23 декабря 1917 г., через две недели после вступления в силу перемирия между Россией и странами Четверного союза, Франция и Британия поделили российскую территорию на «сферы ответственности» ввиду возможного ведения там боевых операций: Франция взяла на себя российско-германский фронт, Британия — российско-турецкий. Британская зона включала также казачьи области, Кавказ, Армению, Грузию и Курдистан. Территории к западу от Дона — Украина, Крым и Бессарабия — попадали во французский сектор86. Весь последующий год деление это не приводило ни к каким действиям, поскольку затронутые им части бывшей империи находились либо под германской, либо под турецкой оккупацией.
Как только на Западном фронте смолкли выстрелы, союзники направили экспедиционные силы к Черному морю. 23 ноября 1918-го небольшой сводный британско-французский отряд десантировался в Новороссийске87. Месяц спустя Франция высадила дополнительные войска в незадолго до этого оставленных немцами Крыму и Одессе, а англичане отбили у турок Баку и установили военный контроль над Каспийским морем. Британские боевые корабли примерно в то же время заняли позиции на восточной Балтике, неподалеку от российских берегов. Все эти перемещения производились по плану блокады Германии, созданной союзниками после подписания перемирия с тем, чтобы отрезать эту страну от иностранной экономической помощи, пока она не примет предложенных ей союзниками условий заключения мира. [Ullman R.H. Britain and the Russian Civil War. P. 55–56. После подписания перемирия Британия обложила блокадой также и Советскую республику, отрядив военно-морские силы в Финский пролив, сократив свои торговые поставки в Россию и понуждая страны, придерживавшиеся нейтралитета, последовать ее примеру. Действия эти оправдывались тем, что целью их было предотвращение попадания предметов первой необходимости в Германию: они были как бы естественным продолжением блокады Германии (Thompson J.M. Russia, Bolshevism and the Versailles Peace. P. 325). Однако, даже когда договор с Германией был подписан и блокада с нее снята, Совет Четырех принял 9 мая постановление продолжать блокаду России. Вильсон заявил 17 июня, что решение это было неоправданным, и это, конечно, так. В любом случае решение имело лишь символическое значение, поскольку у России не было ни денег, ни товара для обмена, и она не могла заниматься внешней торговлей. Основные прорывы в блокаде осуществлялись при содействии Швеции (см.: Министерство иностранных дел СССР. Документы внешней политики СССР. М., 1958. Т. 2. С. 621–629). Обстоятельства блокады сыграли на руку советской пропаганде, которая стала вполне успешно сваливать на них все неудачи большевистской экономики, от нехватки карандашей для школьников до голода 1921 года.]. И белые, и красные считали при этом, что перемещенные силы союзников являются авангардом многочисленной армии, направленной на защиту тылов войск Деникина в то время, когда он будет вести наступление на Москву. Советское правительство восприняло опасность донельзя всерьез: обсуждая планы военной кампании 1919 г., штаб Красной Армии исходил из того, что на Юге ему придется противостоять экспедиционному корпусу союзников численностью от 150 000 до 200 000 человек88. На самом же деле, конечно, никто не планировал проводить такое массированное вторжение, поскольку Великобритания не могла себе позволить, по словам Бальфура, «наблюдать, как ее вооруженные силы после четырех годов напряженных боевых действий растворяются в бескрайних просторах России, чтобы провести политические реформы в стране, которая уже не является ее военным союзником»89. Франция, разумеется, тоже придерживалась такой позиции.
Небольшие экспедиционные силы, которые откомандировала в Россию Франция, не принесли ей славы. В марте 1919-го ее военный контингент на Черном море насчитывал 65000— 70 000 личного состава и был этнически смешанным: малую часть составляли французы, главная масса комплектовалась из греков, поляков, румын, сенегальцев и жителей других французских колоний. Части эти послали не сражаться, а занять оставленные Германией территории между Херсоном, Николаевом, Березовкой и Тирасполем. Но среди бушующей гражданской войны они не могли вести себя как мирные оккупационные войска и вскоре были втянуты в оборонительные бои. 10 марта расквартированные в Херсоне греческий батальон и две французские роты подверглись нападению шайки украинских мародеров во главе с бандитом Никифором Григорьевым, выступавшим в то время на стороне Красной Армии. После восьми дней отчаянного сопротивления, понеся многочисленные потери, иностранное войско оставило Херсон90. Григорьев пошел на город Николаев, а захватив его, двинулся к Одессе.
