В Париже камергер должен был постоянно находиться рядом с королем еще и потому, что являлся комендантом Лувра. Этот внушительных размеров замок в то время был всего лишь одним из замков короля, а не его постоянной резиденцией. Следовательно, как и в случае с любым другим замком, существовал комендант Лувра, который был обязан проживать в непосредственной близости от этого здания, что и делал Мариньи, и имел право использовать его помещения, при условии, что это не могло повредить интересам короля. Но начавшиеся во дворце работы вынудили Филиппа Красивого переехать в Лувр. В феврале 1311 г. под руководством Мариньи была составлена королевская хартия, согласно которой в Лувре учреждалась должность коменданта с жалованьем в 25 парижских ливров ренты; для коменданта предусматривалась также оплата расходов на его содержание и проживание и выделялась часть из тех продовольственных товаров и свечей, которые предназначались для короля и его детей во время их пребывания в Лувре.[671] То, что камергер являлся также хранителем жилища короля вплоть до 1313 г., было неплохим подспорьем для упрочения положения Мариньи при дворе и усиления его влияния на короля. Современники Ангеррана, конечно же, не упустили из виду то, что он добился возможности влиять на самого короля, и не преминули преувеличить масштабы этого влияния. В высказываниях и Жоффруа Парижского, и Жана Сен-Виктора прослеживается одна и та же мысль: на прием к королю нельзя было попасть, не договорившись предварительно с Мариньи, а решения любых вопросов сначала неизменно согласовывались с ним.[672] Здесь чувствуется несколько преувеличенный подход к вопросу: в счетах королевского отеля только за март-апрель 1307 г. содержатся три послания короля к Мариньи.[673] В 1314 г., когда карьера нашего героя близилась к завершению, он провел 55 дней в Париже в отсутствие короля;[674] именно в это время количество упреков к Мариньи резко увеличилось.
Упрочивая свое положение управляющего делами отеля и, в частности, королевской Палаты, Мариньи устроил многих своих знакомых и друзей на различные недавно освободившиеся должности. Жоффруа Парижский упрекнул его в этом:
Из убогого человечка низкого происхождения
Мэтра он сделал при дворе; привратника
Он сделал сержантом; и на королевский двор
Устроил многих камергерами.[675]
Нам известно, что Луи де Мариньи был камергером Людовика Наваррского, кроме того, в штате служащих отеля фигурировали имена некоторых других соотечественников Ангеррана, таких, например, как нотариус Гильом де Ри[676] или цирюльник Лоран Нувель, уроженец Баквиля.[677] Наконец, Мишель де Бурдене, доверенное лицо камергера, 19 января 1314 г. получил «должность управителя и администратора» в королевской Палате, которую он обязан был исполнять «согласно указаниям и под руководством названного Ангеррана».[678] Не назначая Бурдене камергером, король пошел еще дальше, чем прежде, доверив ему охрану личной королевской казны; Бурдене становился управляющим в королевской Палате, подчиняющимся приказам камергера, которому его дипломатическая деятельность уже не оставляла времени на выполнение служебных обязанностей. Можно понять, чем были так недовольны остальные камергеры!
В начале своей карьеры Мариньи, как мы уже говорили, ведал поставками различного продовольствия в отель и выплатами жалованья служащим. Он даже занимался вопросом выплаты долгов отеля за поставки продуктов во время военной кампании во Фландрии в 1304 г. Девять предписаний, датированных различными числами марта 1305 г., представляют собой отданные Реньо де Руа приказы «поставщику продовольствия» выплатить определенные суммы десятникам или оруженосцам «за снабжение товарами». Было бы ошибочным предполагать, что Мариньи вмешивался в сферу военной службы. Один из сохранившихся документов выдан оруженосцу Этьену Лемпереру из Кале;[679] в обязательстве, подписанном Гильомом де Мильи, говорилось о предмете долга: «содержании, выделенном во время последнего похода во Фландрию»,[680] но в квитанции Этьена Лемперера было точно указано, что подразумевалось под этим «снабжением» или «содержанием»: ему должны были выплатить, как он указал, 91 турский ливр «за поставку вина из Гаскони».[681] Следовательно, с 1305 г. Мариньи с помощью Реньо де Руа улаживал вопросы, связанные не только с королевской Палатой, но и со всем отелем.
