Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

При всех своих новаторских претензиях Солженицын так и не выломился из русской литературной традиции и не породил сколько-нибудь заметных эпигонов, ибо для эпигонства он явно малопригоден: слишком огромны художнические задачи, которые ставит перед собой.

Его роль в нашей литературе и бытии иная: он задаёт обществу, нам всем неизмеримо более высокие нравственные и творческие критерии, чем те, из каких мы исходили до него. И только одно это искупает все его промахи и потери.

Без него немыслимо, к примеру, было бы такое явление, как «деревенская проза». Все наши деревенщики вышли из «Матрёниного двора», как послепушкинская проза из гоголевской «Шинели», но всё же их едва ли можно назвать его эпигонами, настолько они самобытны, подлинны во всех своих проявлениях, художническом, нравственном и гражданском. И конечно же в языковом. Вот уж кто действительно не нуждается в помощи Даля, слова диктует им сама окружающая их языковая стихия.

Но без Солженицына не состоялось бы в нашей литературе (и не только в литературе!) и многое другое. Поэтому, предъявляя сегодня к нему столь нелицеприятный счёт, я тем не менее убеждён, что лишь благодаря Солженицыну русская литература после столь долгого и трагического перерыва вновь заняла подобающее ей место в ряду мировых литератур. Сколько серых мышей нынче на Востоке и Западе вот уже много лет хлопотливо хоронят нашу отечественную словесность! Правда, она, надо отдать ей справедливость, этого не замечает, живёт себе и в ус не дует. И это тоже во многом благодаря Солженицыну» (Максимов В.Е. Собр. соч.: В 6 т. Франкфурт-на-Майне, 1975—1979. Т. 8).

В Вёшенской Ю.А. Жданов спросил М. Шолохова: «Как вы относитесь к творчеству Солженицына?»

«Ответ Михаила Александровича был донельзя неожиданным.

«У Бунина, – начал он, – есть рассказ «Красный генерал». Рассказ о двух мальчишках. Жили они до революции в одном доме; один был сыном хозяина, другой – другой сыном кухарки. Как положено мальчишкам, дружили они и ссорились, играли во дворе, бегали на рыбалку. Но вот пришла пора, сын хозяина поступил в кадетское училище, а сын кухарки с котомкой на плечах отправился в люди на заработки. Прошли годы, и встретились бывшие приятели уже на полях Гражданской войны. Один стал белым генералом, другой – красным. Жестокие сражения, кровь и страдания легли между ними. И вот Белого генерала берёт в плен Красный. От своих товарищей Красный генерал не скрывал давнего детского знакомства и теперь на лицах соратников увидел не только тени и отсветы недавних лютых боев, но и вопрос: что станешь делать со своим бывшим корешком? Приказ Красного генерала был краток: расстрелять! Историческая трагедия разрешилась личной…

Но это не конец, – продолжал Михаил Александрович, – лишь кажется, будто Бунин ставит точку. На самом деле, как подлинный художник, он открывает перед читателем не только правду жизни, но и право выбора позиции. Судьба каждого из героев допускает неоднозначную нравственную оценку, исходя из разных подходов, разных позиций. Кто-то примет Красного генерала, кто-то осудит. Бунин читателей не лишает права выбора, Солженицын в своих произведениях такого права за читателем не оставляет. Он не художник…» (Жданов Ю.А. Взгляд в прошлое. Ростов н/Д, 2004. С. 326—327).

Кто прав – рассудит время.