В это время французские моряки в Севастополе подняли мятеж, поддавшись коммунистической антивоенной пропаганде. У французов было мало желания ввязываться в бой. По словам одного из их офицеров, «сохранивши свою голову под Верденом и на полях Марны, ни один из французских солдат не согласится сложить голову на полях России после того, как эта голова осталась целой в результате таких сражений»91. Узнав обо всех этих неудачах и о севастопольском мятеже и получив сведения от командующего французскими оккупационными силами генерала Франше д'Эспере, что он не может снабдить Одессу предметами первой необходимости, Париж приказал немедленно выводить собственные силы и войска французского подчинения, даже не побеспокоившись поставить Деникина в известность о принятом решении92. Франше д'Эспере заявил, что находившиеся под его командованием войска — 4000 французов, 15 000 греков и 3000 русских добровольцев — эвакуируются из Одессы за три дня. Они управились за два: «Эвакуация [французов] происходила в такой спешке и смятении, что близко напоминала бегство.
Лишь немногие из гражданского населения добились для себя разрешения следовать с ними. Тысячи толпились на пристани, умоляя французов увезти их хоть куда-нибудь. Многие кончали с собой. В городе было настоящее столпотворение, поскольку все знали, что, как только пушки французских крейсеров отойдут на достаточное расстояние, город займут красные»94. В Севастополе приготовления к отходу были согласованы с большевистским Советом, так что последний принял на себя власть во все еще оккупированном французами городе. Французские военные корабли взяли на борт 10 000 русских военных и 30 000 русских гражданских лиц95, среди них — вдовствующую императрицу и великого князя Николая Николаевича.
Дальше этого участие Франции в русской гражданской войне не пошло. И хотя она оставалась на протяжении длительного времени самым ярым противником красных и саботировала все попытки Америки и Британии к сближению с Москвой, покуда сама не ощутила готовность пойти на него, — все тяготы военного участия пришлись на долю Британии.
* * *
Осенью 1918 г., когда служившие в Красной Армии латыши отбили у чехословаков несколько волжских городов, ситуация на Восточном фронте стала выглядеть с точки зрения московского руководства весьма удовлетворительно; после ноября, когда вышли из боя чехословаки, она стала еще лучше. Обстоятельства позволяли высшему командованию Красной Армии начать перебрасывать военные силы с востока на юг. Однако канун Рождества преподнес красным неприятный сюрприз: войска Колчака неожиданно напали на Третью красную армию под Пермью и разбили ее. Потеря Перми взволновала Москву, поскольку создавала возможность для войск Колчака соединиться с военным контингентом союзников в Архангельске96.
Адмирал Колчак плохо разбирался в наземных военных действиях. Он препоручил стратегические разработки Лебедеву, 36-летнему ветерану Императорского Генерального штаба, одному из лидеров выступления против Директории в ноябре 1918-го. Лебедев окружил себя многочисленными помощниками: на пике наступления план операции, в которой должны были принимать участие 140 000 человек, разрабатывали 2000 офицеров, тогда как в Первую мировую войну Генеральный штаб обходился тремястами пятьюдесятью офицерами, которые управляли действующей армией в три миллиона человек97. Большинство колчаковских офицеров были юнцами, призванными во время войны; мало кто имел опыт штабной работы98.
Колчак оказался убийственно плох и как гражданский управляющий. Омск, его столица, кишел увернувшимися от фронта симулянтами, которые спекулировали чем ни попа-дя, особенно, конечно, британскими товарами: говорили, что у штабных офицеров и членов их семей было право преимущественного доступа к заморскому обмундированию и прочему довольствию, которое пересылалось через Омск на передовую. Спекулянты подкупали железнодорожных служащих, чтобы те снимали с поездов военные грузы и помещали на их место предметы роскоши, потребные для гражданского рынка99. Колчак вынужден был кормить войско в 800000, хотя численность боевых частей не превосходила 150 000. Штаб чешского генерала Рудольфа Гайды, командующего колчаковской Северной армией, под началом которого находилось менее чем 100 000 человек, выписывал довольствия на 275 000 человек. Расследование, проведенное по поводу его заказов, показало, что только 35–65 % мяса, обмундирования, обуви, отосланных на фронт в Пермь из Екатеринбурга, достигало места назначения. Овощи, свежие и консервированные, разворовывались полностью100. Многие русские офицеры, включая и тех, кто находились во фронтовой зоне, размещались с женами или любовницами в хорошо обставленных железнодорожных вагонах, служивших и командным пунктом и квартирой одновременно101. Оставленные для связи с русской армией британские офицеры приходили в неистовство от окружавшей их продажности. Омские остряки называли главу британской военной миссии генерала Нокса «главным интендантом Красной Армии»: он даже получил изготовленное ими письмо, якобы от Троцкого, в котором выражалась благодарность за помощь, оказанную в экипировании красных частей102.
