Вопреки опасениям Макартнея, императрица отнеслась к этому затяжному роману с пониманием. Более того, в сентябре 1767 года, в годовщину своей коронации, она удостоила Никиту Ивановича и его брата особой милости - пожаловала им графский титул. Вообще императрице было не до мелких сплетен и интриг: она с головой ушла в новое предприятие - Комиссию об уложении. Екатерина делала очередной приступ к законодательной деятельности, и депутаты комиссии, собранные со всей страны, должны были высказаться о существующих законах и средствах их исправления.
6. Дипломатические тонкости
В 1769 году Панин нашел себе нового сотрудника. Это был молодой человек доброго нрава, образованный - обучался в Московском университете, исполнительный и к тому же сочинитель - написал комедию, приводившую в восторг весь Петербург.
Впервые они встретились при необычных обстоятельствах. Молодой литератор был приглашен в Петергоф прочесть свою комедию в присутствии императрицы. Чтение имело большой успех. Панину молодой человек понравился, и он пригласил его к малому двору - познакомить с "первой в наших нравах комедией" великого князя. При следующей встрече Панин имел возможность присмотреться к новой литературной знаменитости повнимательнее. Будущий дипломат вспоминал позднее, что в разговорах с ним граф "старался узнать не только то, какие я имею знания, но и какие мои моральные правила". Более близкое знакомство укрепило Панина в расположении к одаренному молодому человеку, и вскоре он предложил ему перейти на службу в Коллегию иностранных дел. Звали нового сотрудника Денис Иванович Фонвизин.
Со временем Фонвизин стал ближайшим помощником и доверенным лицом Панина, причем не только по должности. Денис Иванович вполне разделял политические взгляды своего начальника, близко к сердцу принимал ею удачи и огорчения и, когда фортуна изменила Панину, сохранял верность графу до самой его смерти. Много позднее Фонвизин написал краткий очерк жизни Панина, в котором посвятил Никите Ивановичу немало теплых строк: "Нрав графа Панина достоин был искреннего почтения и непритворной любви. Твердость его доказывала величие души его. В делах, касательных до блага государства, ни обещания, ни угрозы поколебать его были не в силах. Ничто в свете не могло его принудить предложить монархине свое мнение противу внутреннего своего чувства. Коли-ко благ сия твердость даровала отечеству! От коликих зол она его предохранила! Други обожали его, самые враги его ощущали во глубине сердец своих к нему почтение, и от всех соотечественников его дано было ему наименование устного человека..."
Своим новым сотрудником Никита Иванович был очень доволен не только из-за знаний и "моральных правил". Панин высоко ценил людей, умевших искусно излагать свои мысли на бумаге, и настойчиво поощрял подчиненных к развитию этой способности. Как-то в разговоре с генералом И. Г. Чернышевым он похвастался, что "штиль" бумаг, подготовленных в Коллегии иностранных дел, лучше, чем в любом другом учреждении. Со временем в коллегии сложился своего рода культ изящного слога, которым ее служащие гордились. В результате в дипломатическом ведомстве России никогда не переводились люди, известные не только своими дипломатическими заслугами, но и блестящими талантами в области литературы и искусства.
Одновременно с Фонвизиным в коллегии служил переводчиком И. Ф. Богданович, автор знаменитой в те времена "Душеньки". Общество любомудрия, оставившее заметный след в истории русской культуры, было создано в 1823 году, говоря современным языком, "на базе" Московского Главного архива Министерства иностранных дел. Выдающийся поэт допушкинской поры К. Н. Батюшков работал секретарем русской дипломатической миссии в Неаполе. А. С. Грибоедов был в равной степени талантлив и как поэт, и как политик. Ф. И. Тютчев проработал на разных дипломатических постах больше двадцати лет. К. Н. Леонтьев, также профессиональный дипломат, при жизни пользовался в основном известностью как писатель, а после смерти был причислен еще и к религиозным мыслителям. Вообще сильными сторонами русского дипломатического ведомства были высокая культура и профессионализм его сотрудников, причем не будет преувеличением сказать, что добрые эти начала в значительной мере закладывались во времена Панина и благодаря его личным усилиям.
