3) для арестованных — шанс сохранить жизнь или свободу;
4) ненависть к большевикам или желание возродить Россию[280]. Можно с большой долей вероятности допустить, что схожие мотивы сотрудничества могли иметь место и на Юге России. Ведь в годы Гражданской войны разделение проходило через все слои общества. Как известно, немало рабочих тоже поддерживало Белое движение, поэтому не исключено, что по идейным соображениям они становились агентами деникинской контрразведки и легко внедрялись в большевистские подпольные организации. В голодное и «лишенное принципов» время находились лица, решившие подзаработать на негласном сотрудничестве со спецслужбами.
В напряженной ситуации заваленным работой сотрудникам не всегда хватало профессионализма и терпения негласным путем выявить всех членов организации, их явки и пароли. Поэтому, арестовав несколько человек, чины контрразведки применяли к ним меры физического воздействия для того, чтобы установить местонахождение остальных подпольщиков. Или же хватали всех подряд, надеясь в ходе допросов получить необходимые признания от подозреваемых.
О пытках подследственных документы белогвардейских спецслужб умалчивают. Превышавшие служебные полномочия сотрудники, по всей вероятности, не желали фиксировать на бумаге следы своих преступлений. В частности, в докладе начальника особого отделения при штабе Киевской области, датированном 20 ноября 1919 года, говорится, что захваченные контрразведкой во время ликвидации готовящегося восстания приказом коменданта города были преданы военно-полевому суду и приговорены к смертной казни. Проведение «самочинных» расстрелов сотрудниками отделения он отрицал, при этом упоминал, что при попытке к бегству убиты арестованные члены ЦК боротьбистов, приговоренные к смертной казни[281].
В советской исторической и мемуарной литературе зверствам белых уделяется достаточно много внимания. Возьмем, в частности, изданную в 1928 году брошюру В. Бобрика, где автор резюмирует: «Трупы, трупы и трупы устилали собой путь кавказских контрразведок»[282]. Многие участники большевистского подполья на Юге России также свидетельствуют о пытках во время допросов и расстрелах[283]. Вполне допустимо, что некоторые подпольщики, не выдержав истязаний, пытались сохранить себе жизнь или свободу путем соглашения о негласном сотрудничестве с контрразведкой. О пытках и расстрелах сообщали и белоэмигранты: Г. Виллиам, Н.Ф. Сигида, С.В. Устинов[284]. Последний, приводя факты злоупотреблений служебным положением сотрудников контрразведки, в то же время акцентирует внимание на том, что следователи этого учреждения пытались придать работе формы законности: «Большинство из них (следователей. — Авт.) были старые опытные юристы, которые привыкли к спокойной беспристрастной работе. Они не принимали участия в гражданской войне и поэтому не были заражены ненавистью и жаждой мщения к большевикам. Только после вполне законченного следствия и при наличии достаточных оснований следователь передавал дело в суд. На этой почве между следователями и офицерами агентурного отдела были постоянные расхождения. Ретивые агенты старались захватить и упечь как можно более большевиков, а потому причины для ареста иногда были настолько неосновательны, что следователь принужден был освобождать немедленно по приводе к нему арестованного, к большому неудовольствию агента. И надо было иметь много настойчивости и даже мужества, чтобы отстоять свое решение об освобождении, не боясь возмущения и даже возможности подозрения в подкупе»[285].
Некоторые руководители органов безопасности, наоборот, считали, что контрразведка «ведет дело весьма вяло», поскольку служившие в ней лица судебного ведомства старались «все вогнать в формулу законности», мешавшую быстроте «принятия решения вопросов и необходимого террора». «На фоне «чрезвычайки» наша контрразведка вызывает у обывателя снисходительную улыбку», — говорится в документе[286].
