как она будет вестись: «Механизированные соединения способны придать операциям доселе невиданный ритм и размах. Самолет ломает рамки сражения и меняет условия стратегического действия. В действительности победа будет одержана тем, кто первым сможет максимально использовать свойства современных двигателей и соединить их эффекты» [275].
Проверка целесообразности применения танков массами в составе самостоятельных оперативных соединений стала одной из задач маневров, проведенных в 1932–1933 гг. Результаты учений, по словам Вейгана, не оправдали ожидания армейского командования [276]. Сведенные вместе три роты D-1 и три имевшихся в наличии танка B-1 (всего 48 машин) неудовлетворительно показали себя в операциях против подготовленной обороны противника [277]. Схема «методического сражения», остававшаяся канонической для французской армии, ставила серьезные ограничения для применения танков, несмотря на тот факт, что технически машины ее, очевидно, перерастали. Вырвавшись вперед, более быстроходные танки оставляли неподавленными огневые точки, которые продолжали обстреливать отставшую пехоту, при этом сами становились мишенями для огня противотанковых пушек. Применение собственной артиллерии имело ограниченную эффективность ввиду риска поражения вклинившейся в порядки противника бронетехники. Самостоятельно действующие на поле боя танки, таким образом, создавали хаотичную ситуацию, для предотвращения которой и внедрялась модель «методического сражения» [278].
По итогам испытаний сторонники применения танков как средства поддержки пехотинцев, среди которых выделялся генеральный инспектор пехоты генерал Ж. Дюфьё, получили дополнительные аргументы. В январе 1933 г. командование армии пришло к выводу о том, что имеющиеся образцы перспективных танков слишком быстры для эффективного использования на поле боя. В результате существенно скорректировалась программа модернизации парка бронетехники. Вместо производства 150 B-1 и 250 D-2 было решено сделать заказ на 300 машин обоих типов и 500 новых легких танков поддержки пехоты, которые еще предстояло создать. В марте 1934 г. Высший военный совет объявил конкурс на размещение государственного заказа по производству новых пехотных танков. Речь шла о глубокой модернизации FT-17 для решения тех же задач, которые стояли перед танками в годы Первой мировой войны. Генерал Этьен подверг это решение критике, так как оно на обозримую перспективу закрывало путь к созданию самостоятельных бронетанковых сил [279].
Франция шла по пути распыления ресурсов: и пехота, и кавалерия хотели иметь в своем распоряжении особые типы танков. Являясь кавалеристом, Вейган верил в то, что танк в состоянии эффективно заменить коня на поле боя. Еще в 1921 г. он писал: «Пусть кавалерия идет по пути машинизации и будет уверена в том, что для нее это означает не исчезнуть, а обрести новые силы. В тот день, когда она обретет скорость и проходимость машины, какую мощь получит эта кавалерия, которая сможет позволить себе все!» [280]. В 1934 г. стартовали разработки специального «кавалерийского» танка, прототип которого был представлен подразделением фирмы «Шнейдер» в 1935 г. Машина, получившая известность как S-35, или SOMUA S-35, стала одной из лучших разработок французского танкостроения и по своим тактико-техническим характеристикам полностью соответствовала реалиям современной войны. Она была вооружена пушкой калибра 47 мм, имела броню 55 мм и при весе в 20 тонн разгонялась до 45 км/ч, «демонстрируя замечательную скорость и мобильность для своего веса», и при этом не имела конструкционных сложностей, затруднявших производство [281].
Командование кавалерии было более открыто к идее создания крупных механизированных соединений, чем пехотные генералы. Ж. Флавиньи, директор кавалерийского управления сухопутных сил, в 1935 г. стал командиром первой легкой механизированной дивизии. Проблема, однако, заключалась в том, что схемы организации и боевого применения конницы были слишком узки для танка как нового типа вооружения. Принятые в 1935 г. «Временные инструкции по применению моторизованных и механизированных соединений кавалерии» ставили перед легкой механизированной дивизией задачи ведения разведки, охранения, преследования противника, временной обороны или контратаки в ситуации прорыва собственного фронта. Самостоятельная атака вражеской обороны должна была обязательно развиваться во взаимодействии с пехотой и не предприниматься против заведомо более сильной позиции. Флавиньи допускал, что легкая механизированная дивизия может использоваться для нанесения фронтального удара и прорыва укрепленных линий, однако подобные операции, по его мнению, следовало проводить лишь в исключительных случаях [282].
Уже после войны, объясняя причины поражения Франции, Вейган утверждал, что «никто в армии, ни один из представителей ее командования не выступал против моторизации и механизации» [283]. Эти слова в целом соответствовали действительности. В то же время механизация французской армии сталкивалась со структурными проблемами, тесно связанными с ее оборонительной доктриной. Схожие явления происходили с военной авиацией. В начале 1930-х гг. армия все еще не могла определиться с тем, как именно вписать ее в общий контекст военного строительства. Авиация, по мнению ее командования, имела потенциал как средство ведения разведки и подходила для выполнения иных вспомогательных функций, но не могла сравниться по своей эффективности с артиллерией. Речи о тесном взаимодействии воздушных и сухопутных сил на поле боя не велось. «Ни Вейган, ни Гамелен, – отмечает М. Александер, – не видели необходимости в создании армейского авиационного командования или корпуса под своим прямым контролем» [284].
В то же время командование ВВС, в 1928 г. получившее собственное министерство, а в 1933 г. самостоятельный генеральный штаб, напротив, считало, что авиация будет играть важную роль в будущем конфликте. Под руководством молодого и активного министра авиации П. Кота его представители переработали идеи итальянского генерала Дуэ. Они признавали за авиацией не только стратегическую, но и тактическую функцию, утверждая, что завоевание господства в небе становится ключевой задачей, без решения которой победа на земле остается недостижимой [285]. Схожие мысли высказывал маршал Петэн, который с 1931 г. являлся генеральным инспектором противовоздушной обороны страны. «Для обеспечения неприкосновенности своей земли и своей столицы, – отмечал он, – у Франции есть лишь одно решение: в тот день, когда для обороны территории мы будем располагать 200 истребителями, способными остановить воздушные атаки врага, и 200 мощными бомбардировщиками, которые смогут осуществить акт возмездия, сбросив каждый одну или две тонны бомб в 1000 км от наших границ, мир будет обеспечен» [286].
В 1933 г. командования сухопутных сил и ВВС несколько раз вступали в открытый конфликт по вопросу о путях развития авиации. Кот и начальник Генштаба ВВС генерал В. Денэн настаивали на создании самостоятельных авиационных соединений, способных контролировать небо и вести стратегические бомбардировки. Вейган выступал против и требовал, чтобы не менее двух третей имевшихся в наличии боевых самолетов действовали как вспомогательная сила в интересах сухопутных войск. Положение дел усугублял болезненный вопрос распределения и без того сокращавшегося военного бюджета. В октябре дело дошло до прямого столкновения: Генштаб армии пригрозил создать свою собственную авиацию в том случае, если командование ВВС получит полную автономию [287].
Итогом противостояния стал компромисс, закрепивший разделение французской авиации на резервную,
