Князя Дмитрия Михайловича, кстати, долго помнили не только в Вене, но и в Москве. Перед смертью он завещал построить в первопрестольной больницу на свои средства. За разработку проекта взялся сам М. Ф. Казаков, и в 1801 году здание, считающееся одним из лучших произведений архитектора, было построено. Более ста лет эта больница на Большой Калужской называлась Голицынской.
Никита Иванович редко ошибался в деловых качествах своих подчиненных, причем не только благодаря своей проницательности. Дипломатов в те времена было мало, а работы у них было много. Посланники, например, писали донесения в Петербург собственноручно, а не перекладывали эту обязанность на подчиненных, как делалось позднее. А по тому, что и как сообщает посланник, можно было без труда судить, чего он стоит. Во второй половине XVIII столетия в Коллегии иностранных дел служили в основном люди способные, знающие и добросовестные. Причина этого отчасти состояла в том, что от них требовали дело, и "естественный отбор" был довольно строг. Но не меньшее значение имело и то, что Панин очень внимательно, если не сказать заботливо, относился к своему ведомству и его сотрудникам. Не в последнюю очередь благодаря его усилиям Коллегия иностранных дел очень долго сопротивлялась бюрократизации - недугу, поразившему систему государственного управления России вскоре после реформ Петра Великого.
Этот порок одолел внешнеполитическое ведомство лишь в XIX веке. Именно тогда зародилась, например, особая манера подготовки бумаг, с которой впоследствии безуспешно боролся канцлер А. М. Горчаков. Один и тот же документ, прежде чем выйти за стены министерства, подвергался бессмысленной и многократной переделке по мере перехода от подчиненного к начальнику. Причин для такого стиля работы было много. Прежде всего это, конечно, чиновничье стремление снять с себя ответственность - чем больше людей трудится над бумагой, тем меньше каждый из них отвечает за ее содержание. Но была и особая "ведомственная" причина. Министерство иностранных дел становилось все более престижным, привилегированным учреждением, число желающих служить по дипломатической части росло, и штат министерства, даже несмотря на строгие приемные испытания, постоянно и без необходимости расширялся.
Для того чтобы такое обилие дипломатов чем-то занять, проще всего было поручить им переделывать работу друг друга. Дело от этого, разумеется, страдало. Даже одаренные и желающие добросовестно трудиться молодые люди, столкнувшись с такой формой вынужденного безделья, разочаровывались в своей службе и начинали искать иные способы приложения своих сил, в том числе и в области искусства и литературы.
Другой острой проблемой, время от времени волновавшей Иностранную коллегию, как, впрочем, и другие государственные учреждения, было кумовство. Петр I, создавая коллегию, был вынужден даже посвятить этому вопросу особый указ. "К делам иностранным, - повелевал царь, - служителей Коллегии иметь верных и добрых, чтобы не было дыряво, и в том крепко смотреть и отнюдь не определять туда недостойных людей или своих родственников, особенно своих креатур. А ежели кто непотребного в оное место допустит, или, ведая за кем в сем деле вину, а не объявит, то будут наказаны, яко изменники".
Но Петр недаром признан мудрым государем. Для него бумага, даже собственный указ, никогда не заслоняла дела. Поэтому еще при жизни Петра в Иностранной коллегии начали складываться своего рода дипломатические династии. Один из крупнейших петровских дипломатов князь Б. И. Куракин, например, отправляясь с поручением за рубеж, в помощники обыкновенно брал своего сына Александра. Благодаря этому младший Куракин уже в молодые годы досконально изучил все тонкости дипломатической деятельности. В 1722 году он в возрасте 25 лет был назначен на пост посла во Франции. Правда князь Александр Борисович был еще и от природы очень способным человеком. Утверждали, что он знает языки всех стран, в которых когда-либо побывал. А объехал Куракин едва ли не всю Европу.
При Панине такое положение сохранялось, хотя, в случае необходимости, он проявлял строгость, невзирая на родственные и прочие связи. В 1764 году, например, из Лондона был отозван посланник А. Р. Воронцов. Сольмс, узнав об этом, поинтересовался у Панина, чем был вызван такой шаг. Дело в том, объяснил граф, что, с одной стороны, он должен был бы поддержать Воронцова "вследствие дружбы своей с его сестрой". Но, с другой стороны, "не может этого сделать потому, что своими безрассудствами и неуместной вспыльчивостью Воронцов в значительной степени был причиной охлаждения, происшедшего между Россией и Англией; что, не получив никаких инструкций, ни даже простого извещения о смерти польского короля, он уже делал заявления и подавал записки в тоне, гораздо более возвышенном, чем здесь имели намерение принять относительно Англии, и что во всех действиях он обнаружил горячность, совершенно неуместную в министре, который всегда должен поступать рассудительно и кротко".