По мнению профессора С.В. Леонова, деятельность ВЧК, где доминировали методы непосредственной расправы (массовые аресты, расстрелы, обыски, взятие в заложники и т. д.), «стала одним из принципиальных факторов, обеспечивших большевикам победу в Гражданской войне». С ее помощью власти смогли подавить «внутреннюю контрреволюцию», бороться со спецслужбами противника и иностранных государств, бандитизмом и т. д.[287] Сложно не согласиться с ученым. Деникинская контрразведка не обладала столь высокими полномочиями, имела гораздо меньшую численность, являлась децентрализованной и уступала ВЧК еще по целому ряду параметров. Комплексное сравнение обеих спецслужб достойно отдельного обстоятельного исследования.
Естественно, недостатки в организационном строительстве, низкая квалификация кадров, коррупция органов контрразведки сыграли не последнюю роль в решении стоящих перед ними задач. Но при этом следует обратить внимание и на другие проблемы, которые буквально сводили к нулевым результатам работу спецслужб.
Обращает на себя внимание тот факт, что разгромленные организации через некоторое время вновь восстанавливались и продолжали свою деятельность. Это стало возможным лишь только при активной и целенаправленной поддержке подполья из Советской России.
В своем широко известном обращении «Все на борьбу с Деникиным!» В.И. Ленин требовал: «Все силы рабочих и крестьян, все силы Советской республики должны быть напряжены, чтобы отразить нашествие Деникина и победить его, не останавливая победного наступления Красной армии на Урал и Сибирь. В этом состоит основная задача момента»[288]. «Успехи большевистского подполья Дона и Кубани в значительной мере обуславливались постоянным руководством ЦК РКП(б) как через Донбюро РКП(б), так и непосредственно, — пишет Н.Ф. Катков. — ЦК партии давал подполью указания и конкретные задания, оказывал материальную, денежную помощь и помощь кадрами и литературой»[289].
Большевики хорошо понимали роль идеологического воздействия на массы, поэтому создали разветвленную систему политической пропаганды среди войск белогвардейцев, интервентов и местного населения. Тайно появляясь в населенных пунктах, агитаторы распространяли слухи о крупных победах большевиков, призывали кончать Гражданскую войну и уклоняться от мобилизации. Значительный успех имела агитация среди дезертиров и солдат, чьи части оказались расквартированными вблизи их родных сел. Итогом такой разрушительной работы являлось дезертирство, отказ нести службу, а в некоторых случаях и восстания.
Только на Астраханский театр военных действий было направлено более двухсот человек[290]. Их массовая засылка осуществлялась в Донскую область и северо-восточную часть Ставропольской губернии агитаторами. Некоторые из них были захвачены и расстреляны. По признанию начальника КРП Всевеликого войска Донского, большевистская агитация способствовала развалу Донской армии, принявшему «грозные размеры»[291].
Поскольку контрразведчики проявляли повышенное внимание к лицам мужского пола, вместо них в белогвардейский тыл направлялись подростки, инвалиды, а также женщины, которые, следуя за солдатами в качестве их жен, сеяли замешательство, частные неудачи белогвардейцев преподносили в преувеличенной форме, что пагубно влияло на настроение войск. В результате такой пропаганды во вновь сформированных частях чувствовалась дезорганизованность, были случаи отказа идти в бой, а также убийства своих командиров[292]. «Советская пропаганда, пожалуй, самое страшное оружие», — констатировала деникинская газета «Жизнь» в 1919 году[293].
Успехи советской агитации руководители деникинских спецслужб не без основания объясняли усталостью населения от войны, удорожанием жизненного уровня, победами красных частей и разочарованием в помощи союзников[294].
Нерешенный «земельный вопрос», частые реквизиции, грабежи, террор, низкая заработная плата, высокие цены на товары первой необходимости, спекуляция негативно воспринимались аполитично настроенными городскими и сельскими жителями. Этим обстоятельством воспользовались большевики, умело проводя пропагандистские акции. Исследователь психологической войны В.Г. Крысько, изучивший опыт большевистской пропаганды в Годы Гражданской войны, не согласен с тем, что действенность большевистской пропаганды объяснялась высоким идейным содержанием. По его мнению, «главное для эффективности пропагандистского воздействия — не само содержание агитационно-пропагандистских материалов, а соответствие его общей военно-политической ситуации, конкретной оперативно-тактической обстановке, морально-политическому состоянию противника, его социально-психологическим особенностям»[295].
