По этому поводу Е. Габрилович вспоминала: «В начале тридцатых годов почти все писатели (малые и великие) селились по коммунальным квартирам. Поэтому, когда вдруг прошел слух, что будет писательская надстройка в Нащокинском переулке, образовалась большая давка»[249]. Когда, например, М. Булгаков пошел на собрание пайщиков жилищного кооператива, там произошел такой случай: «Первым в списке называют Б-на. Булгаков тянет руку. „Что сделал тов. Б-н? в чем его заслуга перед литературой?“ — „О, его заслуги велики, — отвечает председательствующий. — Он достал для кооператива 70 унитазов“».
К июлю 1932 года был заселен дом в проезде Художественного театра, а в Нащокинском переулке заканчивались строительство пятиэтажного жилого Дома советских писателей и надстройка двух соседних домов. Во всех этих домах были квартиры в одну, две и три комнаты. В них должны были быть центральное отопление, газовые плиты, стенные шкафы, холодильники и другие удобства. Предусматривалось расселение в каждой квартире только по одной семье (лозунга «Каждой семье — отдельную квартиру!» тогда не знали). Но даже спустя год после сдачи дома в проезде Художественного театра жильцы жаловались на многочисленные недоделки: во многих квартирах не было возможности пользоваться балконами, вода на верхние этажи не доходила, двор был не расчищен и не заасфальтирован, лифт не работал.
Квартиры площадью в 50 квадратных метров стоили 10–12 тысяч рублей, из которых 50 процентов писатель оплачивал до въезда, а на остальную сумму предоставлялась длительная рассрочка. Однако и эти условия признавались «Литературной газетой» слишком обременительными: «Но все же материальные условия оказываются сложными, в несколько месяцев нужно внести 5–6 тыс. руб., что многим не под силу»[250]. Чтобы собрать сумму, необходимую для въезда среднестатистическому жителю СССР в 1932 году, требовалось отложить более четырех годичных заработных плат[251], а инженеру каменноугольной промышленности пришлось бы отдать всю свою зарплату за год и пять месяцев.
В сером семиэтажном доме № 2 в проезде МХАТ поселились такие писатели, как Л. Сейфуллина, В. Правдухин, В. Ибнер, М. Шагинян, Н. Асеев, М. Светлов, А. Малышкин, Б. Ясенский. Квартиры в этом доме не были роскошными. Но не стоит забывать, что в то время отдельная квартира, а порой и комната были недостижимой мечтой многих советских граждан. Поэтому М. Булгаков радовался, получив квартиру: «Квартира? Квартира средненькая, как выражается Сергей (пасынок писателя. — В. А.), она нам мала, конечно, но после Пироговской блаженствуем! Светло, сухо, у нас есть газ. Боже, какая прелесть! Благословляю того, кто придумал газ в квартирах.
Каждое утро воссылаю моленья о том, чтобы этот надстроенный дом простоял бы как можно дольше — качество постройки несколько смущает»[252]. Есть и современный, совершенно иной, взгляд на точно такое же жилье в том же доме. «Квартира Сейфуллиной и Правду-хина, — вспоминает Н. Пентюхова, — по нынешним представлениям была нелепой: малюсенькая прихожая, направо — столь же миниатюрная кухня без окон, налево — совмещенный туалет с ванной, прямо — двери в две изолированные комнаты по 17,5 квадратных метра, продолговатые… большие, чуть не во всю стену окна»[253].
Писатели Ленинграда тоже имели свое место «компактного проживания» — улица Литераторов, 19, или «Дом Савиной». Еще до революции этот особняк подарила Литфонду актриса императорского Александрийского театра М. Савина. Здесь в середине тридцатых годов проживали около тридцати литераторов, некоторые с семьями[254]. Другой писательский дом располагался по улице Рубинштейна, 7. Он был возведен на рубеже двадцатых-тридцатых годов, и его архитектура соответствовала модным тогда представлениям о том, что строители общества будущего должны жить коммуной. Официально это здание называлось «Дом-коммуна инженеров и писателей», но в народе прижилось другое — «слеза социализма». Происходило оно оттого, что с потолков и снаружи, по фасаду, нещадно текло, а в квартирах не было кухонь, и все обитатели дома питались в общей столовой на первом этаже.
