образованности, вопреки даже свойственной им религиозной обособленности и исключительности, представлявшей немалое препятствие для такой восприимчивости, в таком случае и самый факт существования отдельных личностей из иудейского народа, тем более из числа иудеев диаспоры, которые при первых же встречах с греками в короткое время усваивали их нравы и образованность, не должен казаться нам особенно поразительным. Но, очевидно, в эпоху Аристотеля, как о том свидетельствует продолжавшееся еще и в его время полное молчание греческих писателей об иудеях и обратно — еврейских литературных произведений относительно греков, факты, подобные описанному в рассказе Клеарха, могли встречаться лишь в виде единичных исключений. Ни распространение иудейской диаспоры на Запад, ни, с другой стороны, движение греков на Восток не были еще в то время настолько значительны и не приняли еще настолько широких размеров, чтобы привести оба народ в соприкосновение один с другим. Недаром же сам Аристотель, как, по крайней мере, передает его слова Клеарх, называет свою встречу поразительной и похожей на сон.
С рассказом, переданным нам Клеархом, можно сопоставить то свидетельствующее о некотором знакомстве Аристотеля с Иудеей обстоятельство, что он в сочинении о метеорологии, в подтверждение одного из своих научных положений, приводит, например, довольно верные и близкие к действительности сведения относительно свойств, какими обладает вода Мертвого моря. Так, между прочим, он сообщает, что вода в этом внутреннем море или, в сущности, в озере в такой степени горька и солона, что никакая рыба в ней жить не может. При этом страну, где находится Мертвое море, он называет, однако, не Иудеей, а Палестиной, то есть тем самым названием, каким обозначал всю местность, расположенную к востоку от филистимского и финикийского побережья, включая и эти последние, еще Геродот.
Подводя итоги всему сказанному нами о тексте Клеарха, мы хотя и имеем основание сомневаться в действительности сообщаемого в нем факта встречи греческого философа с представителем иудейской нации, притом на крайней западной оконечности малоазийского полуострова, однако, не можем не признать этого факта для того времени единичным и исключительным. Как уже указывалось выше, нам известно лишь одно посещение Аристотелем Малой Азии, именно три года, проведенные им при дворе Гермия, тирана г. Атарны (347-345). С 343 года он состоял воспитателем при юном Александре, в 340-335 годах жил в своем родном городе Стагире, затем с 335 по 323 год был руководителем основанной им в Афинах в Лицее школы, в 322 году скончался в Халкиде. Следовательно, пребывание его в Азии и происшедшая при этом встреча с иудеем, если только он не был в Азии вторично, почти на 15 лет предшествовали времени первого похода Александра, положившего начало эллинистической эпохе. Вот почему во встреченном Аристотелем иудее мы должны видеть лишь одного из первых пионеров начавшегося несколько позже в более значительных размерах переселения иудеев в греческие города, в частности в города ионийского побережья, переселения, вызванного установлением в результате завоевания Азии греками постоянных сношений последних с иудеями и в частности теми льготами, какими стремились привлечь их туда первые правители эллинистических государств, с одной стороны, так же как, с другой стороны, и выгодами, представляемыми жизнью в крупных торговых и промышленных центрах, какими были в то время прежде всего именно греческие города. Возможно, что и встреченный Аристотелем иудей переселился в Малую Азию именно с торговыми целями, и, быть может, в частых поездках его из внутренних областей в приморские города следует видеть именно поездки ради каких-либо торговых операций.
Если, таким образом, встреча греческого философа с иудеем в одном из малоазийских городов в виде отдельного пока еще исключительного случая и могла иметь место еще в сороковых годах четвертого столетия, то, во всяком случае, мы не имеем права делать из такого факта каких-либо преувеличенных выводов. Более близкое и непосредственное соприкосновение и знакомство греков с восточным миром, в частности с иудейским народом, только еще начиналось, ограничивалось отдельными спорадическими случаями и потому оставалось не только далеко не полным, но зачастую и ошибочным, и основанным на самых фантастических сведениях и представлениях. У нас тем менее оснований сомневаться как в аутентичности приводимого Иосифом текста Клеарха, так и в достоверности содержащегося в нем сообщения, что все содержание этого отрывка отличается именно указанными чертами и является лучшим доказательством недавнего и только что начинающегося ознакомления греков с иудейским народом. Так, прежде чем приступить к рассказу, Аристотель считает нужным предварительно сообщить своим слушателям некоторые самые общие и элементарные сведения о стране и народе, из которой происходил и к которой принадлежал встреченный им философ иудейского происхождения, что, само собою разумеется, было бы совершенно излишне, если бы речь шла об известных всем области и народе. При этом и сведения самого Аристотеля, сообщенные им слушателям, отличаются еще крайне поверхностным характером и неточностью. Аристотель разделяет здесь общее характерное для времени первого знакомства греков с иудеями и, быть может, от него именно и берущее свое начало представление об этих последних не столько как о народе, сколько как о секте философов — последователей известного учения. Он ведет происхождение иудейского философского учения от индийских браманов, с которыми греки времени Аристотеля также впервые начали ближе знакомиться лишь со времени похода Александра в Индию и в которых также видели по преимуществу философскую школу. Но если более близкие и основанные на непосредственных сношениях сведения об Индии и в частности о браманах и их учении [70], так же как и об иудеях, греки получили лишь со времени Александра Македонского, до того же времени, как показывают, например, сообщения Геродота об этой стране, среди них ходили только фантастические, самые невероятные и чисто сказочные рассказы, хотя, таким образом, описанная Аристотелем встреча его с образованным иудеем, происходившая до похода Александра в Азию, предшествовала, следовательно, времени знакомства греков с индийскими браманами [71], тем не менее упоминание о них в рассказе Аристотеля и сопоставление с ними предполагаемой философской школы иудеев не может служить основанием для заподозрения всего рассказа в недостоверности. Если самый факт встречи Аристотеля с философом-иудеем не имел место еще до похода Александра в Азию, то рассказ об этой встрече, а следовательно, и вставленные в этот рассказ замечания, в частности сближение иудеев с индийскими браманами, мог относиться и к позднейшему времени, когда греки успели уже несколько ближе ознакомиться одинаково и с Иудеей, и с Индией. И на ту, и на другую греки времени Аристотеля и вообще начала эллинистической эпохи смотрели прежде всего как на страну философов, взгляд, разделяемый, как видим,