О своём творчестве, о своих поисках, политических и литературных, о своих героях А. Солженицын подробно рассказал в телеинтервью в Париже, отвечая на вопросы известного литературоведа Н.А. Струве. В частности, Н. Струве заметил, что Солженицын вкладывает много личного, своего жизненного опыта в свои персонажи, что «даже в Ленина вы вкладываете как бы часть самого себя», Солженицын согласился с этим: «…Ленин одна из центральных фигур моей эпопеи и центральная фигура нашей истории. О Ленине я думал просто с того момента, как задумал эпопею, вот уже сорок лет, я собирал о нём по кусочкам, по крохоткам всё, решительно всё… В ходе лет я постепенно его понимал, я составлял даже каталоги отдельных случаев его жизни по тому, какие черты характера из того вытекали. Всё, что я о нём узнавал, читал в его книгах, в воспоминаниях. Я ещё специально каталогизировал, что вот эти события дают такую черту характера, те события – другую черту характера. Я не использую этого непосредственно в момент работы, но всё систематизируется в голове и складывается. Теперь, когда я счёл, что я уже созрел для того, чтобы Ленина писать, я пишу его конкретные годы, цюрихские, естественно ретроспективно туда же помещаются происшествия его партийной и личной жизни. Я не имею задачи никакой другой, кроме задачи создать живого Ленина, какой он был, отказываясь от всех казённых ореолов и казённых легенд. Но это совсем поверхностное утверждение, что я пишу его из себя. Я пишу его только из него, но его, как любого, как Русанова, как Шухова, как любых персонажей, как Яконова в «Круге», Поддуева в «Корпусе», я не могу описать без того, что я сам достиг уже какого-то психологического и житейского уровня, что я могу понять другого человека в его обстановке, в его задачах. Вот так… Как же я осмелюсь историческое лицо создавать из себя? Нет, я создал его из него. Всей его жизнью, из всех его качеств, эпизодов, событий, из него, но только при этом, конечно, я не перестаю быть автором. Моя задача сделать его живым, каким он был, но поскольку я автор, то, конечно, понимание его психологии, его партийной психологии основывается на том, что я всю историю партии изучал, и жил в этой стране, и я знаю коммунизм…» (Александр Солженицын: Телеинтервью на литературные темы с Н.А. Струве. Париж, март 1976 // Литературная газета. 1991. 27 марта). И здесь, в этом интервью, Солженицын – художник.

А.И. Солженицын – яркая фигура, писатель, гражданин-патриот, боровшийся за свободу слова и добившийся этой свободы. А художник он или не художник – со временем решится само собой. В. Максимов и М. Шолохов писатели разных позиций и разных поколений, но сказали почти одно и то же: его автобиографические произведения удачны и остры, в его книге «Двести лет вместе» дан глубокий и всесторонний анализ взаимоотношений русского и еврейского народов, в «Архипелаге ГУЛАГ» много честного и субъективного, продиктованного творческим замыслом, а многотомное повествование «Красное Колесо» интересно прежде всего своим документальным материалом.

Солженицын А.И. Один день Ивана Денисовича. М., 1963.

Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ: В 3 т. Вермонт; Париж, 1987.

Солженицын А.И. Собр. соч.: В 9 т. М.: Терра, 1999.

Солженицын А.И. Двести лет вместе: В 2 кн. М., 2001—2002.

Появился на свет в Орске в семье чиновника невысокого ранга. В 1931 году вместе с семьёй переехал в Москву, учился в средней школе. Во время войны был послан на курсы, окончив которые был послан на фронт артиллерийским офицером. Участвовал в сражениях, участвовал в обороне Сталинграда и, после разгрома немцев, прошёл в рядах Красной армии в боях против гитлеровской армии чуть ли не всю Европу. Не раз был награждён боевыми орденами и медалями. После демобилизации вернулся в Москву и в 1946—1951 годах учился в Литературном институте. Первый рассказ был опубликован в 1949 году, первый сборник «На большой реке» вышел в 1953 году. Сначала имя Ю. Бондарева было почти незаметно на литературном небосклоне, но уже повесть «Юность командира» (1956) обратила внимание и критиков, и читателей. Повести «Батальоны просят огня» (1957) и «Последние залпы» (1959) поставили имя Юрия Бондарева в число ведущих писателей, о нём заговорили как о блестящем писателе, честном и правдивом, как о военном писателе, для которого тема нравственного облика человека на войне и спустя годы остаётся особенно волнующей и актуальной. Анатолий Калинин в письме в редакцию журнала «Молодая гвардия» писал:

«Давно и глубоко убеждён, что никакой, собственно, военной литературы в России не было, а всегда была литература о том, как русский народ, вынуждаемый утверждать себя, свою самостоятельность, и отстаивать заложенные испокон в русском человеке основы, устои (а ныне говорят «принципы») добра и любви, правды и справедливости, утверждать себя силою оружия, испытывал всегда в душе своей чувство глубокого отвращения к насилию. Но уж если он вынуждаем был к войне, то шёл до конца.

И писать сегодня только собственно о войне, о её «переправах», «плацдармах» и «рейдах», не опираясь на переправы, по которым человек переходил с берега старой России на берег новой, столь возвысившей себя после 1812 года в 1941—1945 годах, на «плацдармы» всегда живущей в его сердце высокой нравственности, забывая о том, что нет и не было чисто военных «рейдов», а всегда были и будут взлёты духа и минуты особого просветления у людей, когда в одном человеке выражается вдруг характер всего народа, всей его страны – не писать обо всём этом – всё равно что совершать карьеру в литературе, могущую быть лишь отражением действий тех карьеристов на войне, для которых она была не отвратительной, жестокой и прекрасной необходимостью, а службой тщеславия, эгоизма и измене заложенному в человеке чувства добра» (Молодая гвардия. 1965. № 5).