О. Берггольц вспоминала: «Мы, группа молодых… инженеров и писателей, на паях выстроили его в самом начале 30-х годов в порядке категорической борьбы со „старым бытом“… Мы вселились в наш дом с энтузиазмом… и даже архинепривлекательный внешний вид „под Корбюзье“ с массой высоких крохотных клеток-балкончиков не смущал нас: крайняя убогость его архитектуры казалась нам какой-то особой строгостью, соответствующей времени»[255]. Кроме внешних недостатков, омрачали жизнь обитателей «слезы», включая и самых убежденных строителей нового общества, и другие обстоятельства: «Звукопроницаемость же в доме была такой идеальной, что если внизу, на третьем этаже, у писателя Миши Чумандрина играли в блошки или читали стихи, у меня, на пятом, уже было все слышно вплоть до плохих рифм. Это слишком тесное вынужденное общение друг с другом в невероятно маленьких комнатах-конурах очень раздражало и утомляло». «Слезинцами» были, кроме уже упомянутых, такие литераторы, как Б. Молчалин, Ю. Либединский, В. Эрлих.
До Ленинграда дошла московская «мода» возводить писательские надстройки: «В 1934 году на канале Грибоедова, 9…было закончено строительство двухэтажной надстройки. Сооружалась она на кооперативных началах на деньги ленинградских писателей. Первоначально предполагали возвести три этажа, однако надстроено было лишь два, и с чьей-то легкой руки дом окрестили „небоскребом“»[256].
В июле 1933 года постановлением ЦИК и СНК СССР члены ССП приравнивались в жилищных правах к научным работникам. Им предоставлялись льготы: отдельная комната для занятий или дополнительная площадь в 20 квадратных метров, оплата всей жилплощади в одинарном размере, сохранение жилой площади за находящимися в длительных командировках. В случае освобождения занимаемой писателями площади она подлежала передаче в ССП или его местные отделения для заселения литераторами[257]. На практике это постановление не выполнялось.
Получение отдельной квартиры в то время было настоящим чудом — ведь в 1933 году на одного жителя Москвы в среднем приходилось лишь 4,15 квадратного метра жилой площади. В 1935 году половина населения столицы жила в коммуналках, другие — в бараках, и только небольшая часть имела отдельное жилье[258].
В строительстве и распределении жилья, которым занимался ССП, постоянно случались всякого рода недоразумения, а порой и откровенные злоупотребления. Так, при заселении нового дома, построенного Правлением РЖСКТ «Советский писатель», много жилья досталось «сомнительным писателям», а Сельвинскому, которому по всем документам оно полагалось, было отказано. Одним из «сомнительных» был С. Бройде. «В „Вечерке“ фельетон о каком-то Бройде — писателе…
Этот Соломон Бройде — один из заправил нашего дома. У него одна из лучших квартир в доме, собственная машина. Ходит всегда с сигарой во рту одет с иголочки.
В фельетоне сообщается, что он — мошенник, который нанимал какого-то литератора, чтобы тот писал за него его вещи»[259]. Принципиально изменить положение ССП не мог, так как ордера были уже выданы, поэтому Оргкомитет предложил Правлению РЖСКТ «в течение 10 дней предоставить квартиру тов. Губер, а комнату, занимаемую тов. Губер, предоставить тов. Сельвинскому»[260].
В архиве сохранилась часть письма А. Адалис, из которого следует, что помочь писателю в получении жилья подчас были бессильны самые высокие инстанции[261]. Адалис являлась пайщиком кооператива «Советский писатель» и имела ходатайство от СНК, но жилья не получила. В результате запросов В. Молотова Моссовет выделил ей комнату до получения жилья от кооператива. Для выяснения обстоятельств дела в Моссовет были вызваны руководители кооператива, один из которых не явился, а другой пообещал, что решит проблему не позднее августа 1933 года. Однако история затянулась на несколько лет.
В 1935 году жилищная проблема писателей обострилась настолько, что Секретариат Правления ССП принял решение после закрытия дачного сезона передать 4 квартиры в восьмиквартирном доме в Переделкине наиболее остро нуждающимся писателям на зимний сезон[262].
В том же году в отчете о работе секторов ССП и ДСП отмечались жилищные проблемы детских писателей. Большинство из них проживали с семьями в одной комнате, что исключало возможность нормальной творческой работы. Один из ведущих детских писателей Б. Житков в течение полутора лет вообще не имел своего жилья. Л. Кассиль с женой и годовалым ребенком проживал в одной комнате. А. Гайдар с семьей из пяти человек жил тоже в одной комнате, разгороженной деревянной перегородкой. Еврейская писательница Хорол с больным ребенком жила за городом в совершенно недопустимых антисанитарных условиях. Писательница Смирнова с новорожденным ребенком, мужем и матерью жила в одной комнате на площади 16 квадратных метров[263].
