продвижения мировой пролетарской революции, о которой говорил
Каменев. Всё это – распространение опыта, который уже давно реализован, например, в Красноярской республике (см. выступление Мазурина); «это – идиллическая страна господства изолированной революционной демократии». Там соответствующие меры уже проводятся. Красноярский Совет никому не подчиняется и готовит арест избранному комиссару за то, что тот не дает Совету денег. Таким путем дело идет к анархии – будут арестовывать от имени большевистского комитета или даже от какой-нибудь группы солдат. Красноярский Совет установил твердые цены для купцов, и на третий день Красноярск оказался и без товаров, и без продуктов. Поэтому, «если бы теперь же происходили выборы в городскую думу, то 2/3 голосов получили бы реакционные элементы».
Когда дошла очередь до главы Красноярского Совета большевика Шумяцкого (96), он объявил, что не было ни одного ареста комиссаров, не было разрушения транспортов. Зато «было фактическое признание со стороны комиссаров Временного Правительства единственно целесообразным того порядка, который установил Красноярский Совет в отношении регулирования транспорта». На речном грузовом транспорте были подняты нормативы продовольственных перевозок, на пассажирском произведена «реквизиция части перевозок» (с выдачей квитанций с печатями Временного правительства), что позволило перевозить отправленных в отпуск солдат. И это обеспечило отсутствие самочинных действий со стороны солдат. Точно так же как в Иркутске Церетели арестовывал губернатора, в Красноярске был арестован губернатор Гололобов [51]. После чего Керенский потребовал его немедленного освобождения. Возник конфликт, и только через два с половиной месяца Гололобов был привлечен к суду как организатор еврейского погрома в 1916 году.
Представитель Всероссийского союза торговых моряков Черноморской организации Старостин [52] из объединенных социал-демократов (соратники Троцкого) злобно набросился на Никольского, объявив, что в Иркутске никакого совета нет, а есть только исполком общественных организаций, и это – дискредитация Совета. В качестве примера работы собственного (Одесского) Совета Старостин приводит пример: матросы «раскопали в порту 10 000 пудов кож». Непонятно, что они с ними сделали. Видимо, присвоили. Потому что так действует «анархия», то есть Одесский Совет. И Старостину не нравится, что это называется анархией. Самопровозглашенный Совет без всяких оснований конфискует чьи-то складские запасы – это он считает революционной нормой.
В речи Старостина отражена позиция большевиков, о которых он сказал, что с трибуны Съезда «продолжается травля буржуазной прессы и науськивание на одно течение, на одну партию». Хотя к большевикам на Съезде отношение вполне лояльное, и для такого вывода нет никаких оснований, кроме раздражения словом «анархия» по поводу самочинных действий самозваных Советов, присвоивших себе властные полномочия.
Что касается позиции большевиков, записанных также в несколько микро-фракций, чтобы получить больше возможностей для выступлений, то они в лице Старостина заявили, что министры-социалисты не представили никаких планов – вообще никаких. Кроме Пешехонова (100). Да и тот предлагал только паллиативы, потому что большая половина министров Временного правительства – из другого класса, который защищает свои интересы. А министры-социалисты не защищают интересы своего класса.
Даже «опытный боец революции, даже больше, этот гигант» Церетели признает, что не может ничего сделать. Никаких планов от правительства или министров нет. «А когда дают определенные планы, как, например, план тов.
Луначарского, то тов. Дан говорит: этого мало, дайте на каждый день расписаньице, что мы должны делать». Тот же Дан ссылался на Всероссийское Совещание, но на Всероссийском Совещании предложена резолюция Исполнительного Комитета о конфискации сверхприбылей и ограничении прибылей строго определенными нормами. «Ну, и что же? Она лежит в мешке уже два месяца». Почему же не сделано «расписаньице»?
В защиту Никольского выступил меньшевик Попов [53], который подтвердил достоверность всех его слов. В том же духе выступил и иркутский эсер Поршнев [54], который сообщил: «все окрестности Красноярской губернии, примыкающие к Красноярску, настолько ценят авторитет Совета Красноярского, что разорвали с ним организационную связь, что все эти организации примкнули к областному объединению Иркутска, от которого город Красноярск отказался. Такие Советы, как Ачинский Совет Р. Д. как Канский Совет Р. Д., как Крестьянский Совет Енисейской губернии, опять-таки отказались от Красноярского Совета, от всякой революционной связи с ним и примкнули к областному единению Иркутска». О Старостине он сообщил, что тот уехал из Иркутска, «теперь он с того времени уже в Севастополе, и уже старым моряком выступает перед вами и диктует определенные условия революционной власти от имени Черноморского флота».
В дальнейшем обиженный Старостин объявил, что он четыре месяца как освобожден из тюрьмы, и на каторге плавал на торговых судах. И знает жизнь торговых портов очень хорошо. «Точно таким манером знаю её, как, не будучи крестьянином, тов. министр Чернов знает крестьянскую жизнь, как Церетели, не будучи рабочим, знает рабочую жизнь». И обвинил Поршнева в клевете. Тот, также получив слово для личного заявления, сообщил, что и сам отбывал каторгу, но каторга – это не «диплом безупречности», и сидение на каторге – не доказательство революционности.
Старый московско-бакинский революционер Сако [55] решил выступить в защиту Керенского, которого предыдущий оратор (Крыленко) фактически объявил пустословом и пригрозил ему утратой доверия со стороны солдатской массы. Сако просто свалил всю вину за развал армии на прежний режим: «что же мог сделать тов. Керенский после того, когда ваша армия, которая несла на себе крест и все надругательства самодержавия, которая была дезорганизована, после того, когда наша армия сознательно подставлялась под немецкий расстрел?» Ленина, где-то объявившего, что крестьяне «левее нас», Сако обвинил в том, что «он рекомендует установить диктатуру, но уже не пролетариата, не революционной демократии, а это будет диктатура безумия, потому что это поведет нас в пучину и в бездну». И призвал к рассудочному подходу к вопросу о власти: «власть, о которой говорят, не есть то, что мы желаем осуществить, а то, что мы можем осуществить в объективных условиях момента». То есть он полагал, что у всех «левых» есть понимание того, что необходимо сохранить устойчивость власти и не потерять управляемость страной. В то время, когда большевики лелеяли мечту разрушить власть до основания даже ценой полного хаоса.
Соколовский [56], представлявший микрофракцию социалдемократов интернационалистов, предложил задуматься, каким же образом Временное правительство и, в частности, министр Чернов будет обеспечивать противодействие сепаратистским поползновениям. Например, на Украине. Понятно, что вопрос откладывается до Учредительного собрания, но что же тогда с Польшей, которой прежний состав правительства (несоциалистический) даровал свободу и независимость?
Оратор предложил понимать интернационализм как отрицание разделения и отделения: «…всякое деление для пролетариата и для экономического и политического развития страны и всего населения страны вредно, но мы