Хоть Ангерран со временем перестал заниматься подобными вещами, но тем не менее продолжал интересоваться делами отеля и его людьми. Он до самого конца своей карьеры ходатайствовал за людей, занимавших самые низкие должности, даже за слуг короля, и добивался для них различных благ. Дары от короля, юридическим оформлением которых занимался Мариньи, получили его коллега Пьер де Шамбли,[682] гофмейстер Бодуэн де Руа,[683] нотариус Рауль де Жуи[684] и Урри Германец, рыцарь короля,[685] врач Арнуль де Квинквемпуа,[686] Маргерит де Певи, фрейлина королевы Наваррской,[687] и Беатрис де Монтрей,[688] фрейлина королевы Марии Брабантской, а также королевские слуги, такие, как Мишле Наваррский,[689] Жан де Ла Рош-Контрад,[690] Готье де Мезьер[691] и Жан Шоша,[692] или помощник повара Жан Фужеле.[693]
Власть Ангеррана при дворе порой перетекала в дипломатическую деятельность. Так, опасаясь, что между людьми короля и посланниками папы вновь разгорится спор из-за их расселения в Пуатье во время встречи Климента V и Филиппа Красивого, кардинал Раймонд де Го в письме королю от 13 мая 1308 г. попросил его предварительно прислать в Пуатье Ангеррана де Мариньи, чтобы тот все уладил во избежание возможных беспорядков.[694] Таким образом, камергер организовал совместное пребывание в одном городе придворных этих двух высокопоставленных особ. Лизеран утверждает, что на расходы во время своего пребывания в Пуатье Мариньи получил 52 000 ливров, и, по всей видимости, значительная часть этих денег досталась лично ему.[695] Нам кажется, что названная цифра представляет собой не что иное, как сумму расходов на пребывание в городе всех придворных на все время переговоров. Представляется совершенно неправдоподобным, что Мариньи мог получить за одну поездку 52000 ливров. в то время как обычно в подобных случаях выплачивали от 20 до 100 ливров. Наконец, в 1308 г. счета Мариньи были бы проверены счетоводами, и он бы не смог выгадать для себя абсолютно ничего. На наш взгляд, эту цифру и эту гипотезу нужно воспринимать с большой долей скептицизма.[696]
Известно, что одной из должностных обязанностей камергера являлось составление отчетов о незначительных юридических делах, например, о помилованиях. Именно поэтому 26 июля 1305 г.[697] епископ дю Пюи, Жан де Коммин, отправил графу де Дре, Пьеру де Шамбли. Мариньи и Пьеру де Шамбли-младшему письма, с просьбой утвердить принятие решения о восстановлении Анри дю Пюи, королевского писца и главы превотства в Шатонефе, на вышеуказанных должностях, которое принял бальи Оверни; Анри дю Пюи был отстранен от должности по обвинению в растрате, которое с него сняли после того, как по указанию короля и епископа было проведено расследование. То, что епископ сообщил трем камергерам – имя Жана де Бувиля не упоминалось – об исходе дела, возможно, говорит о том, что они докладывали об этом деле при дворе, может быть, потому, что подозреваемый прево занимал должность королевского писца, при том что ему вменялась в вину предполагаемая профессиональная ошибка. Епископ Пюи передавал камергерам письма овернского бальи,[698] что подтверждает официальный характер его действий.
Напротив, нет никакой возможности связать с обязанностями камергера роль, которую Мариньи сыграл в вынесении приговора Людовику Неверскому в 1312 г., хотя граф и заявил, что король заставил его подвергнуться суду «советников его Палаты»;[699] по всей видимости, это высказывание нужно рассматривать как протест против недостойного, с его точки зрения, судебного решения. В этом случае Ангерран де Мариньи выступал в качестве советника короля.
Прошения о помиловании были как раз из числа тех документов об отмене наказания, которые камергер мог получить от короля. Многие из них запрашивал сам Мариньи, до нас дошли три подобных прошения, составленные по его распоряжению,[700] а также три прошения об аноблировании.[701]
Камергер также занимался различными делами, связанными с вопросом о правах короля в феодальной среде, которые позволяли Филиппу Красивому вмешиваться в сделки и различные юридические акты частных лиц. Составив королевский приказ, в котором подтверждался факт перехода монастыря Сен-Гилем-дю-Дезер под королевскую защиту и предоставление ему за определенную плату королем юрисдикции первой апелляции,[702] Мариньи выхлопотал для этого монастыря разрешение выкупить 50 ливров ренты.[703] Также он убедил короля принять и утвердить основание нескольких монастырей – право «мертвой руки» вынуждало дарителя получать согласие короля, – а также, с королевского позволения, заключил несколько сделок по продаже и обмену.[704]
