всеми силами в укрепленный город, используя его фортификации, и дополнительно прикрывал его внешними укреплениями и редутами, пока тот не начинал походить скорее на сильно укрепленный лагерь, нежели на какую-нибудь обыкновенную крепость.
Этот этап войн был для швейцарцев самым неблагоприятным: даже самая безрассудная храбрость не помогала преодолеть высокие каменные стены и затопленные водой рвы, если штурмующие не хотели учиться искусству преодоления этих препятствий. И в прошлом швейцарцы никогда не отличались умением атаковать укрепленные места; теперь же, когда противник чаще находился за укрепленными позициями, чем в открытом поле, они не желали приспособить свою тактику к изменившимся обстоятельствам. Изредка, как, например, при штурме внешних укреплений Генуи в 1507 году, им все еще удавалось потеснить противника одним стремительным натиском. Но чаще безрассудный налет на рубежи, удерживавшиеся достаточным количеством стойких войск, кончался катастрофой. Самый яркий пример этого наблюдался в 1522 году, когда швейцарские колонны попытались выбить противника из укрепленного парка Ла-Бикокка. Под сильным огнем испанских аркебуз они преодолели несколько ограждений и наполненных водой рвов, прикрывавших главные позиции имперских войск. Но, приблизившись к последнему рву и валу, вдоль которого разместились ландскнехты Фрундсберга, они увидели, что это препятствие им не преодолеть. Прыгавшие в глубокий ров передние ряды старались вскарабкаться на противоположную сторону; но каждый, кто пытался это сделать, падал вниз, пронзаемый пиками стоявших наверху сомкнутыми рядами германцев. На дне рва осталось лежать 3 тысячи трупов, прежде чем швейцарцы отказались от этого безнадежного предприятия; эта атака по своему неуместному бесстрашию соперничает только с наступлением британцев на Тайкондерогу в 1758 году. (В 1758 г. французы (3500 солдат и ополченцев), обороняя форт Карийон (позже переименован англичанами в Тайкондерогу, ныне на севере штата Нью-Йорк, США), разгромили англичан (16 тыс., в том числе 6 тыс. ополченцев. – Ред.)
Усовершенствование артиллерии в начале XVI века еще больше опустошило ряды швейцарцев. Из всех боевых порядков баталию было легче всего брать на прицел, и она же несла больше всего потерь от каждого пушечного снаряда. Единственное ядро, пропахав ее плотные ряды, могло вывести из строя 20 человек, и тем не менее швейцарцы упрямо бросались на батареи, штурмуя их, несмотря на убийственный огонь. Такое поведение как-то могло быть оправданным в XV веке, когда орудия тех дней редко когда могли сделать один выстрел между моментом, когда противник приближался на расстояние действительного огня, и моментом, когда он достигал орудийных стволов. Однако ученые артиллеристы, такие как испанец граф Педро Наварро и начальник французской артиллерии герцог Альфонс д'Эсте Феррарский, повысив мобильность и скорострельность, превратили орудия в реальную боевую силу. Тем не менее швейцарцы продолжали прибегать к лобовым атакам, что за сорок лет стало в четыре-пять раз опаснее. Ужасный урок, свидетельствовавший о безрассудности такой тактики, был преподан им в сражении при Мариньяно (1515), где, хотя и французская конница проявила мужество, победу на самом деле принесла артиллерия. (При Мариньяно швейцарские наемники под командованием миланского герцога Максимилиана Сфорца потеряли 15 тыс. убитыми из 30 тыс. Французы Франциска I потеряли 5 тыс. убитыми из 40 тыс. – Ред.) Прием, к которому прибегли советники Франциска I, состоял в том, чтобы наносить удар за ударом по флангам швейцарских колонн, тогда как артиллерия била по фронту. Атаки конницы, хотя им ни разу не удалось разбить фалангу, вынуждали ее образовывать ежа. Тяжеловооруженные всадники выступали отрядами по 500 человек, когда отбивали атаку одного, в бой вступал следующий. «Таким путем было предпринято 30 славных атак, и ни об одной в будущем нельзя было сказать, что от конницы не больше пользы, чем от зайцев в доспехах», – писал король матери. Разумеется, эти атаки сами по себе были бы бесполезны, если бы не тот факт, что они остановили продвижение швейцарцев и вынудили их стоять под артиллерийским огнем, что и решило исход сражения. В конце концов колонны так сильно пострадали, что оставили попытку наступать и в порядке отступили, но с вдвое уменьшившейся численностью (швейцарцы овладели первой линией обороны французов, но были опрокинуты контратакой французской конницы, использовавшей результаты сильного артогня. – Ред.).