Из слов Панина можно сделать вывод, что беда Воронцова заключалась не только и не столько в том, что он превысил свои полномочия, сколько в отсутствии качеств, необходимых дипломату. В таком подходе был свой резон, поскольку деятельность дипломата в XVIII веке существенно отличалась от того, чем приходится заниматься его нынешнему коллеге. Соответственно и требования к нему предъявлялись иные.
Прежде всего, посол в иностранной державе был един во многих лицах. Он не только официально представлял свое правительство, но был еще и резидентом разведки своей страны, а заодно и торговым представителем. У посла было множество забот и обязанностей, но и прав тоже немало.
Современный дипломат занят главным образом сбором, в рамках законных средств, информации о стране пребывания. Решения на основе этой информации принимаются в центре. Послу же остается только дожидаться указаний. Дипломат XVIII века мог значительно больше. Он был вправе вербовать себе открытых сторонников и тайных осведомителей, осуществлять подкуп официальных лиц, что вообще было в порядке вещей. Поддерживать связь со своим правительством послу было сложно, и на это уходило много времени - пока курьер доскачет до столицы, вручит депешу, дождется ответа и привезет его обратно. Поэтому дипломатические донесения по сравнению с тем, что писалось в последующие времена, были значительно лаконичнее и содержательнее. Посол, естественно, сообщал на родину не все, что сумел узнать, а только самое важное.
Донесения писались не по заранее установленной форме, а исходя из соображений целесообразности. В одном донесении мог, например, содержаться развернутый анализ положения в стране, а в следующем - лишь запись одной беседы, зато такой, по которой можно было судить о многом. Инструкции, направлявшиеся послам, также носили более общий характер. Панин обыкновенно руководил работой русских дипломатов за границей следующим образом. Он сообщал им задачу, информацию, которой у посла не было и которая могла ему пригодиться при решении задачи, и советовал, как, по его мнению, лучше достичь желаемого. Очень часто Никита Иванович подсказывал дипломатическому представителю аргументы, помогавшие убедить нужного человека или отвести доводы противников. К его советам относились внимательно, поскольку в искусстве полемики Панин был признанным мастером.
Все остальное предоставлялось на усмотрение посланника. Мелочной опеки не было. Более того, в 1764 году императрица разрешила дипломатическим представителям обмениваться между собой информацией не через Петербург, как это делалось прежде, а непосредственно. Что еще было характерно для Панина как руководителя дипломатической службы, так это доброжелательность. Похвала дипломату в конце письма - обычное явление, выговор или выражение недовольства - исключение.
В Петербурге внешнеполитические вопросы при Панине обыкновенно решались по отлаженной, редко нарушавшейся схеме. Начиналось с того, что Никита Иванович получил корреспонденцию из-за границы и внимательно ее изучал. Донесения в Коллегию иностранных дел стекались отовсюду. Кроме депеш от русских посланников посольские курьеры привозили и письма неофициальных представителей - купцов и путешественников, совмещавших удовольствие странствий со службой отечеству. Иногда с дипломатической почтой, а чаще сложными окольными путями приходили сообщения от агентов тайных. Весь этот поток разнообразных сведений, когда мало интересных, а когда и чрезвычайно важных, надо было изучить, обдумать, отсеять выдумки и пустые слухи и составить из разрозненных фактов картину происходящего.
Разобравшись с бумагами, Никита Иванович отбирал важное, писал на полях свои замечания и предложения и отправлял все это императрице. Изредка, если вопрос был сложным, к документам прилагался пространный доклад с обоснованием предлагаемых мер. Екатерина бумаги просматривала и тут же "апробировала", то есть утверждала. Обычно краткой резолюцией - "Быть по сему", но иногда и более многословно: "Я весьма с сим мнением согласна и, прочитав промеморию, почти все те же рефлексии делала". Затем в коллегии составлялись рескрипт для отправки послу или иные официальные документы, которые императрица тем же порядком утверждала. Бывали случаи, когда Панин "для выиграния времени" вторично бумаги на утверждение императрице вообще не посылал.
