Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 2

В заключение два слова по поводу вышеупомянутой статьи «Юридической Летописи», поющей в унисон с «Новым Временем». Журнал негодует на «неумелых» друзей нашего суда, которые «своею легкомысленною защитою» только вредят ему. Этим без вины виноватым защитникам нового суда только остается спросить:

По правилу: amicus certus in re incerta cernitur – защита дорога в минуту опасности. А что-то не слыхать было голосов этих чересчур «трезвых», но несколько двусмысленных друзей нового суда, именно тогда, когда он наиболее нуждался в авторитетной, ученой защите. Достаточно припомнить начало 80-х гг., разгар бешеного натиска времен Каткова против Судебных Уставов, вызвавшего смелую и честную отповедь со стороны Аксакова (см. выше), недостойную травлю суда присяжных, предпринятую в 89 г., как раз пред судебным юбилеем, «Московскими Ведомостями», которые в дикой расправе обезумевшей уличной толпы американцев усматривали «кровавый приговор над самим судом присяжных»51. Трезвые друзья суда присяжных предпочитали хранить в это время невозмутимое молчание, подобающее «олимпийским» представителям «серьезной» науки. Не так поступали менее «трезвые», но более искренние почитатели Судебных Уставов в науке и журналистике, не так поступали неутомимые защитники принципов судебной реформы: «Вестник Европы», «Журнал Гражданского и Уголовного Права», «Юридический Вестник», «Судебная Газета», «Русь»[166] и др., из коих в первом неутомимый знаменитый наш публицист К. К. Арсеньев, а во втором сам редактор В. М. Володимиров шаг за шагом обороняли с большим знанием, энергиею и мужеством основы судебной реформы от яростных нападок «литераторов-гасильников» и в особенности от злейшего из них в то тревожное время, когда

В такое критическое время едва ли позволительно было хранить нейтралитет истинным друзьям, как бы ни были глубокомысленны и тонки соображения высшей политики оппортунизма:

1 января 1894 г. исполнилось двадцать лет со дня введения в действие одного из важнейших и гуманнейших законодательных актов царствования Александра II, а именно Устава о всеобщей воинской повинности 1 января 1874 г. Если дореформенный общественный и государственный быт, основанный на крепостном праве, отличался свойственным ему бесправием и принижением личности гражданина, то эти черты с особенною рельефностью должны были проявляться в военном деле, которое в существе своем построено на стеснении прав отдельной личности в интересах целого, на предпочтении формы существу, на беспрекословном и безмолвном подчинении началу иерархического старшинства, нередко приводящем к вопиющим несправедливостям. Если таковы более или менее неизбежные черты военного быта вообще, то легко представить себе, каких чудовищных размеров достигали они в дореформенные времена: рекрутская повинность ложилась всею своею тяжестью на париев общества, на самую бедную, обездоленную часть населения, на так называемые «податные сословия», т. е. крепостных и мещан, и притом на беднейших из них, которые не могли откупиться от тяжкой, бесконечной воинской повинности, близкой по существу к гражданской смерти в течение 25 лет жизни.

Куда уж как несладка была жизнь «крещеной собственности», но, тем не менее, родные крестьянина, которому «забривали лоб», с ужасом провожали, словно в могилу, рекрута, осужденного в течение 25 лет лучшей поры жизни на бесконечный ряд лишений, обид, беспрерывных нравственных и физических истязаний[167], словом, на бесправный образ жизни, едва ли не горший, нежели жизнь несущих наказания за тяжкие преступления. Преступник находил примирение хоть в том, что видел в наказании возмездие за свой грех, видел хоть попытку соразмерить с виною и наказание, а тут – единственная вина рекрута была в том, что он родился небогатым, что не мог поставить за себя охотника или внести выкуп, единственным правомерным актом, осудившим на пожизненное позорное тяжкое прозябание – слепой жребий, либо дикий произвол самодура-помещика или злоупотребление властей.

