суд, а на какой-нибудь религиозный обряд. Претор не разбирал и не решал дел, потому что все было заранее предрешено: вор, захваченный на месте преступления, должен быть высечен и передан затем в распоряжение потерпевшего; вор, не пойманный, но изобличенный, должен уплатить двойную стоимость украденной вещи. Так установлено в старинных законах, которые на двенадцати медных досках выставлены здесь же, на площади.
Претор вскоре после полудня уже успевает покончить с делами. А в это время другой суд, производящийся невдалеке, на том же форуме, во всем разгаре: там восседает на скамье не сановный, а избранный самими тяжущимися судья, пожилой, солидный человек из влиятельной, всеми уважаемой фамилии. К нему перешло одно из дел из преторского суда, потому что там ответчику удалось по всем правилам оспорить предъявленный к нему иск. Дело заключалось в том, что Тит Генуций, довольно зажиточный человек, одолжил Марку Аквиллию, человеку тоже не бедному, 2000 ассов, которые тот обязался возвратить в определенный срок. При этом он взял на себя выполнить одно хозяйственное поручение для заимодавца и условился, что если не сделает этого, то уплатит не 2000, а 2500 ассов. Аквиллий добросовестно и своевременно пытался исполнить порученное, а именно, запродать партию шерсти греческим купцам из Сицилии, но это ему не удалось, и товар остался лежать у Генуция. Когда наступил срок, он возвратил кредитору занятые 2000 ассов, но тот не принял их, требуя с него 2500. Переговоры ни к чему не привели, и Генуций призвал Невия к судье. Претор разбирал этот иск и предложил сторонам избрать присяжного судью.
Теперь оба они стоят перед судьей, а с ними рядом их защитники – адвокаты, которых на этот суд дозволялось приводить с собой. Спор, казалось бы, шел только из-за 500 ассов, которые Невий отказывался уплатить. Но старинные римские законы не допускали таких исков. Спорить можно было только о том, правильно или неправильно все требование полностью. Генуций знал, что если судья признает правым должника, то он не получит не только прибавочных 500 ассов, но и занятых у него 2000, притом уже навсегда, так как во второй раз предъявлять иск, признанный неправильным, законом не дозволялось. Кроме того, он рисковал в случае неудачи уплатить в казну еще 500 ассов, сумму, на которую, как это обыкновенно делалось, побился он с ответчиком еще перед претором. Но он был уверен в своей правоте и не мог себе представить, чтобы судья оказался не на его стороне.
Судья предложил сторонам рассказать, как было дело, и представить каждому свои доказательства, чтобы он, обсудив эти данные, мог по справедливости решить спор. Первым говорил ответчик. Как человек, потрясенный и возмущенный до глубины души, он долго рассказывал о себе, напоминал о признанных гражданами своих выдающихся качествах, о доказанной любви к отечеству, о честной и строгой жизни, о военных подвигах, о величии отца своего и деда. Он хотел показать, что он, всеми уважаемый гражданин, не мог пойти на недобросовестность в таких пустяках, как это грязное дело, в которое его хотят запутать. Переходя потом к самому делу, он убеждал, что выполнил то поручение, которое было дано ему истцом, даже потрудился больше, чем от него требовалось: несколько раз, и притом на свой счет, он отправлялся для переговоров с сицилийскими купцами, до самозабвения хлопотал, отстаивая интересы своего кредитора, но влезть в души упрямых греков было не в его силах; да это и не входило в поручение. От него требовалась известная работа – он ее выполнил даже с излишком. «Если я не прав, – закончил речь Аквиллий, – то ты, судья, и вы, сограждане, укажите, как бы вы поступили на моем месте?»
Речь произвела впечатление. В толпе, окружавшей судилище, раздавались возгласы: «Аквиллий прав! Пусть Генуций платит!» Стал потом говорить Генуций. Видно было, что он волнуется: он сбивался, путался и возвращался все к одной и той же мысли. «Раз, – говорил он, – в договоре, который заключен был при свидетелях, стоящих здесь, Аквиллием взято было обязательство продать товар, то никакие другие услуги не могут заменить продажи и ответчик должен быть признан не выполнившим условия».
Судья стал задавать отдельные вопросы и тяжущимся и свидетелям, присутствовавшим при заключении договора, обращался за нужными справками к знатокам законов, приглашенным на этот суд. Долго тянулось разбирательство. Все были утомлены. Наступал вечер, а с заходом солнца полагалось прекратить суд и перенести его на другой срок. Но судья, наконец, нашел тот вопрос, который должен был решить дело. Он спросил у судившихся, было ли при заключении договора определено, по какой цене продавать шерсть. Генуций сказал, что это было так, и сослался на свидетелей, тоже подтвердивших это. «А какую цену предлагал ты, Аквиллий, купцам, которые отказались купить шерсть?» – обратился судья к ответчику. Аквиллий должен был сознаться, что хотел взять за шерсть значительно больше: он не мог скрыть этого, потому что налицо были здесь два перевозчика, присутствовавшее при неудавшейся сделке. Становилось ясно, что он хотел нажиться на порученной ему продаже, хотя он и пытался утверждать, что, набавляя цену, он заботился о выгоде заимодавца. Доказать это было невозможно. Судья признал иск ответчика недобросовестным и объявил, что он обязан в течение ближайших 30 дней уплатить истцу принадлежащее ему 2500 ассов и внести в казну 500 ассов штрафа, так как он проиграл дело.
В Сенате (280 г. до Р.Х.)
А. Васютинский
Не раз приходилось уже Марку Эмилию присутствовать на заседании сената. Но теперь он с особенным интересом торопился провожать туда своего отца, почтенного Квинта Эмилия Паппа. Сенаторские сыновья обычно следили за ходом прений в зале заседаний, столпившись у открытых дверей. С юности приучались сыновья знатных семей к сложному делу управления государством, слушая прения в самом, быть может, влиятельном учреждении Рима. По мере того как слабела власть консулов, росло значение сената. Вскоре он совсем себе присвоил власть в делах финансовых, в сношениях с иностранными державами, в религиозных вопросах. Консулы в своем управлении должны были непременно сообразоваться с решениями сената, сенат же подготовлял и доклады народному собранию; так выросла постепенно власть сената, его «авторитет», и он стал главным направителем политики римского народа; недаром говорилось во всех постановлениях «сенат и римский народ» – сенат стоял на первом месте.
Молодым юношам, которые собирались в маленькой комнатке у входа в зал заседаний, в будущем предстояло выступать с речами в самом зале – вот почему они с интересом следили за ходом прений, знакомясь с