Говорят, что испытание властью - самое трудное. Наверное, ни в чем так не проявляется действительный чувственный облик человека, как в его отношении к людям от него зависящим. Поэтому наиболее строгими, но и объективными судьями начальника обыкновенно бывают его подчиненные. Что думал о Панине его секретарь Фонвизин, уже говорилось. Для полноты картины можно привести мнение еще одного человека, работавшего с Никитой Ивановичем, - князя Федора Николаевича Голицына. Спустя много лет после смерти Панина князь написал о нем такие слова: "Он был с большими достоинствами, и что его более всего еще отличало - какая-то благородность во всех его поступках и в обращении ко всякому внимательность, так что его нельзя было не любить и не почитать: он как будто к себе притягивал. Я в жизни моей мало видал вельмож, столь по наружности приятных. Природа его одарила сановностью и всем, что составить может прекрасного мужчину. Все его подчиненные его боготворили".
Когда Панин вступил в должность старшего члена Коллегии иностранных дел, учреждение это было сравнительно небольшим. Числилось в ней около 260 служащих, из которых 25 находились в Москве при тамошних конторе и архиве. Нельзя сказать, чтобы коллегия была образцовым учреждением, но со своими задачами вполне справлялась, хотя собственно коллегию, то есть руководящий орган этого ведомства, частенько критиковали. Согласно регламенту члены коллегии обязаны были изучать текущие внешнеполитические дела, обсуждать их на заседаниях и сообщать свои выводы и рекомендации руководителю ведомства. На практике это происходило далеко не всегда. В свое время канцлер Бестужев пенял членам коллегии, что они "только и делали, что один за другим вкруговую читали, а никакого предложения или рассуждения не чинили". Поэтому Бестужев завел у себя дома особую канцелярию, в которой все дела и решались. Панин эту традицию сохранил и тоже старался по возможности все делать сам, и все же отношение его к подчиненным было иным.
Как-то во время обеда у великого князя Никита Иванович обронил такую фразу: "Подлинно от самого министра зависит, чтобы дела хорошо шли.., если бы по Иностранной коллегии министр теперь сказал, что дела исправлять не с кем, то бы самого такого выгнать достойно". Панин свои "кадры" знал очень хорошо, ценил и, пожалуй, даже гордился ими. Во всяком случае, сотрудники Иностранной коллегии, по его мнению, были "совсем иные люди, нежели приказные других мест". Панин не стеснялся "весьма хвалить" А. М. Обрескова или говорить о А. С Стахиеве, резиденте в Стокгольме, что прежде он был большой "негодницей", но потом взялся за ум. И теперь "иной обстоятельств собственного дому так не знает, как господин Стахиев знает все обстоятельства королевства шведского".
Надо сказать, что в те далекие времена русские дипломатические представители пользовались уважением не только у себя на родине, но и, как теперь принято говорить, в стране пребывания. Например, князь Дмитрий Алексеевич Голицын, много лет служивший послом в Париже и Гааге, был членом академий наук Брюсселя, Стокгольма и Берлина и считался серьезным ученым-естествоиспытателем и экономистом. Он был дружен с Вольтером, Дидро и Гельвецией, участвовал в собраниях физиократов у Мирабо и служил посредником между Екатериной и ее французскими корреспондентами.
Другой Голицын, князь Дмитрий Михайлович, 18 лет служивший послом в Вене, научными изысканиями не прославился, но память о нем сохраняется в австрийской столице до сих пор. Как дипломат Голицын был поставлен в Вене в трудное положение. Поскольку панинская Северная система была отчасти направлена против Австрии, служба Голицына состояла преимущественно из выслушивания упреков со стороны венского двора и передачи тамошним министрам столь же нелестных заявлений. Однако несмотря на все политические неурядицы, к самому послу жители австрийской столицы относились весьма почтительно.
Рассказывают, что у Голицына был дом неподалеку от Вены и князь любил прогуливаться по ближайшей дороге, вдыхая целебный альпийский воздух. Окрестные жители, привыкшие часто видеть русского посла, стали называть дорогу его именем. С тех пор прошло два столетия. Давно нет дома, в котором жил князь, дорога стала городской улицей. Но и по сей день она так и называется - Голицын-штрассе. Находящаяся неподалеку гора тоже долгое время носила название Голицынберг, пока ее не переименовали Вельхельминенберг.
Князя Дмитрия Михайловича, кстати, долго помнили не только в Вене, но и в Москве. Перед смертью он завещал построить в первопрестольной больницу на свои средства. За разработку проекта взялся сам М. Ф. Казаков, и в 1801 году здание, считающееся одним из лучших произведений архитектора, было построено. Более ста лет эта больница на Большой Калужской называлась Голицынской.