Государственный Совет по особому присутствию в председательстве великого князя Константина Николаевича, признав дореформенный порядок отправления воинской повинности несоответствующим правильной организации военных сил и крайне несправедливым ввиду неуравнительного распределения тягостей военной службы между различными слоями населения, между прочим писал: «Едва ли можно сомневаться в том, что существующий у нас порядок отправления воинской повинности, с одной стороны, не соответствует правильной и вполне успешной организации военных сил государства, а с другой представляется крайне несправедливым, вследствие неуравнительного распределения тягостей военной службы между различными слоями его населения. Как то, так и другое объясняется долго господствовавшим у нас взглядом на значение обязательной военной службы. Еще не очень давно служба эта, почти пожизненная и сопряженная с лишениями всякого рода, считалась не столько почетным и естественным для каждого подданного служением отечеству, сколько наказанием за преступления или за развратную жизнь. Отдача в солдаты прямо определялась законом уголовным наравне с ссылкою в Сибирь и содержанием в арестантских ротах, а также разрешалась обществам и помещикам в виде окончательного средства избавиться от людей порочных, в отношении к которым другие меры исправления оказывались уже недействительными. Вполне понятно, что при существовании такого взгляда законодательство наше не могло не допустить в широких размерах изъятий от воинской повинности, изъятий, вызывавшихся самыми разнообразными уважениями: не только правами по происхождению, особенно полезными для государства занятиями или окончанием курса в учебных заведениях, но даже просто запискою в купеческую гильдию, доступною каждому, вносящему известную пошлину, и разными другими, не особенно существенными обстоятельствами, в виду которых признавалось нужным представить льготу от рекрутства. Этим путем число изъятых от обязательной военной службы достигло чрезвычайных размеров: как видно из дела, общее число их составляет в настоящее время пять с половиною миллионов, т. е. даже более одной пятой части всего подлежащего повинности населения (24500000 человек). Вследствие сего, вся тяжесть обязательной военной службы лежит исключительно на мещанах и крестьянах, которые, независимо от отбывания оной натурою, обязаны еще были до последнего времени нести и сопряженные с отправлением рекрутства расходы, составлявшие при наборе по шести человек с тысячи душ около пяти миллионов рублей в год. Несправедливость сего очевидна»[168].

«Несправедливость сего очевидна!» Верно – что и говорить!!! Но когда и как обнаружилась эта несправедливость и отчего не так еще давно самомалейший намек на несправедливость рекрутской повинности преследовался, как непозволительное вольнодумство, нечестивая попытка колебать освященный веками и необходимый «порядок вещей», осмеивался людьми положительными, как пустая либеральная «бредня» мечтателей, подобно другим их «эгалитарным бредням», о равенстве, свободе и пр., возмущающим дивный, стародавний строй России, этой лучшей части в этом лучшем из миров?..

Покуда существовало крепостное право, покуда это явное надругательство над правом и справедливостью считалось краеугольным камнем установленного «порядка вещей», ни слезы и раздирающие душу причитания семьи, провожавшей рекрута на военную службу, как на плаху, ни звонкие затрещины и зуботычины, с «улыбкою» принимаемые солдатами от начальства, ни несмолкаемые стоны солдат, раздававшиеся с казарменных задворков в унисон крикам: «ай, батюшки, не буду», доносившимся с помещичьих конюшен и съезжих домов, не могли никого ни заинтересовать, ни удивить, ни растрогать. Но когда «завиральные идеи», «бредни» вошли временно в силу, когда осуществилась на деле «величайшая из бредней»[169], по выражению Салтыкова, – упразднение крепостного права, тогда с безобразий доброго старого времени стал спадать охранительный покров, наложенный полициею мысли, тогда понемногу стали поддаваться действию либерально-гуманной бредни и другие устои старого порядка вещей: жестокие телесные наказания, тайный суд, административный произвол, угнетавшая народ жестокая «солдатчина» и пр. Уже в 1862 г. на очередь стала отмена несправедливой «сословной» воинской повинности, под непосредственным влиянием демократического гуманного духа великого освободительного акта 19 февраля, как официально удостоверяет Записка военного министра Д. А. (ныне графа) Милютина[170]. На долю этого знаменитого государственного деятеля выпал великий труд и честь наметить еще в 1862 г. необходимость уравнения всех сословий относительно воинской повинности и затем медленно, но неуклонно, подготовлять почву для этой справедливой реформы и, наконец, провести ее в законодательном порядке в 1874 г. согласно основному духу равноправности, не потворствуя узким аристократическим и плутократическим вожделениям, очень громко и настоятельно заявлявшим свои притязания.